Рая прижимала к груди свёрток и без перехода протянула его мне:
– Это вам. Я, честное слово, не носила. Мама от меня прятала, а я сегодня бельё перебирала и нашла.
Её щеки пунцово зарозовели. Она сделала шаг вперёд и положила мне на колени моё тёмно-синее шерстяное платье с широкой белой полосой отделки ворота. Я надевала его в театр или кино.
– Спасибо. Ты проходи, Рая, садись, – я обежала взглядом полупустую комнату без единого стула, и предложила, – вон, хоть на подоконник, он широкий.
– Там ещё коробочка. – Пристроившись на подоконнике, Рая сложила руки на коленях и выжидающе наблюдала, как я открываю жестяную коробку из-под монпансье.
Бусы! Бабушкины бусы! Как я могла про них забыть? Вспыхнув от радости, я достала багряную нитку кораллов с тусклой золотой бусиной посредине. В детстве я любила вертеться перед зеркалом, прикладывая бусы к себе и так, и этак, и бабуся не выдержала:
– Забери, Тонечка, себе. Я всё равно не ношу. – Она вздохнула. – Когда-то, ещё в гимназии, их подарил мне твой дедушка. Храни теперь ты. Мы жили очень бедно, и в гимназию меня зачислили на казённый кошт как отличницу. А семья дедушки была состоятельная. Ох, как они противились нашему браку! Думали выбрать невестку побогаче. А потом началась революция и деньги перестали иметь значение. Вот только бусы на память и остались.
Тогда мой ум занимал красивый мальчик из старшего класса (на поверку от оказался напыщенным и глупым) и поступление в педагогический техникум. Я положила бабусин подарок в коробочку, засунула в шкаф и достала лишь один раз – надеть на выпускной бал.
Улыбаясь, я приложила бусы к себе, и они с прохладной мягкостью скользнули по шее, словно меня погладила бабушка.
– Вы не обижайтесь на маму, Антонина Сергеевна, – жалобно сказала Рая. – Мама хорошая, просто очень несчастная из-за войны. – Я хотела возразить, что война всем принесла много горя, но Рая меня опередила и торопливо пояснила: – Нас папа бросил. Нашёл себе на войне какую-то медсестру. Даже в письме не сообщил. – Рая понурила голову и стала внимательно рассматривать свои ногти. – Нам написала она, его новая женщина, чтоб отца не ждали, потому что он любит только её.
Сквозь монотонный голос Раи наружу прорвалась затаённая боль. Я подошла к подоконнику и села рядом с ней.
– Я тоже знала девушек, которые разбивали чужие семьи. Их называли походнополевыми жёнами, сокращённо ППЖ. Войска – это люди, понимаешь, много людей, сотни тысяч, миллионы. Там смерть, там боль, и каждый день может стать последним в жизни, поэтому сознание меняется. Есть стойкие, а есть слабые духом. Не все могут выдержать разлуку. Дом далеко, а однополчане близко, вот некоторые и поддаются искушению.
– И всё равно, нельзя становиться предателем, – упрямо сказала Рая. – Лучше бы его убили.
Я охнула:
– Как можно, Рая! Ты что, его совсем не любила?
– Любила. – Она резко качнулась вперёд и обхватила ладонями колени. – Я его очень сильно любила. Он работал слесарем на электроламповом заводе и иногда приносил домой обрывки проволоки. Такой мягкой, тоненькой. Вечерами мы с ним сидели за столом и крутили из проволоки человечков и фигурки животных. Только у меня получалось плохо, а он смог сплести целый игрушечный огород с лошадками, кроликами и даже с петухом.
Я обратила внимание, что Рая называет отца только «он» и ни разу не сказала «папа».
– А я своего папу вообще не знала. Он умер ещё до моего рождения, совсем молодым. – Я положила руку Рае на плечо. – И не представляю, как иметь папу. Знаешь, я бы согласилась, чтобы папа нас оставил, если бы хоть раз, хоть один вечерок пришёл ко мне на несколько часов и скрутил фигурку из проволоки. Я бы её хранила. Мы не в состоянии изменить события и не в ответе за поступки других людей, но мы можем простить.
Собираясь с мыслями, я посмотрела в окно на летящие облака и сказала то, что тщательно хранила в тайне:
– У меня тоже был один очень дорогой человек. Лучшей разведчик в полку, весёлый, образованный, искренний. Мечтала, что закончится война, мы поженимся, поедем к нему в Новосибирск, я пойду работать в школу, а он вернётся в родной институт преподавать. Он обещал, что всегда будет рядом. Обещал.
– А потом? – Рая осторожно прикоснулась к моей руке. – Что случилось дальше? Он погиб?
Мои губы непроизвольно сложились в усмешку:
– Жив, здоров и в меру упитан. А дальше выяснилось, что у него в каждом полку по невесте. И все любимые. Представляешь? Само собой, ваша беда в тысячу раз тяжелее, но понять я могу.
– И ты его простила? – Голос Раи прозвучал тихо, как шелест книжных страниц.
– Простила. Но не сразу, конечно.
Я опустила подробности, как пару недель рыдала навзрыд, со злой яростью обрушивая проклятия то на голову бывшего жениха, то оплакивая свою забубённую головушку. Но надо было работать, регулировать движение, открывать войскам дорогу на Берлин. Артиллерия с обеих сторон фронта била безостановочно, перемалывая мои страдания в бесполезную труху. И однажды, вытаскивая из машины убитого шофёра, совсем молоденького мальчика, я вдруг поняла, что по сравнению со смертью мои душевные метания – полная ерунда, потому что страдания, даже самые горькие – частичка настоящей, полной жизни, с радостями и печалями, в отличие от тех, у кого уже не будет ничего.
– Простить, простить, – несколько раз повторила Рая, а потом сунула руку в карман и протянула мне открытую ладонь, на которой лежал скомканный проволочный человечек.
Рая
На фронтовиков Рая смотрела как на героев, а когда в их комнату вошла усталая девушка с чемоданом в руках, она была готова встать навытяжку и отдать ей честь. Но девушка со злостью кинула чемодан на стол и заявила, что они с мамой заняли её комнату. Сняв с головы пилотку, девушка отёрла ладонью потный лоб. По мятой гимнастёрке и запылённым сапогам понималось, что добиралась она издалека, может быть даже из самого Берлина, где расписалась на развалинах Рейхстага. Но самым позорным было то, что Рая сидела в чужом платье, после появления хозяйки, считай, украденным. Презрительный взгляд девушки горящей головешкой прожигал её насквозь, и Рая не знала, то ли ей прямо сейчас снять платье, то ли убежать. Съёжившись, она осталась сидеть на месте с отчаянно колотившимся сердцем. А потом мама учинила приезжей скандал. Если бы не тётя Аня, которая мигом пресекла ссору, Рая, наверное, разрыдалась бы.
– Явилась не запылилась! – выкрикнула мама в дверь, закрывшуюся за девушкой, когда та ушла. – Мы не виноваты, что тебя не убили!
Мама обладала взрывным характером с тяжёлой рукой, и Рая всегда старалась ей не перечить, но то, что произнесла она сейчас, звучало ужасно.
– Мама, – тихим голосом попыталась урезонить её Рая, – что ты такое говоришь?
– А что? – Мама припечатала стол ладонью. – Мы вселились на законных основаниях и своё никому не отдадим!
Рая встала и стала снимать платье через голову. От расстройства она забыла расстегнуть пуговку и путалась в рукавах.
– Оставь! – Мама дёрнула платье за воротничок. – Нам вместе с вещами комнату дали!
– Мама!
Рая всё равно стянула платье, оставшись посреди комнаты в трусиках и маечке. Ситцевая юбка нашлась в нижнем ящике комода, а кофту она натянула старую, со штопкой на рукавах. Так получилось, что свои вещи остались в разбомблённом доме, когда верхний этаж обвалился на шкаф с вещами. Пыхтя и обдирая в кровь руки, им с мамой кое-что удалось спасти, но большая часть нехитрого скарба погребена под грудой кирпичей без надежды на избавление. Рае хотелось догнать девушку и рассказать, что она никогда не взяла бы чужую вещь без разрешения, но соседка тётя Аня увела её к себе, а постучать и объясниться Рая стеснялась.
Антонина
Мой день рождения в октябре, и бабуся ласково называла меня осенней девочкой. Может быть поэтому я особенно чувствую осень, танцующую в хороводе воздушных паутинок и шорохах разноцветной листвы. Есть что-то успокаивающее в осеннем ветре. Он приносит с собой напоминание о первом снеге, похожем на кружевную шаль, и о хрустале тонкого льда на тёмных водах рек. Осенний ветер, в отличие от своего весеннего собрата, не будоражит кровь, а сбивает в стаи перелётных птиц, и они кружат над городом, оплакивая ушедшее лето с запахом земляники и скошенных трав.
Кроме того, осень – это первое сентября с весёлым гомоном детских голосов, с новенькими портфелями, с чисто намытыми окнами школы, похожими на волшебные зеркала, с радостным волнением новых встреч, словно полёт в неизведанное. Первое сентября уже сегодня, первое послевоенное Первое сентября! Я ждала его пять лет войны, бесконечно долгих и страшных.
Ещё с вечера я повесила на плечики тщательно отглаженное платье и приготовила портфель с чернильницей-непроливайкой, пеналом, носовым платком и карманным зеркальцем. Позже портфель станет хранить стопки школьных тетрадей, раздуется от важности и станет походить на футбольный мяч. В предвкушении знакомства с ученицами я долго крутилась с боку на бок, то впадая в дрёму, то борясь с желанием вскочить и немедленно бежать на урок.
А после полуночи хлынул ливень. Приподняв голову с подушки, я прислушалась к стуку капель по подоконнику и дальше сквозь сон постоянно гадала: закончится дождь к утру, сорвёт нам праздничную линейку или нет?
Под утро я забылась в полудрёме и вскочила от звонка будильника. Чтобы не проспать, я поставила его в ведро, поэтому грохот, наверное, слышал весь дом. Первым делом я кинулась к окну и облегчённо вздохнула при виде ясного неба с розовой полосой восхода над крышей соседнего дома. Первое сентября! Здравствуй, осень!
Раскинув по сторонам руки, я сделала в сторону окна глубокий реверанс и засмеялась сама над собой, представляя, как потешно выгляжу со стороны в сатиновой майке и синих спортивных трусиках – пижамой я пока не обзавелась. Халата у меня тоже не имелось, и мыться в ванную пришлось идти при полном параде, в платье, принесённом накануне Раей, и туфлях. Обувь я купила на барахолке – немного поношенную, но крепкую. Туфли с картонной подошвой я засунула в шкаф, и смотреть на них мне было противно.
Я перекинула через плечо полотенце и вышла в коридор, думая о том, что в ванной комнате есть небольшое зеркало и надо ухитриться соорудить приличную причёску, чтобы она не рассыпалась до конца рабочего дня.
Из комнаты Алексеевых доносилось звяканье посуды, и, судя по лёгкому запаху керосина, кто-то только что заправил керосинку. Радио на стене в кухне бодро провозгласило:
«Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю гимнастику. Встаньте прямо, ноги на ширине плеч!»
Я улыбнулась: с утренней зарядкой вместо утренней сводки Совинформбюро мирная жизнь прочно входила в дома, и хотелось верить, что отныне и навсегда.
«Ходьба на месте. Раз, два, три, четыре…»
– О, кажется, вы наша новая соседка, – мягко произнёс за спиной приятный мужской голос. Вздрогнув, я резко обернулась. Он протянул руку и повернул рычажок выключателя. Тускло вспыхнула лампочка на витом голом шнуре, свисавшем с потолка.
На меня смотрел высокий мужчина лет тридцати. У него были светло-каштановые с рыжиной волосы и зелёные глаза болотного оттенка. С его плеча тоже свисал конец вафельного полотенца, но не подшитого, а отрезанного от куска материи, что выдавало отсутствие женской заботы.
– А вы… – я наморщила лоб, припоминая его имя, – …а вы Олег Игнатьевич, который вечно на работе.
– Точно! – В его взгляде промелькнуло лукавство. – Зато я знаю, что вас зовут Антонина. У нас в коммуналке тайны долго не задерживаются.
– Антонина Сергеевна, – поправила я его.
Он быстро согласился:
– Конечно, конечно. Вы не обижайтесь, просто мне назвали лишь имя. Лучше давайте я угадаю вашу профессию. – Он картинно приставил палец ко лбу и через мгновение просиял улыбкой. – Вы – учительница!
– Почему вы так решили?
Олег Игнатьевич слегка пожал плечами:
– Ну, это просто. Сегодня первое сентября, и на вас красивое платье.
Любой женщине льстит слышать про красивое платье, тем более, что синий цвет действительно шел мне к лицу, но из упрямства я возразила:
– Оно у меня единственное, как говорят: и в бой, и в пир, и в божий мир.
– И всё-таки вы учительница. Ведь правда?
– Правда. Теперь я снова учительница.
Мои слова его удивили:
– Снова? А прежде кем были? Стоп, я понял! Вы воевали. А я, увы, тыловая крыса, – он горько усмехнулся, – оббил все пороги в военкомате, и везде отказ. Впрочем, я вас заболтал. Прошу, – он сделал широкий жест в сторону ванной. – Если вам будет нужна помощь или возникнет желание пообщаться, то без церемоний заглядывайте в любое время. Соседи должны жить дружно!
В старой квартире о ванне не приходилось и мечтать – все мылись на кухне, в единственной раковине, а здесь была ванна! Самая настоящая, чугунная, на толстых гнутых ножках в форме львиных лап. Вплотную к ванне прилегала дровяная колонка с жестяным кубом для воды. Если не жалко дров, то пара поленьев – и из куба польётся горячая вода. Жильцы купались в ванной строго по графику, и моя очередь подходила послезавтра. Я уже предвкушала блаженство от неспешного мытья, после которого не грех напиться чаю с сушками и почитать хорошую книгу, желательно о любви.
Всю дорогу до школы я шла в приподнятом настроении, в коралловых бабусиных бусах на тёмно-синем фоне платья. Мне казалось, что все прохожие, глядя на меня, понимают одно: вот идёт учительница. Да не просто учительница, а Первая учительница!
Звание первой учительницы – это как орден, как маленький кусочек знамени, который ученики пронесут через всю жизнь. Они встретят на своём пути ещё многих учителей, замечательных педагогов и наставников, но первая учительница одна-единственная, и мне надо очень постараться, чтоб не обмануть ожидания своих учеников и родителей.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70253431&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Сейчас Московский проспект.
2
Ныне Благовещенский мост.
3
В 1923 году Екатерининской канал был переименован в канал Грибоедова.
