V. Забота
Дождь обрушился на киль старого леррета, как зерно, горстями брошенное каким-то колоссальным сеятелем, и наступила полная темнота.
Они сидели, скрючившись, так близко друг к другу, что он чувствовал прикосновение ее меха. Никто из них не произнес ни слова с тех пор, как они сошли с дороги, пока она не проговорила с напускным безразличием: «Вот незадача!».
Он признал, что так оно и было, и после нескольких последующих замечаний обнаружил, что она, определенно, была вся в слезах, а в ее речи то и дело слышался сдавленный вздох горячности.
– Возможно, для вас это более незадача, чем для меня, – сказал он, – и мне очень жаль, что так вышло.
Она ничего не ответила на это, и он добавил, что здесь довольно пустынное место для женщины, одинокой и идущей пешком. Он надеялся, что не случилось ничего серьезного, что могло заставить ее выйти в такое неподходящее время.
Поначалу она, казалось, вовсе не была расположена откровенничать о своих собственных делах, и ему оставалось только гадать о ее прошлом и имени, а также о том, откуда она могла знать его. Но поскольку дождь не подавал ни малейших признаков прекращения, он заметил:
– Я думаю, нам придется вернуться.
– Никогда! – произнесла она, и в этом слове была слышна твердость, с которой она сжала губы.
– Почему бы и нет? – поинтересовался он.
– На то есть веские причины.
– Я одно не могу понять, откуда вы знаете меня, в то время как я ничего не знаю о вас.
– О, но вы знаете меня – по крайней мере, слышали обо мне.
– В самом деле не знаю. Откуда мне знать? Вы – кимберлин?
– Нет. Я настоящая островитянка – или, вернее, была ей… Вы не слышали о компании «Бест-Бед Стоун»?
– Еще бы! Они пытались разорить моего отца, отобрав у него торговлю, или, по крайней мере, этого хотел основатель компании – старый Бенкомб.
– Это мой отец!
– Правда? Мне жаль, что я так неуважительно отозвался о нем, но я никогда не знал его лично. Передав свой крупный бизнес компании, он, насколько я понимаю, удалился в Лондон?
– Да. Наш дом, вернее, его, а не мой, находится в Южном Кенсингтоне[16 - Южный Кенсингтон – южная часть Кенсингтона в Лондоне, которая вслед за проведением первой всемирной выставки по инициативе принца Альберта (1819 – 1861) была превращена в музейный городок Альбертополь. Основные культурно-просветительские учреждения викторианской эпохи расположены здесь вдоль Выставочной дороги.]. Мы живем там уже много лет. Но в этом году мы арендовали замок «Сильвания»[17 - Видимо, имеется в виду Пенсильванский замок – особняк в стиле готического возрождения на острове Портленд. Замок был построен в 1797—1800 годах по проекту архитектора Джеймса Уайетта (1746 – 1813).], расположенный здесь, на острове. Мы взяли его на месяц или два у владельца, который в отъезде.
– Тогда я остановился совсем рядом с вами, мисс Бенкомб. У моего отца сравнительно скромная резиденция неподалеку.
– Но он может позволить себе большее, если бы захотел.
– Вы что-то слышали об этом? Я – нет. Он почти ничего не рассказывает мне о своих делах.
– Мой отец, – внезапно выпалила она, – всегда ругает меня за мою расточительность! И сегодня он делал это как никогда. Он сказал, что я хожу в городе по магазинам просто в дьявольских масштабах и превышаю свое содержание!
– Это было сегодня вечером?
– Да. А потом между нами разгорелась такая буря страстей, что я сделала вид, что ухожу в свою комнату до конца вечера, но на самом деле сбежала оттуда; и я больше никогда не вернусь домой.
– Что вы собираетесь делать?
– Сначала поеду к своей тете в Лондон, а если она меня не примет, буду сама зарабатывать на жизнь. Я навсегда рассталась со своим отцом! Что бы я делала, если бы не встретила вас, я не могу сказать – наверное, прошла бы пешком весь путь до Лондона. А теперь я сяду на поезд, как только доберусь до материка.
– Если вы вообще когда-нибудь это сделаете в такой ураган.
– Посижу здесь, пока он не прекратится.
И так, на сетях, они и сидели там. Пирстон знал о старом Бенкомбе как о злейшем враге своего отца, который сколотил огромное состояние, поглотив мелких торговцев камнем, но счел отца Джослина слишком крупным, чтобы его переварить, – а ведь тот, по сути, и по сей день был главным конкурентом «Бест-Бед Компани». Джослину казалось удивительным, что судьба поставила его в такое положение, когда он должен был играть сына Монтекки перед этой дочерью Капулетти[18 - Монтекки и Капулетти – фамилии двух враждующих семей из драмы «Ромео и Джульетта» (1597) Уильяма Шекспира (1564—1616). Джульетта принадлежала к семье Капулетти, а ее возлюбленный Ромео – к Монтекки, враждующему клану, что и предопределило трагический конец любви главных героев пьесы.].
Пока они разговаривали, у обоих возникло инстинктивное желание понизить голос, и по этой причине рев бури заставил их придвинуться совсем близко друг к другу. По мере того как проходили четверть часа за четвертью, в их голосах стало появляться что-то нежное, и они забыли о времени. Было уже довольно поздно, когда она опомнилась, встревоженная своим положением.
– Дождь или не дождь, я больше не могу здесь оставаться, – сказала она.
– Пожалуйста, возвращайтесь, – сказал он, беря ее за руку. – Я вернусь с вами. Мой поезд уже ушел.
– Нет, я пойду дальше и найду ночлег в Бедмуте, если когда-нибудь доберусь до него.
– Уже так поздно, что там не будет ни одного открытого дома, кроме маленького заведения рядом с вокзалом, где вы вряд ли захотите остановиться. Однако, если вы полны решимости, я покажу вам дорогу. Я не могу вас оставить. Вам будет слишком неловко идти туда одной.
Она упорствовала, и они двинулись в путь сквозь звенящую и кружащуюся бурю. Море катилось и вздымалось так высоко слева от них и было так близко справа, что казалось, будто они идут по его дну, подобно сынам Израилевым[19 - «Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря» (Библия, Ветхий завет, Исход, 15 глава – Синодальный перевод).]. Ничто, кроме хрупкого галечного берега, не отделяло их от бушующего залива, и при каждом ударе прилива о него земля сотрясалась, галька лязгала, брызги взмывали вертикально вверх и проносились над их головами. Большое количество морской воды просачивалось сквозь галечную стену и ручьями пересекало их путь, чтобы слиться с морем с другой стороны. «Остров» по-прежнему оставался островом.
До сих пор они не осознавали всей силы стихии. Прохожих часто сносило в море в этих местах, и они тонули из-за внезапного разлома в береге, который, однако, обладал чем-то вроде сверхъестественной силы, поскольку был способен снова сомкнуться после такого разрушения, подобно облику сатаны, когда тот был рассечен надвое мечом Архангела Михаила:
…но тут же ткань срослась
Эфирная; разъятой не дано
Ей оставаться долго[20 - Строки из поэмы Джона Мильтона (1608—1674) «Потерянный рай» (1667) приведены в переводе А. А. Штейнберга.].
Ее одежда сильнее сопротивлялась ветру, чем его, и поэтому она подвергалась большей опасности. Отказаться от предложенной им помощи было невозможно. Сначала он протянул ей свою руку, но ветер разорвал их так же легко, как пару спелых вишен. Тогда он поддержал ее, обхватив рукой за талию; и она не возражала.
* * *
Где-то в это время – возможно, раньше, возможно, позже – он стал сознавать то чувство, которое в своей зарождающейся и нераспознанной форме таилось в нем с какого-то незамеченного момента, когда он сидел рядом со своей новой подругой под лерретом. Несмотря на молодость, он был уже стреляным воробьем, чтобы не понимать, что это такое, и почувствовал тревогу – даже смятение. Это означало возможное переселение Возлюбленной. Однако этого не произошло, и он продолжал думать о том, какой мягкой и теплой была эта леди в своем меховом одеянии, когда он так крепко обнимал ее; единственными сухими местами на одежде обоих были ее левая сторона и его правая, где они исключали попадание дождя своим взаимным давлением.
Как только они пересекли паромный мост, там было уже чуть больше укрытий, но он не отпускал ее, пока она не попросила его. Они миновали разрушенный замок и, оставив остров далеко позади, шли миля за милей, пока не приблизились к окраинам соседнего курорта. Туда они и направились, не останавливаясь, и перешли мост гавани около полуночи, промокшие до нитки.
Он жалел ее и, хотя был удивлен ее поступком, восхищался ее решимостью. Дома, выходящие окнами на залив, теперь полностью укрывали их, и они без труда добрались до конечной станции новой железной дороги (а именно таковой была станция тогда). Как он и говорил, поблизости был открыт только один дом, небольшая гостиница, где люди оставались до прибытия утренней почты и пассажиров с судов, курсирующих по Каналу. На их просьбу войти отодвинули засов, и они оказались в освещенном газом коридоре.
Теперь он мог увидеть, что, хотя у нее и была прекрасная фигура, почти такая же высокая, как у него самого, она была всего лишь в расцвете юной женственности. Ее лицо, безусловно, поражало, хотя скорее своей властностью, чем красотой; а от ударов ветра, дождя и брызг ее щеки приобрели цвет пиона.
Она упорствовала в своем намерении отправиться в Лондон ранним утренним поездом, и поэтому он предлагал советы только по второстепенным вопросам.
– В таком случае, – говорил он, – вы должны подняться в свою комнату и отослать вниз свои вещи, чтобы их немедленно высушили у огня, иначе они не будут готовы к утру. Я скажу слугам, чтобы занялись этим, и пришлю вам наверх что-нибудь поесть.
Она согласилась на его предложение, не выказав, однако, никаких признаков благодарности; и когда она ушла, Пирстон отослал ей легкий ужин, обещанный сонной девушкой, которая была «ночным портье» в этом заведении. Он и сам почувствовал зверский голод и принялся, как мог, сушить свою одежду и одновременно есть.
Сначала он сомневался, что делать, но вскоре решил остаться здесь до завтра. Укутавшись в пледы и найдя тапочки в шкафу, он ухитрился устроиться поудобнее, когда горничная спустилась вниз с охапкой влажной женской одежды.
Пирстон отошел от огня. Служанка опустилась на колени перед очагом и подняла вверх на вытянутых руках одно из одеяний Юноны, от которого тут же начало подниматься облачко пара. Встав на колени, девушка принялась клевать носом, приходила в себя и клевала снова.
– Ты хочешь спать, девочка моя, – проговорил Пирстон.
– Да, сэр, я уже давно не спала. Когда никого нет, я ложусь на кушетке в другой комнате.
– Тогда я избавлю тебя от этого; иди и приляг в другой комнате, как будто нас здесь и не было. Я высушу одежду и сложу вещи здесь в стопку, которую ты и отнесешь утром молодой леди.
«Ночной портье» поблагодарила его и вышла из комнаты, и вскоре он услышал ее похрапывание из соседнего помещения. Затем Джослин приступил к делу, перебирая одеяния и расправляя их одно за другим. Как только поднялся пар, он погрузился в задумчивость. Он опять ощутил перемену, произошедшую во время прогулки. Возлюбленная, переезжая из дома в дом, – перешла к обладательнице этого наряда.
Через десять минут он уже обожал ее.
А как насчет малышки Эвис Каро? Он уже не думал о ней так, как раньше.
Он не был уверен, что когда-либо видел настоящую Возлюбленную в этой подруге своей юности, как бы он ни заботился о ее благополучии. Но, независимо от того любил он ее или нет, он чувствовал, что дух, эманация[21 - Эманация (от лат. emanatio – истечение, распространение) – понятие античной философии, истечение из единого целого, высшей сферы Универсума к низшим, менее совершенным сферам; т.е. распространение избыточной полноты абсолютного Бытия.], идеализм, которые назывались его Любовью, украдкой перелетали от какой-то отдаленной фигуры к ближайшей в комнате наверху.
Эвис не сдержала своего обещания встретиться с ним в уединенных руинах, испугавшись собственных фантазий. Но на самом деле он в большей степени, чем она, был воспитан в островной невинности, хранившей старые нравы; и таковы были странные последствия заблуждения Эвис.
VI. На грани
Мисс Бенкомб вышла из отеля и направилась к железной дороге, которая находилась совсем рядом и открыта была недавно, словно специально для этого события. По предложению Джослина, с целью развеять тревогу и предотвратить преследование, она написала сообщение отцу, что поехала к своей тете. Они вместе дошли до платформы и здесь попрощались; каждый самостоятельно купил билет, а Джослин еще забрал свой багаж из камеры хранения.
На платформе они встретились снова, и в их взглядах, обращенных друг к другу, был огонек, который словно по флэш-телеграфу сообщал: «Мы направляемся в один и тот же город, почему бы нам не сесть в одно купе?»
Так они и сделали.
Она села в углу, спиной к паровозу; он сел напротив. Кондуктор заглянул внутрь, подумал, что они влюбленные, и не размещал других пассажиров в этом купе. Они разговаривали на совершенно обычные темы; о чем она думала, он не знал, но на каждой остановке он боялся вторжения. Не успели они проехать и половины пути до Лондона, как событие, которое он только начал осознавать, стало очевидным фактом. Возлюбленная снова воплотилась; она заполнила каждую клеточку и изгибы тела этой женщины.
Приближение к большому лондонскому вокзалу было подобно приближению Судного дня. Как он мог оставить ее в суматохе многолюдных городских улиц? Она казалась совершенно неподготовленной к грохоту этих мест. Он спросил, где живет ее тетя.
– Бейсуотер[22 - Бейсуотер (англ. Bayswater) – жилой район западного Лондона.], – сказала мисс Бенкомб.
Он подозвал кэб и предложил ей разделить его с ним, пока они не приедут к ее тете, чей дом находился недалеко от его собственного. Как он ни старался, он не мог удостовериться, понимает ли она его чувства, но она согласилась на его предложение и села в экипаж.
– Мы старые друзья, – проговорил он, когда они тронулись.
– Действительно, так и есть, – отвечала она без улыбки.
– Но по происхождению мы смертельные враги, дорогая Джульетта.
– Да… Что вы сказали?
– Я сказал Джульетта.
Она рассмеялась не без гордости и прошептала:
– Ваш отец – враг моего отца, а мой отец – мой враг. Да, это так.
И тут их взгляды встретились.
– Моя царственная избранница! – воскликнул он. – Вместо того чтобы ехать к тете, может, вы выйдете за меня замуж?
Ее залил румянец, который казался сродни румянцу негодования. Впрочем, это было не совсем так, но она была взволнована. Она не отвечала, и он испугался, что смертельно оскорбил ее достоинство. Возможно, она использовала его лишь как подходящее средство в осуществлении своих намерений. Однако он продолжил:
– Тогда ваш отец не сможет вернуть вас обратно! В конце концов, все не так поспешно, как кажется. Вы знаете все обо мне, о моем прошлом, о моих перспективах. Я тоже знаю о вас все. Наши семьи были соседями на острове в течение сотен лет, хотя теперь вы – настоящий лондонский житель.
– Вы когда-нибудь станете членом Королевской Академии? – задумчиво спросила она, когда ее волнение улеглось.
– Я надеюсь стать… я стану им, если вы согласитесь стать моей женой.
Его спутница долго смотрела на него.
– Подумайте, каким бы это стало коротким путем к выходу из ваших затруднений, – продолжал он. – Никаких хлопот с тетушками, никакого возвращения в дом разгневанного отца.
Видимо, это убедило ее. Она уступила его объятиям.
– Сколько времени потребуется, чтобы пожениться? – спросила мисс Бенкомб между делом, явно сдерживая себя.
– Мы могли бы это сделать завтра. Я доберусь до «Докторс Коммонс»[23 - «Докторс Коммонс» (англ. Doctors’ Commons) – коллегия юристов по гражданским делам в Лондоне [коллегия была основана в 1509 г. и распущена в 1858 г.].] сегодня к полудню, и разрешение будет готово к завтрашнему утру.
– Я не поеду к своей тете, я буду независимой женщиной! Мне сделали выговор, как если бы я была шестилетним ребенком. Я стану вашей женой, если это так просто, как вы говорите.
Они остановили кэб, пока совещались. У Пирстона были комнаты и студия недалеко от Кэмпден-Хилл[24 - Кэмпден-Хилл (англ. Campden Hill) – холм в Кенсингтоне на западе Лондона.], но вряд ли было бы желательно везти ее туда, пока они не поженятся. Они решили отправиться в отель.
Таким образом, изменив направление, они вернулись на Стрэнд[25 - Стрэнд (англ. Strand) – центральная улица Лондона, которая соединяет районы Вестминстер (центр политической жизни) и Сити (центр деловой активности).] и вскоре устроились в одной из почтенных старых таверн Ковент-Гардена, района, который в те дни часто посещали жители западных районов. Затем Джослин оставил ее и отправился со своим поручением на восток.
Было около трех часов, когда, уладив все предварительные приготовления, необходимые в связи с этой внезапной сменой курса, он медленно побрел обратно; он чувствовал себя сбитым с толку, и идти было облегчением. Время от времени заглядывая то в одну, то в другую витрину магазинов, он, словно по наитию, подозвал экипаж и направил кэбмена к «Меллсток Гарденс». Приехав сюда, он позвонил в дверь студии, и через пару минут ему открыл молодой человек в одной рубашке, примерно его возраста, с огромной измазанной палитрой на большом пальце левой руки.
– О, это ты, Пирстон! Я думал, ты в деревне. Входи. Я ужасно рад тебе. Я здесь, в городе, заканчиваю картину для одного американца, и он хочет забрать ее с собой.
Пирстон последовал за своим другом в мастерскую, где сидела за шитьем симпатичная молодая женщина. По сигналу художника она исчезла, не произнеся ни слова.
– Я вижу по твоему лицу, что тебе есть что сказать, так что оставим все это между нами. У тебя какие-то неприятности? Что будешь пить?
– О! Неважно что, лишь бы это был алкоголь в том или ином виде… А теперь, Сомерс, ты должен просто выслушать меня, потому что мне есть что рассказать.
Пирстон сел в кресло, а Сомерс возобновил свою работу над картиной. Когда слуга принес бренди, чтобы успокоить нервы Пирстона, и содовую, чтобы снять вредное воздействие бренди, и молоко, чтобы снять разрушительное действие содовой, Джослин начал свой рассказ, обращаясь скорее к готическому камину Сомерса, готическим часам Сомерса и готическим коврам, чем к самому Сомерсу, который стоял у своей картины немного позади своего друга.
– Прежде чем я расскажу тебе, что со мной случилось, – сказал Пирстон, – я хочу, чтобы ты узнал, что я за человек.
– Господи… я уже знаю.
– Нет, ты не знаешь. Это из тех вещей, о которых не любят говорить. Я лежу ночью без сна и думаю об этом.
