Зарина Карлович "Печальная история про Марфу и Марию"

Кровь заструилась по светло-голубой рубашке. Как по команде, все стали оборачиваться. Их лица искажались, глаза наполнялись ужасом, кто-то заорал, одна женщина выбежала из дома.

Перекрикивая всех, Борис полосовал руку со словами:

– Теперь верите, как я люблю ее?! Верите?

Мать бросилась к нему:

– Верим, верим.

Отчим зажал руку с ножом:

– Отдай, Борис.

Борис и не держал. Нож упал к ногам Камиллы. Она сидела растрепанная, заплаканная. Слева раздался негромкий дребезжащий голос:

– Видишь, на что готов ради тебя мой сын.

По левое плечо от Камиллы, прямая, как палка, невозмутимая, как привидение, сидела черноволосая женщина. Она улыбнулась и подняла рюмку:

– За здоровье Бореньки.

Когда Бориса увезла «Скорая», а гости разбежались, мать лежала с мокрым полотенцем на лбу. Камилла чистила ковер от крови и бегала мочить матери полотенце, когда то становилось теплым.

Камилла выжала полотенце, положила матери на лоб.

– Мам, не хочу я за него идти…

Мать лежала, закрыв глаза.

– Что делать. Ну, выпил лишнего, с кем не бывает. Не такое терпели, и ты терпи.

Пять лет спустя Бориса посадили за вооруженное нападение в составе группировки. Черноволосая женщина пришла к матери Камиллы и плакала, что Бореньку подставили. Никто не заметил, что сидит она на том же месте, что и в день кровавого признания, только теперь на её лице не было невозмутимости.

После ухода черноволосой женщины Камилла снова мочила полотенце и разглаживала на лбу матери.

– Уезжай, дочка. Ищи счастья подальше отсюда. За Марфушкой пока погляжу. Устроишься – заберешь.

Дали Камилле «комсомольскую путевку» в город Гдейск. Через время мать намекнула Камилле, что муж требует больше внимания. И Камилла забрала дочь.

Марфа помнит их кровать в общежитии в комнате на 3 человек. Чаще всего она спала с мамой, но иногда кто-то из девчонок не возвращался на ночь, и тогда у нее был отдельная кровать.

Помнит недалекую калмычку, которая пила соленый чай. Маленькая Марфа звонко спрашивает:

– А что это за соленый чай?

– Хочешь попробовать?

– Хочу!

– Держи!

Калмычка вручает крохе два граненых стакана с кипятком:

– Неси себе и маме! Только смотри – не разлей!

Последнее, что помнит девочка – третья попытка опустить ручку двери их с мамой комнаты. Потом – провал в памяти.

Очнулась. Руки перебинтованы, мама возле кровати. Девочка дернулась: ах, чай-то соленый где? Не пролила?

– Лежи, лежи, не пролила.

Откуда-то из коридора несутся возмущенные женские голоса, среди которых звенит обиженный голос калмычки.

– Я же угостить хотела…

– Ты что, дура? Ты не понимаешь, что сделала… – глухой голос то ли Ларисы, то ли Тани из соседней комнаты.

Больше почему-то эту калмычку она не видела.

Душевую комнату помнила. Без перегородок, странные тела женщин в пене, как яростно и споро засасывала воду дырка в полу душевой. Помнила острый запах общей уборной, который невозможно забыть.

Праздники! С самого утра девчонки начинали крутить кудри, гладить платья. Так пахло вареной картошкой, морковкой, что становилось понятно – вечером будут салаты. Весь день горланил Боярский о том, что городские цветы навсегда завладели его сердцем. Грустные мужчины с тонкими голосами пели:

«…заметает зима, заметает

все, что было до тебя…»[3 - Песня «Снег кружится, летает, летает» группы «Самоцветы»].

И когда спустя много лет Марфе доводилось слышать это пронзительное мужское шептание, боль окрашивалась в белое.

Какие девчонки все приодетые, накрашенные, немного уставшие, вечером садились за стол в наряженной комнате под гирляндами из цветов, подпевали, выпивали из тонких рюмок и плакали.

Было кино, много кино. Огромный, как ей казалось, зал. В темноте кресла были синими. И всегда где-то сбоку зеленая или красная надпись «Вход» вспыхивает в самый неподходящий момент захватывающей истории про человека с жабрами.

Камилла пыталась устроить её в садик, но получалось плохо: Марфа постоянно болела. Тогда она отводила её к разным старухам. Они были разные, эти старушонки. Но запах был один на всех – густой запах супа. Однажды Марфа плакала – так хотелось есть. А старуха ела сама за столом и вполоборота отвечала:

– Мать тебе не оставила харчи. Сиди и не ной.

Телевизор заглушал плач ребенка: по комнате носились звуки прекрасной мелодии – Лебединого озера. Старуха вытащила ложку из тарелки и так, с повисшей на ней лапшой, показала на телевизор, где плясали белые тоненькие человечки:

– И не стыдно о харчах думать? Вон, человек умер.

Больше старух Марфа не помнила. Только метель по дороге в далёкий детский сад.

* * *

Где Камилла встретила этого «пророка» с темными глазами – она так и не рассказала. Марфа помнит только начавшиеся прогулки втроем по берегу озера, как руками ловили ледяную рыбу, как устраивали скромные пирушки на расстеленном покрывале и как темноволосый человек заглядывал ей в глаза и улыбался. Звали его Михаилом.

– А как я буду его называть? – спросила у Камиллы.

– Папой. Как же еще? – ответила та, глядя в сторону.

– Почему папой? У меня же другой папа есть.

Они сели у окна, и Камилла плакала и говорила, что папы больше нет. Он обманул её, уехал очень далеко – работать. И больше не вернется.

По воскресеньям они с Камиллой теперь ходили в собрания. Они приходили в разные квартиры, и всегда Марфа видела, как новый «папа» выходит на середину комнаты и глаза его так же блестят, радостно и яростно.

Он открывает толстую книгу, читает из нее отрывки и после этого что-то долго говорит. Камилла смотрит на него, не отрываясь, остальные кричат: «Аминь!»

Камилла теперь не красила ресницы и губы, ходила в длинных платьях и юбках, а серьги и бусы лежали в полке в шкафу. Многообразная косметика был забыта, и Марфа иногда перебирала ее, любовалась красивыми баночками, на которых было написано «made in Poland».

А потом человек с блестящими глазами увез «своих девчонок» в огромный город. Город этот состоял из снега, ветра, одинаковых домов и нескончаемой грусти-тоски.

Родители получили работу и жильё в дачном поселке. Вместе с ними в доме жила бездетная пара. Они мечтали о ребенке, это знала даже семилетняя Марфа.

Теплый дом, вечера с чаем и чтением Библии.

Родилась Мария. Михаил радовался:

– Есть у нас и Марфа, и теперь Мария![4 - – Имя Марфа носила сестра Лазаря Вифанского и Марии, в чьем доме гостил Иисус Христос. Марфа и Мария – сестры, ставшие воплощением двух разных характеров – деятельного и созерцательного. Марфа была очень рада появлению Иисуса в своем доме, она заботилась о нем, оказывала почести. Мария лишь внимательно слушала гостя. Что означает имя Марфа? Оно образовано от древнееврейского имени, которое означает «хозяйка», «госпожа». В европейских странах более распространена форма – Марта.]

Из командировок Миша привозил жене и девчонкам обновки. Как-то он привёз Марфе клетчатый комбинезон, такой нарядный. У неё даже фотография осталась, где она в нём стоит рядом с Мишей. Спустя годы, глядя на неё, она вспоминала эти годы как последнее время любви перед жестоким обвалом жизни.

И эту вещь, как единственную, которую подарил ей Миша.

А потом появился откуда ни возьмись, Лазя. Михаил сказал, что усыновление – дело Божие.

– Теперь и Лазарь будет. Воскресения из мертвых предвестник! Библейская семья у нас настоящая, – блестел глазами.

От этого блеска нехорошо становилось Марфе. Даже дрожь проходила по телу отчего-то.

И шутили оба родителя, когда Лазя ходить учился:

– Лазарь, встань и ходи!

И заливаются. И девчонки, на них глядя, тоже.

Настало новое время. Трехчасовые очереди за сахаром, папиросами и колбасой по талонам.

Михаила сократили на работе. С новой не ладилось. Он искал помощи в общине. Кто-то подкидывал шабашки, но чаще Миша сидел дома, читал Библию, перечеркивал крестиками объявления о работе, звонил кому-то от соседей, потом ехал куда-то и всё равно вечером был грустен.

А потом и раздражителен. А потом и зол. А потом уходил до вечера, а приходил веселым. Нет, работу не нашел. Зато встретил Ваську/Петьку/Жорку, «посидели, знаешь, хоть от души отлегло»…

Миша всегда легко знакомился. Грузчики на перекуре, сантехники, электрики возле ЖЭКа, кочегары в котельных – все готовы промыть косточки нынешней власти, что оставила их семьи без куска хлеба, а за подачкой по гнусной бумажке заставила стоять по несколько часов в очередях.

Работа? Может быть, но точно не здесь. Давай-ка лучше накатим друг, по одной, всё легче станет в жизни мыкаться…

Миша сначала выслушивал их с лучистым взглядом, отвечал цитатами из Библии. Потом за компанию пропускал одну-другую. И поражался безотказности этой анестезии…

Потом стал приходить под утро, и кто-то из жорок/петек сваливал его под окном или на пороге квартиры. Днем отсыпался, вечером хмуро требовал «жрать», а к ночи шел из дома.

Что-то сдвинулось в мире и голове Михаила.

Приходил Семён, который в собрании был теперь вместо Михаила. Семён был бородат, черен, худ; видом строг, а глаза грустные. Он тоже был отцом троих детей. Говорили, что старшая дочка его жила сначала с наркоманом, потом с кришнаидом.

С какой-то ласковой грустью он принимал из рук Камиллы настой, открывал все ту же огромную толстую книгу и уединялся с Михаилом в маленькой комнате.

Однажды через приоткрытую дверь Марфа услышала их разговор.

Семён читал:

– Книга Иова, глава 8, стих 2. «Долго ли ты будешь говорить так? – слова уст твоих бурный ветер!» Стих 3. «Если же ты взыщешь Бога и помолишься Вседержителю, и если ты чист и прав, то Он ныне же встанет над тобою и умиротворит жилище правды твоей».

Раскол, Миша, внутри тебя, попал ты в искушение…Смотри, чтобы злейшие бесы не вошли. Ты лучше меня знаешь, что это такое. Что так смотришь, помнишь падения свои? Бойся, Миша, все просрать, всё.

– И что мне, по-твоему, делать? У меня три рта и жена. Меня уволили!

– А ты долго бухать будешь? Тебя за этот год с трех работ уволили. Ты скоро на работу в Магадан будешь ездить.

Миша смотрел в пол.

– Это разве работы? На одной не заплатили, со второй погнали, третья закрылась.

– Ты видишь, что в стране творится? Надо терпеть, молиться…

– А детей мне тоже духом святым кормить?

– Не богохульствуй, брат!

– Да пошёл бы ты…

Семен вздохнул.

– Я-то пойду, что с тобой будет, Миша… Мы молимся за тебя.

Семён вышел. Он и рассказал Камилле то, чего она не могла даже предположить. Бурная молодость была у Миши. Гонял сестру с матерью, последние деньги нёс в лавку за шкалик водки, валялся в канавах. Пока однажды не подобрали его христиане, шедшие с собрания.

В тот раз в Мише тоже что-то перевернулось. Он был юноша, максималист. И воспылал в нём огонь веры. Подобно Савлу, отринул он ветхие одежды и надел новые – веры и чистоты. Стал проповедовать, изучать Слово. Женился вот на любимой Камилле, деток родил.

А теперь упал.

– Вернулся пес на свою блевотину[5 - Стих из Библии: «Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою». Притчи 26:11]. Молись, Камилла. И терпения тебе.

Семён ушел. И больше Миша его не пускал на порог.

До вечера Михаил не выходил из комнаты. Камилла просила его поужинать с ними. Он отвечал одно: «Не…»