– О нет! – воскликнул Сомерс с большим сочувствием, видя, что его друг действительно встревожен.
– Я нахожусь под странным проклятием или влиянием. Я в затруднительном положении, озадаченный и сбитый с толку проделками одного существа – скорее, божества; Афродиты[26 - Афродита – в греческой мифологии богиня красоты и любви.], как выразился бы поэт, как я сам изобразил бы это в мраморе… Но я забыл – это должен быть не жалобный плач, а защита – своего рода apologia pro vita mea[27 - Apologia pro vita mea – оправдание моей жизни (лат.).].
– Так-то лучше. Стреляй залпом!
VII. Ее прежние воплощения
– Я знаю, ты, Сомерс, не из тех, кто продолжает предаваться распространенному во всем мире предрассудку, что Возлюбленная любого мужчины обычно или даже как правило старается оставаться в одном телесном закутке или оболочке сколь угодно долго, как бы ему ни хотелось обратного. Если я ошибаюсь, и ты все еще придерживаешься этого древнего заблуждения – что ж, моя история покажется тебе довольно странной.
– Предположим, ты имеешь в виду «Возлюбленная некоторых мужчин», а не «вообще любого мужчины».
– Ладно, я скажу, что одного мужчины, только этого человека, если ты так настаиваешь. Там, откуда я родом, мы – странная, мечтательная раса, и, возможно, этим все и объясняется. Возлюбленная этого единственного мужчины имела много воплощений – слишком много, чтобы описывать их в деталях. Каждое обличье, или олицетворение, было лишь временным пристанищем, куда она входила, жила там некоторое время и выходила оттуда, оставляя, к несчастью, субстанцию, насколько я мог судить, трупом! Так вот, в этом нет никакой спиритической чепухи – это простой факт, изложенный в доступной форме, которого так боится благопристойное общество. Вот тебе и принцип.
– Хорошо. Продолжай.
– Итак, первое ее воплощение произошло, насколько я помню, когда мне было около девяти лет. Ее пристанищем стала маленькая голубоглазая девочка лет восьми или около того, из семьи в одиннадцать человек, с льняными волосами до плеч, которые пытались завиваться, но лишь бесславно свисали как палки с крючками на дымоходе. Этот недостаток весьма беспокоил меня и явился, я полагаю, одной из главных причин отъезда моей Возлюбленной из этого дома. Не могу с какой-либо точностью вспомнить, когда произошел этот отъезд. Я знаю, что это точно было после того, как я поцеловал свою маленькую подругу на садовой скамейке в жаркий полдень, под синим клетчатым зонтиком, который мы раскрыли над собой, когда сидели, чтобы проходящие через восточные каменоломни люди не заметили наших знаков привязанности, при этом позабыв, что наша ширма может привлечь больше внимания, чем наши лица.
Когда все грезы закончились тем, что ее отец покинул остров, я подумал, что моя Возлюбленная исчезла навсегда (тогда я был в неопытном состоянии Адама при виде первого заката). Но это было не так. Исчезла Лаура[28 - Лаура – возлюбленная великого поэта Франческо Петрарки (1304 – 1374), которую он воспевал во множестве стихов. Имя Лауры стало нарицательным для прекрасной возлюбленной.], но не моя Возлюбленная.
В течение нескольких месяцев после того, как я перестал оплакивать ее версию с льняными волосами, моя Любовь не появлялась. А затем она пришла внезапно, нежданно-негаданно, в обстоятельствах, которые я никогда не мог предположить. Я стоял на бордюрном камне тротуара в Бедмут-Реджисе, возле Подготовительной школы, и смотрел в сторону моря, когда по улице проехал джентльмен средних лет верхом на лошади, а рядом с ним молодая леди, тоже верхом. Девушка повернула голову и – возможно, потому что я глазел на нее с неловким восхищением или сам улыбался – улыбнулась мне. Проскакав несколько шагов, она снова оглянулась и улыбнулась.
Этого было достаточно, более чем достаточно, чтобы воспламенить меня. В мгновение ока я понял смысл информации, переданной мне моими чувствами, – Возлюбленная появилась вновь. Это второе обличье, в котором ей было угодно поселиться, принадлежало вполне взрослой молодой женщине, более смуглой, чем первая. Ее волосы, собранные в узел, были обычного каштанового цвета, как, думаю, и глаза; но изящество ее черт не было как следует рассмотрено при беглом взгляде. Тем не менее там находилась моя желанная, вновь воплощенная; и, поспешно попрощавшись со своими одноклассниками, так скоро, как только смог это сделать, не вызывая подозрений, я поспешил по эспланаде в том направлении, куда уехали она и ее отец. Но они пустили своих лошадей в галоп, и я не мог понять, в какую сторону они направились. В величайшем отчаянии я свернул в переулок, но вскоре пришел в восторг, увидев, что та же пара скачет мне навстречу. Покраснев до корней волос, я остановился и героически посмотрел ей в лицо, когда она проносилась мимо. Она снова улыбнулась, но, увы! на щеках моей Возлюбленной не было румянца страсти ко мне.
Пирстон сделал паузу и отпил из своего бокала, на короткое мгновение переживая сцену, которую вызвал в своем воображении. Сомерс воздержался от комментариев, и Джослин продолжил:
– В тот день я слонялся по улицам, тщетно разыскивая ее. Когда я вновь увидел одного из мальчишек, что был со мной при ее первом появлении, я украдкой напомнил ему о случившемся и спросил, не знает ли он тех всадников.
«О да, – отвечал он. – Это были полковник Тардж и его дочь Элси».
«Как ты думаешь, сколько ей лет?» – спросил я, чувствуя, как несоответствие наших возрастов тревожит мой разум.
«О… девятнадцать, кажется, говорят. Послезавтра она выходит замуж за капитана Поппа из 501-го полка, и их сразу же направляют в Индию».
Горе, которое я испытал при этом известии, было таково, что в сумерках я отправился к краю гавани, намереваясь тут же покончить с собой. Но мне рассказывали, что находили крабов, прицепившихся к лицам мертвых людей, упавших в этом месте, и они неторопливо поедали их, и мысль о столь неприятном обстоятельстве отпугнула меня. Должен заметить, что замужество моей Возлюбленной мало волновало меня; именно ее отъезд разбил мне сердце. Больше я никогда не видел ее.
Хоть я уже знал, что отсутствие телесной материи не влечет за собой отсутствие сообщающейся души, я с трудом мог заставить себя поверить, что в данном случае возможно ее возвращение в мое поле зрения без той оболочки, в которой она пребывала в прошлый раз.
Но она вернулась.
Однако это произошло только через некоторое время, в течение которого я прошел через тот медвежий возраст мальчиков, их ранний подростковый возраст, когда девочки вызывают у них особое презрение. Мне было около семнадцати, и однажды вечером я сидел за чашкой чая в кондитерской на том же самом курорте, когда напротив меня села леди с маленькой девочкой. Некоторое время мы смотрели друг на друга, ребенок заигрывал, пока я не сказал: «Она хорошая малышка».
Леди согласилась, и я сделал еще одно замечание.
«У нее такие же ласковые, прекрасные глаза, как у ее матери», – сказал я.
«Как вы думаете, у нее хорошие глаза?» – спросила леди, как будто не слышала того, что слышала лучше всего, – последних трех слов моего мнения.
«Да, безупречные копии», – сказал я, глядя на нее.
После этого мы очень хорошо поладили. Она сообщила мне, что ее муж уплыл на яхте, и я сказал, что жаль, что он не взял ее с собой на прогулку. Постепенно она раскрылась в образе брошенной молодой жены, а позже я встретил ее на улице уже без ребенка. Она шла на пристань встречать своего мужа, но дороги не знала.
Я предложил провести ее, что и было сделано. Не буду вдаваться в подробности, но впоследствии я видел ее несколько раз и вскоре обнаружил, что Возлюбленная (в отношении местонахождения которой я так долго терзался) скрывается здесь. Хотя почему она выбрала именно это дразнящее состояние в облике недоступной замужней женщины, когда столько других предложений, было сверх моего понимания. Все закончилось достаточно безобидно, когда леди уехала из города со своим мужем и ребенком: похоже, она расценила наше знакомство как флирт; но для меня это было что угодно, только не флирт!
* * *
– Есть ли смысл рассказывать остальную часть этой дразнящей истории! Впоследствии Возлюбленная являлась все чаще и чаще, и мне было бы невозможно подробно рассказать тебе о ее различных воплощениях. В течение двух или трех последующих лет она приходила девять раз. Четыре раза она маскировалась под брюнетку, дважды – под светловолосое создание, и два или три раза – под не светлый и не смуглый цвет кожи. Иногда она была высокой, красивой девушкой, но чаще, думаю, она предпочитала влезать в кожу гибкого воздушного существа невысокого роста. Я так привык к этим выездам и возвращениям, что терпел их довольно безропотно; разговаривал с ней, целовал ее, переписывался с ней, жаждал ее в каждом из ее многочисленных обличий. Так продолжалось до тех пор, пока месяц назад я не оказался впервые серьезно озадачен. Она либо вошла, либо нет в образ Эвис Каро, молодой девушки, которую я знал с детства. В целом я решил, что, она таки не вошла в тело Эвис Каро, потому что я до сих пор испытываю к ней лишь огромное уважение.
Здесь Пирстон вкратце рассказал историю своей возрожденной дружбы с Эвис, о грани помолвки, до которой они дошли, и о неожиданном разрыве с его стороны всего лишь из-за встречи с женщиной, в которую Возлюбленная вне всякого сомнения переместилась у него на глазах, – по имени мисс Марсия Бенкомб. Он поведал об их спонтанном решении сразу же пожениться, а затем спросил Сомерса, должен ли он жениться или нет – на ней или на ком-либо еще – в сложившихся обстоятельствах.
– Конечно, нет, – сказал Сомерс. – Хотя, если на ком-то, так на малышке Эвис. Но даже не на ней. Ты такой же, как и другие мужчины, только гораздо хуже. В сущности, все мужчины непостоянны, как ты, но не настолько впечатлительны.
– Вне всякого сомнения, непостоянны – это не то слово! Непостоянство означает усталость от вещи, в то время как вещь остается прежней. Но я всегда был верен этому неуловимому существу, которое никогда не мог крепко ухватить, если только не удавалось сделать это сразу. И позволь мне сказать тебе, что ее порхание от одной к другой личности было для меня чем угодно, только не удовольствием – и уж точно не бессмысленной игрой по моему наущению. Видеть, как создание, которое до сих пор было совершенным, божественным, теряет на глазах эту самую божественность, которая придавала ей силы, становится заурядным, превращается из пламени в пепел, из сияющей жизненной силы в реликвию, – это что угодно, только не удовольствие для любого мужчины, а для меня это было не иначе как мучительное зрелище. Каждая скорбная опустевшая фигура стоит перед глазами, как гнездо прекрасной птицы, обитательница которого улетела и оставила его засыпаться снегом. Я был совершенно несчастен, когда заглядывал в лицо, ища ту, кого раньше видел там, и больше не мог увидеть.
– Тебе не следует жениться, – повторил Сомерс.
– Возможно, и не следует! Хотя, боюсь, бедная Марсия будет скомпрометирована, если я отступлюсь… Разве я не был прав, сказав, что я проклят в этом деле? По счастью, до сих пор никто, кроме меня, из-за этого не пострадал. Зная, чего ожидать, я редко решался на близкое знакомство с какой-либо женщиной, опасаясь преждевременно оттолкнуть того, кто мне дорог в ней, но кто, однако, со временем все равно уходил.
Вскоре после этого Пирстон откланялся. Совет друга по такому вопросу мало что значит. Он быстро вернулся к мисс Бенкомб.
Теперь она была совсем другой. Ее тревога явно снизилась на пару пунктов, на несколько градусов убрав тот надменный изгиб, который время от времени принимали ее губы.
– Как долго вас не было! – воскликнула она с наигранным нетерпением.
– Не берите в голову, дорогая. Все устроено, – сказал он. – Мы сможем пожениться через несколько дней.
– Не завтра?
– Завтра мы не сможем. Мы пробыли здесь недостаточно долго.
– Но откуда люди из «Докторс Коммонс» узнали об этом?
– Ну… я забыл, что проживание, реальное или предполагаемое, было необходимо, и, к сожалению, признал, что мы только что прибыли.
– О, как глупо! Но теперь ничего не поделаешь. Однако, дорогой, я думаю, следовало быть умнее!
VIII. Похожая на вспышку молнии
Они прожили в отеле еще несколько дней, на них с любопытством поглядывали горничные, и время от времени к ним как бы случайно врывались официанты. Когда они гуляли вместе, в основном по закоулкам, опасаясь быть узнанными, то Марсия часто молчала, и ее властное лицо выглядело мрачным.
– Глупышка! – игриво сказал он в один из таких случаев.
– Я раздосадована тем, что ты своими признаниями в «Докторс Коммонс» помешал им сразу выдать разрешение! Это нехорошо, что я продолжаю вот так жить с тобой!
– Но мы собираемся пожениться, дорогая!
– Да, – пробормотала она и снова погрузилась в задумчивость. – Как же неожиданно мы решились на это! – продолжала она. – Я бы хотела получить согласие отца и матери на наш брак. Поскольку мы не сможем заключить его еще день или два, может, послать им письмо и успеем получить их ответ? У меня есть желание написать.
Пирстон выразил свои сомнения в разумности этого шага, что, казалось, заставило ее желать этого еще больше, и в результате между ними произошла размолвка.
– Раз уж мы вынуждены откладывать свадьбу, я не выйду замуж без их согласия! – пылко воскликнула она наконец.
– Очень хорошо, дорогая. Пиши, – сказал он.
Когда они снова оказались в комнатах, она села писать, но через некоторое время в отчаянии отбросила перо.
– Нет, я не могу! – сказала она. – Я не могу поступиться своей гордостью ради такого дела. Может, ты напишешь ради меня, Джослин?
– Я? Не понимаю, почему это должен делать я, тем более, что я считаю это преждевременным.
– Но ты же не ссорился с моим отцом так, как я.
– Хорошо, не ссорился. Но существует давняя вражда, из-за чего мне было бы странно писать. Подожди, пока мы поженимся, и тогда я напишу. Не раньше.
– Тогда, полагаю, это должна сделать я. Ты не знаешь моего отца. Он мог бы простить мне вступление в любую другую семью без его ведома, но он считает твою такой подлой и так возмущается торговым соперничеством, что до самой смерти не простит, если я тайно стану Пирстон. Сначала я об этом не подумала.
Это замечание оставило неприятный осадок в душе Пирстона. Несмотря на свое независимое положение художника в Лондоне, он был верен простому старому родителю, который столько лет упорно противостоял набирающей обороты торговле Бенкомба, и на чьи деньги Джослин получил художественное образование, обучаясь в лучших учебных заведениях. Поэтому он попросил ее больше ничего не говорить о его «подлой семье», и она молча продолжила свое письмо, указав адрес почтового отделения, чтобы их пристанище не было обнаружено, по крайней мере пока.
С обратной почтой ответа не последовало; но, что было довольно зловеще, несколько писем для Марсии, прибывших к ее отцу уже после ее отъезда, были отправлены по указанному адресу в полном молчании. Она открывала их одно за другим, пока, прочитав последнее, не воскликнула: «Боже милостивый!» – и расхохоталась.
– Что такое? – спросил Пирстон.
Марсия начала читать письмо вслух. Оно было от ее верного возлюбленного, молодого джентльмена с Джерси[29 - Джерси (англ. Jersey) – остров в проливе Ла-Манш, самый крупный в составе Нормандских островов. Джерси – Коронное владение Британской короны, однако не является частью Великобритании.], который сообщал, что вскоре собирается отправиться в Англию, чтобы заявить права на свою ненаглядную, согласно ее собственному клятвенному обещанию.
Она была наполовину смешлива, наполовину обеспокоена.
– Что же мне делать? – восклицала она.
– Что делать? Дорогая моя девочка, мне кажется, что нужно сделать только одно, и это довольно очевидная вещь. Скажи ему как можно скорее, что ты уже на пороге замужества.
После этого Марсия написала соответствующий ответ, причем Джослин помогал ей формулировать фразы как можно мягче.
«Повторяю (говорилось в конце письма), что я совсем позабыла! Я глубоко сожалею, но это правда. Я все рассказала своему будущему мужу, и он заглядывает мне через плечо, пока я пишу».
Увидев, что она написала, Джослин сказал:
– Ты могла бы опустить последние несколько слов. Они будут лишним ударом для бедного мальчика.
– Ударом? Дело не в этом, дорогой. Почему он хочет докучать мне? Джослин, ты должен быть очень горд тем, что я вообще упомянула тебя в своем письме. Вчера ты сказал, что я была самонадеянна, заявив, что могла бы выйти замуж за того ученого, о котором я тебе рассказывала. Но теперь ты видишь, что был еще один доступный вариант.
Он мрачно:
– Ладно, я не хочу об этом слышать. На мой взгляд, такого рода вещи решительно неприятны, хотя ты относишься к ним так легкомысленно.
– Ну, – надулась она, – я сделала только половину того, что сделал ты!
– Что именно?
– Я оказалась лживой только по забывчивости, а ты – при памяти!
– О да, конечно, ты можешь использовать Эвис Каро в качестве возражения. Но не серди меня из-за нее и не заставляй предаваться такой неожиданной вещи, как сожаление о своей лживости.
Она плотно сжала губы, и лицо ее вспыхнуло.
А на следующее утро пришел ответ на то письмо, в котором спрашивалось согласие ее родителей на их союз; но, к изумлению Марсии, ее отец занял совсем иную позицию, чем она от него ожидала. Скомпрометировала ли она себя или нет, для него, коренного островитянина, родившегося в те времена, когда в семьях преобладали старинные взгляды на брак, казалось вопросом будущего, а не настоящего; он был непоколебим в своем неодобрении ее брака с ненавистным Пирстоном. Он не давал согласия; он не собирался больше ничего говорить, пока не увидит ее: если у нее есть хоть капля здравого смысла, она, если все еще не замужем, вернется в дом, из которого ее, очевидно, выманили. Тогда он подумает, что можно сделать для нее в тех отчаянных обстоятельствах, в которые она себя поставила; в противном же случае он ничего делать не станет.
Пирстон не мог удержаться от сарказма по поводу явно низкой оценки ее отцом его самого и его родных; и Марсия обиделась на его язвительность.
– Если кто-то и заслуживает колкостей, так это я! – проговорила она. – Я начинаю чувствовать, что была глупой девчонкой, которая сбежала от отца по столь пустячной причине, как небольшой нагоняй за превышение карманных расходов.
– Я советовал тебе вернуться, Марси.
– В некотором роде, но не в том тоне. Ты самым презрительным образом отзывался о честности моего отца как торговца.
– Боюсь, я не мог говорить о нем иначе, чем говорил, зная, что…
– Что ты можешь сказать против него?
– Тебе, Марси, ничего… Кроме того, что является общеизвестным. Все знают, что в свое время он сделал делом своей жизни разорить моего отца; и то, как он упоминает обо мне в этом письме, показывает, что его вражда все еще продолжается.
– Скрягу погубил такой великодушный человек, как мой отец! – сказала она. – Похоже на то, что у вас говорят об этом в ложном свете!
Глаза Марсии вспыхнули, а лицо запылало гневным жаром; усиленная красота, что могла быть подчеркнута этой теплотой, была погублена прямолинейной суровостью выражения лица, которая сопутствовала этому.
– Марсия, твой характер просто невыносим! Я мог бы подробно рассказать тебе о каждом шаге этого дела – любой бы мог – о захвате каменоломен одной за другой и обо всем остальном, мой отец выстоял только благодаря самому отчаянному мужеству. Никто не закрывает глаза на факты. Отношения наших родителей – уродливый факт в тех обстоятельствах, в которых оказались мы, два человека, желающие пожениться, и мы только начинаем это осознавать; и как мы собираемся с этим справляться, я не могу сказать.
Она размеренно проговорила:
– Я не думаю, что мы вообще с этим справимся!
– Можем не… можем не справиться… совсем, – пробормотал Пирстон, глядя на прекрасную картину презрения, представленную классическим лицом и темными глазами его Юноны.
– Если только ты не попросишь у меня прощения за то, что так себя вел!
Пирстон никак не мог заставить себя осознать, что он плохо вел себя со своей слишком властной леди, и отказался просить прощения за то, чего не совершал.
После этого она вышла из комнаты. Позже, в тот же день, она вернулась и нарушила молчание, с горечью сказав:
– Я только что проявила вспыльчивость, как ты мне и сказал. Но у всего есть свои причины, и, возможно, это была ошибка, что ты бросил Эвис ради меня. Вместо свадьбы с Розалиной[30 - Розалина – персонаж-невидимка трагедии У. Шекспира «Ромео и Джульетта», кузина Джульетты. Безответная любовь Ромео к Розалине заставляет его попытаться мельком взглянуть на нее на собрании, устроенном семьей Капулетти, во время которого он впервые замечает Джульетту.] Ромео должен сбежать с Джульеттой. К счастью для любви этих двух веронских влюбленных, они умерли в нужный момент. Довольно скоро вражда их семей стала бы плодотворным источником разногласий; Джульетта вернулась бы к своим людям, он – к своим; эта ситуация расколола бы их так же сильно, как она раскалывает нас.
