Зорцев предпочёл, чтобы не-Борис оказался подлинником. Они прожили тогда страшные завёртывания в центрифуге, тела их налипали на стены горельефами, на несколько секунд задерживались и снова стягивались к центру центрифуги. Протрясло тогда основательно. Несколько секунд колыхания в беспомощности выпрямлялись в грозы страданий; сотни накалённых нейронов рождались и погибали от шока, полная перестройка Организма в турборежим… управление эвакуационным челноком перешло в плоскость выживания.
Кажется, не-Борис тоже отреагировал, вспомнил центрифугу. Борис не умел притворяться, когда его мутило. Тогда он наговаривал бессвязные вещи, об антилопах, стеклоочистителе, язвенном гастрите, Обухове…, но процесс всегда заканчивался облегчением от мути. Сейчас особо не поболтаешь. Не-Борис притопывал ногой точь-в точь как подлинник, замещая движение языка отстукиванием слов протектором. После шоу-программы Зорцев планировал подсечь Бориса и распытать, зачем же он все-таки намазался в «Пульсар». Все размышления о Борисе рассыпались после нескольких оборотов танцовщицы. Она будто управляла временем, головами и бесконечно сдирала с себя части одежды. Тело её нежилось в бесстыдстве, исполосованное тонкими кусочками ошмётков костюма. Она сползла лепёшкой с оси на пол и извивалась загнанная в припадке истомы. Ей можно было простить многое, кроме двух вещей: она была роботом и её вращения напоминали центрифугу. Зорцев бы мог и не брать во внимание второе обстоятельство, не будь первого, шаркающего по глазам. Вторым было не только центрифуга у Марса, но и вся система девяти планет, висящих мёртвой гроздью по другую сторону Солнца, от старушки-Земли. Туда было столько закопано, и душ и времени ради обустроенного будущего, неомрачённого стеснением ресурсов. Это будущее было прожито за двадцать лет и закончилось Великим Космическим расселением. На Плутоне и Уране добывают природный газ. Над Марсом висит недостроенная орбитальная база, поддерживаемая только ради выкачки с Марса железа. К этому привыкли относится как к необходимому технологическому процессу производства космолётов для поддержания элементарного выживания жителей орбитальных баз вопреки задуманному процветанию, могучим прыжкам в прогресс… Когтистой шляпой всплыла эта тема таком-то месте. Даже в спальной капсуле не посещали Зорцева эти мысли (шлёп, шлёп) хотя спальный склеп более располагающ и приятен. Любой накрахмаленный вышколенный муравейник будет в разы пригодней «Пульсара». Но как убежать от знания, коль столь угрожающие предпосылки распада очаговыми поражениями зарождаются и здесь? Что, если после очередного полёта некуда будет вернуться? Остаётся борьба и только борьба с контурами забытой космографии за Солнцем. Не стоит глубоко акцентироваться на тёмных дремучих временах, когда человечество было скучено на одном Земном шарике, где в последние годы бушевал «Синоптик». Очаги «Синоптика» успевают заглушить на Юсурии и Танатосе. Придерживались разных версий, почему население сократилось до сорока миллионов человек, и как возник «Синоптик», который вышел из почвы; первым пострадавшим был неповинный любитель орхидей. Кто-то назвал это инволюционным распадом. Любая живая масса изживает сама себя в угоду качеству, как масло тает естественной смертью. Кто-нибудь способен остановить масло? Волшебный рефрижератор сумел бы, но воссоздать былую упорядоченность молекулярных звеньев в масле совершенно невозможно. Вы объясните это чаровнице-роботессе, что поднимает из могилы времени неуправляемые эвакуационные челноки под вращение девяти усопших сестёр за Солнцем во взвесистой памяти Зорцева без упорядочивания и иерархии. Своим вращением чаровница способна притягивать беды. Она и есть Беда, алой тоской опаляющая, танцует, болеет, тешится. Музыка спотыкалась на барабанах…
Зорцев рассмотрел и своё влияние, что именно он сотворил в чаровнице злобу и принципиальность хомутать именно его-Зорцева. Но столь продуманная злоба свойственная человеческой личине, могла быть продумана другим человеком – измудоханным конвертным лепидоптеролом – как вариант, и перенесена на существо подневольное-роботессу. Зорцев в точности не знал, как все устроено в «Пульсаре» с тружениками развлечений. Может, должным было зайти в ванильные комнаты, чтоб номинально поприсутствовать, отделаться бездействием, прикорнуть на кроватке… Зорцев не мог придумать ничего лучше теории, что в «Пульсаре» не терпят простоя и дармоедов, что несчастная чаровница затеяла отработать танцульками вложенные в себя харчи и не более. Он слушал себя и странно соглашался через силу насчёт нефритовых харчей. Струями бегающего света, спускающегося с чаровницы, обморозило клевер – комнаты поубавили своё влияние. Зорцев так долго диетовал в одиночестве, отчего жизнь его превратилась в кирку, где каждый шаг был тяжёлым, а день обрекался на житие в спальном или космолётном носке. Однозначно, в задорной комнате восстали бы приунывшие нервные окончания, потому что Зорцев почувствовал нечто захватывающее к чаровнице, когда грезил о ванильной любви. Но предрассудки о возмездии крепко держали Зорцева. Он только что опустошил запас собственного терпения и пилюли окрепшей симпатии к чаровнице – почудилось, будто ему нагло подсовывают комнату и чаровницу, и что он получает тумаки, потому что смеет отказываться. Всё грозило перетечь в реальную плоскость по части тумаков. Зорцев с трепещущей задумчивостью глядел на соседнего парня, отчего тот неустанно скомкивал щетинистую мышцу рта в тугую свирепость. Зорцев бегло огляделся и поспешил отделиться от орошения тумаками и укрыться в наблюдениях за топтанием фиолетового глаза чаровницей, а свирепые кривляки (потенциальные лепидоптерологи) могут сколь угодно щетинится.
В какой-то момент Зорцеву показалось, что Бабочка застанет его и по другую сторону Солнца. Если он надумает слинять, к примеру, на орбитальную базу «Марс», то непременно обнаружит бабочку в своих личных вещах, может, даже на мягком изголовье спальной капсулы. Зорцев плескался в этих мыслях, точно шаловливое дитя, находил пикантное удовольствие быть третируемым бабочкой, гнусным конвертным лепидоптерологом и Бедой. В глазах замерцало – вся сцена, стальная ось, будто переломились от полоски света, слетелись блики, как если бы с десяток мотыльков покрыли тело роботессы. Начинающиеся безвинно движения в танце переродились в обволакивающую пошлость, покрикивания, рваную дерготню. Зорцев был больше обескуражен, чем положительно впечатлён. Острое желание слинять растиралось паучьими движениями ног танцовщицы под разными углами, что наводило на мысль об отсутствии костей. Свет обрамлял гибкость тела, воображение дописывало необходимые углы и перегибы. Глаза чаровницы обращались к Зорцеву. Её тело изгибалось узорами, гипнотизировало, мысль о скорейшем расставании с «Пульсаром» отпустила Зорцева. Танец уводил от фоновых мыслей о бабочке, Лещуке, реакторе, отправил ум в перезагрузку. Зорцев не ощутил радости от постигнутого опустошения, он ждал этого, как поезд сигнальных огней, но его смело скоростью цветных световых вспышек, пластилиновыми движениями танцовщицы. Её руки оплели Зорцева, словно щупальца осьминога, лобзающего аквариум. Он с ужасом позволил к себе прикоснуться, и рассмотрел её ближе: горчичный мусс под алой вуалью все плещется, бьётся в припадке о новую мировую ось, форматируется причудливыми созвездиями. Огневласая исчисляла расстояние от себя до Зорцева глазищами, прикидывала, насколько непрошибаем этот человек и, зачем он валандается здесь. Она гнулась возле него и шутя помечала своей Небрежностью. Вечно игривая смутьянка, которая исповедует затейников в ванильных комнатах, занятая пыточными анкерами, подвязываниями, освободилась и снизошла до него – непробиваемого тюфяка. Впрочем, она была равнодушна до квакающих пародий на бунт к внутренним зажимам Зорцева. Она плавно раскачивалась в полуприседе в странной скрученной стойке, отчего ужаснулись бы беспозвоночные. Не каждому глубокому любителю вздумается представлять подобное и восхищаться. Заведя руки за спину, она по-щенячьи заглядывала в глаза в покорности; через мгновенье её взгляд ощерился, как у воительницы в предрешении битвы, и снова не слазил с Зорцева. Это катастрофа в масштабе личного превосходства низменного существа над высшим. Дело в том, что танцовщица – робот. Этот хитрый организм, приукрашенный до женской особи, целую вечность молчал с Зорцевым, а теперь говорил полутенями в свете и действовал, как раскачивающийся хищник, припрятавший личину душееда за несносной улыбкой. Безвредная, трясущаяся мордочка. Самый неожиданный хрусть произойдёт, когда привыкаешь думать, что не существует конструкции надёжней бумажных журавликов, что действуешь ты уже не стоя на леске, а в полёте, и наблюдает за тобой фиолетовый урод. Это напомнило Зорцеву другую укрытую боль, абсцессцирующую эпизодически. Каждый неосторожный поворот отворял её. Двадцать два года, казалось, не происходило ничего, кроме смены жилых Холлов, что он единственный человечек, который сейчас этим тяготится с море; целых три года он так себя не мучил. В нескольких шагах все ещё размещалась суровая щетинистая квашня… Десять минут Зорцев катал мысль, что огневласая шебутница старалась добраться до его ума. Он остановился, выпрямился, чтоб не быть второй квашней, тряхнул языком. «Мы редеем, как лемминги у обрыва.» – деловито заметил Зорцев обозревая с безопасного угла посетителей. Он столкнулся с угрозой, которую он не мог идентифицировать, хоть и чувствовал витальным органом, Непонятные жесты чаровницы наводили на такие мысли. Эта танцующая кукла его обманывает, впрочем, как и не танцующие… Зорцев ошалелым взглядом осмотрел толпу – все были рады обманываться. Хлопки рассекали воздух. Чаровница была напориста и сочна в своём бездарном исполнении. Её грудь вздымалась чаще, движения стали резкими, дразнили бесстыдностью. Рука вцепилась в новую ось. Зорцев был уверен, что Чаровницу выпустили наскоро на сцену, не успев для устойчивости подвесить самодельное грузило, чтоб избавить от репертуара шибающейся доходяги. Подошла бы и железка с помойки. Помоек хоть и стало больше, а железо изымалось сразу же после разбора для вторичной переработки. Треск голос сливался с музыкой. Какофония давила на уши. Зорцев растерялся, ведь ни смотреть, не слушать было невыносимо и на побег не было сил. Музыка усиливалась. Бедра танцовщицы лихорадило, тело тёрлось о холодный метал, дрожало в конвульсиях; ось блестела мёртвым отблеском, отполированная жаром. Зорцев казалось, что пилон-палач вызывает эту дрожь, поскольку тоже начинал подрагивать. Оборот, оборот, кувырок завертелась новая планета – десятая сестра каскадировала в агоническом приступе. Толпа утонула в овациях. Шпагат, рука застыла изломанной нитью – танец рухнул, оборвалась музыка. Имена девяти усопших исчерчены каблуками. «Этот фиолетовый глаз не мог быть исчерчен более достойно. Я рад, что он умер в искрах рухнувшего танца, и его присутствие не длилось дольше в моей судьбе.» – Зорцев мысленно застрял между Марсом и Землёй без троса, без челнока, его закинуло на неизвестный объект – Бум. Зорцев с кислым удивлением обнаружил себя сидящим за барной стойкой, мысли роились разбросанной картечью. Он мотал в мозгу ядовитый танец шебутницы, хоть и пребывал в полном здравии, чтоб скорейшим образом заиметь другие впечатления – бодрящие, оптимистичные и, воображая невесть что, придал такой знаковый вес своему мучению, отчего неминуемо погрёбся сильнее, чем под бабочкой. Растрепало Зорцева – вес мученья полез выше, к предзнаменованию кромешного ужаса нежели злополучная дразнилка бабочкой или несостоявшиеся выхлопы реактора. Хоть и Беда ушла со сцены, она осела в головах. Сколько человек повредилось тем вечером? Только её Бедейшеству это было известно.
Встреча седалищ
Окружающий шум вылепил из Зорцева успокоенную, умиротворённую гниду… положи Зорцева под выхлопную трубу он совсем подобреет. Обычные законы преломлялись на Зорцеве и требовались меры противоположные радикальные отметающие успешное развитие в счастливое волокно из существа подозрительного, что ни расслабиться, ни забыться не может по глухой привычке подозревать в каждом действии и желобке своё падение. Он все время падал на конверты с отказами. Большего испытания сложно представить для такого человека. Сквозь маскировочный шум выпорхнуло из Зорцева неблагонравное, что-то о «папирусных заглушках» Закрятина. Он немедленно пересел, будто услышал это от другого лица и не примелет подобных колоритных заметок о другом невинном лице (надо полагать, Зорцев – воплощение безгрешности, раз намылился в «Пульсар» исключительно по просьбе друга). Высота приличий в Зорцеве вот-вот грозила треснуть от умиротворения; демонстративное пересаживание в два прыжка кричало, что Зорцев был до невообразимости оскорблён. Озирался он с таким одолжением будто из каждой поры его существа сочилось: «Так уж и быть, подожду минутку…». Зорцев иногда развивался в существо в неприятное, заруганное и укладывал на лопатки своей странностью людей уже знакомых. Сейчас Зорцев явственно слышал, как к нему взвывают и треплют, а он вроде обелиска напоминает о человеке, но не человека… Даже сам себя не напоминал Зорцев. Он узнал эхо взывающего. Хотелось распознать, много ли взвывающий знал о «папирусных заглушках, затычках» Закрятина. Зорцев сдержан, непроницаем и до жути любопытен. С каким изяществом он играл руками, направлял пантомимами изгоняющее послание: не хотел слышать ни о каких Закрятиных! Ограничится ли взывающий эхом в пустоту? Ожидать дольше трёх естественных пауз было неприличным, надоело, да и бармен косился на Зорцева липучим глазом. Когда бармен спросил Зорцева, чего тот желает, Зорцев промолчал, как если бы вопрос относился не к нему. Бармен (тоже робот, о злободневность!) больше не обращался: клиенты бывают разные, одни чересчур разговорчивые, другие – нет. И этот (бармен сузился до Зорцева) не лучше и не хуже других, только взгляд у него отсутствующий. Лицо Зорцева стало менее напряжённым. Он не слышал своих мыслей из-за шума, они жужжали так, словно в голове крутились плёнки с хрониками мотогонок. Минуту спустя Зорцев отодвинул думы о невежественных вредителях, замышляющих слежку и заговоры против него; эхо настойчиво смердело:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70253935&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
