Страшная угроза возымела должный эффект, он с трудом поднял вазу-фужер и, дивясь своей жажде, осушил хрустальную ёмкость.
Праздник не заставил себя долго ждать, таким пьяным и разнузданным Макс никогда не был. Он пел песни, всячески умничал и, на пике возбуждения, полез через стол целоваться с Никой, разбив тарелку. Так и не добравшись до предмета страсти, начал гоняться за плюшевым зоопарком, даже курица-грелка спорхнула с заварного чайника и, истерично закудахтав, спряталась где-то в прихожей. Окончательно осмелев, герой-любовник повторил попытку обнять Нику, но она постоянно ускользала, задорно смеясь и убегая всё дальше и дальше, прячась за стволы деревьев в откуда-то взявшейся берёзовой роще. Солнце так шпарило, что Максу стало жарко и он скинул свитер, Вероника уже была в белом просторном сарафане и босиком. Он носился за мелькающей в свежей листве девушкой, пытаясь ухватить её за косу, с вплетённой маковой ленточкой. Отчаявшись догнать красотку, охотник повалился на зелёный ковёр и уставился на небесную лазурь. Ника присела рядом и водрузила на его перегретую голову ромашковый венок. Накатила приятная звенящая прохлада, пульс замедлился и Макс снова ощутил безмерное счастье, грудь разрывалась от любви. Потом они встали и уже спокойно вернулись за стол.
– Ну что, весельчак, время поджимает, уже без пяти двенадцать, откупоривай вторую бутыль, а я сейчас, мигом, – Вероника вышла из кухни, а Макс, наученный опытом, принялся осторожно возиться с шампанским. Хозяйка обернулась за пару минут, кинула ему на диван оранжевый джемпер и уселась на стул с высокой спинкой.
Только теперь Макс обратил внимание, что сидит без свитера.
– Чего таращишься? Ты свой в роще потерял. Давай, откупоривай, пора. Только она сказала «пора», как забили куранты, отсчитывая секунды до нового года, причём так громко гудели, будто кремль телепортировался во двор.
Она смеётся птичкой звонкой и поздравляет от души, а он глазами ест девчонку, рискуя взглядом задушить.
– Макс, а ты на оленях катался? – Ника уже перебралась на диван, поджала ноги и облокотилась на его плечо. Её волосы приятно щекотали ему щёку, а аромат теперь был апельсина с корицей.
– Нет, – Макс покачал головой, стараясь плотнее прижаться к её волосам.
– А хочешь?
– А ты?
– Неважно, что я хочу, важно, что ты хочешь.
– Лучше в карете, по заснеженной Москве.
– Не проблема, вставай.
Они вышли из подъезда под белые хлопья снега, под жёлтый свет уличных фонарей. Сугробы с человеческий рост жались к стенам невысоких домов, редкие прохожие вальяжно прогуливались вдоль мерцающих окон. Никакого уродливого новодела, никаких аляповатых вывесок, тонкая, чистая красота.
Снег сладко хрустел, отзываясь на каждый шаг, не жалобно хлюпал, изъеденный солью, а пыхал завидным здоровьем. Макс не удержался, подбежал к пушистому бархану, зачерпнул снега в ладони, намереваясь попробовать на вкус эту сахарною пудру, а Вероника, пользуясь случаем, толкнула его в спину, и он упал лицом в сугроб. Она дождалась, когда ротозей перевернётся и смеясь, как простая девчонка, плюхнулась рядом. Взяла за руку и сплелась пальцами:
– Ну как? Экологичный снежок?
– Чистейший, вкуснятина, чай с таким пить, да торты украшать.
– Ну кушай, кушай, не стесняйся.
Макс снова зачерпнул снега и отправил себе в рот.
Ника несколько раз сжала его ладонь:
– А смотри звёзд сколько! Планетарий отдыхает.
Снег всё продолжал падать, а небо было абсолютно ясным.
– Месяца не хватает, – ляпнул Макс и поспешил исправиться, – Ну, для полной картины.
– Вот зануда, – Ника села и стала снимать серёжку, – Побуду золотой рыбкой, чего для друга не сделаешь.
Она зажала серёжку в кулачок, хорошо размахнулась и швырнула на небо.
Через мгновение Макс уже пялился на медно-жёлтый месяц, покачивающийся на лёгком ветерке.
Послышался звон бубенца.
– Макс, давай лучше на санях прокатимся, – Ника подбежала к дороге и махнула рукой, будто ловит такси.
Остановилась запряжённая тройкой серых лошадей расписная, резная повозка. Нетерпеливое фырканье, клубы пара. Максу сразу вспомнились знаменитые строки – «Ямщик сидит на облучке, в тулупе, в красном кушаке».
Забравшись на пассажирскую скамью, выстеленную мехом, они откинулись на высокие подушки, и Вероника скомандовала кучеру:
– Гони, родимый, гони!
Макс не ожидал такой прыти от лошадок, его вдавило в сиденье, будто он ехал не на санях, а на спортивном родстере с движком в триста гнедых.
Снег залетал в рот, залеплял веки, но он смеялся, таращился во все глаза на волшебный город, на звёзды, на Нику. А она, совсем опьянев от счастья, вскочила с сидушки, и держась правой рукой за ворот его пуховика, вскинула левую вверх, и громко закричала, так, что лёд на реке зазвенел:
– Замелькали окна, крыши, лента жёлтых фонарей, разум шепчет «Тише, тише», а душа кричит «Быстрей»!
Ника плюхнулась обратно:
– Гони, родимый! Быстрей гони!
– Сделаем барышня! Сделаем, – прохрипел кучер.
И сани понесли пуще прежнего, Максу пришлось прикрывать лицо ладонями и прищуриться, а Вероника не переставала шутить и подпихивать его локотком, обращая внимание, на тот или иной шедевр архитектуры.
Улица не заканчивалась, а только становилась шире, постепенно исчезли все дома, звёзды и месяц растаяли в плотной стене снега, поднялась сильная метель.
– Где мы?! – Стараясь перекричать вьюгу, проорал Макс.
– Не слышу!
– Я спрашиваю, где мы едем?! – Он уже кричал ей прямо в ухо.
– В степи какой-то! Нравится?!
– Не особо! Глаза сводит!
– Так закрой!
Он закрыл глаза, ветер стих, а когда снова открыл, они уже катили вдоль чудесного бульвара, в привычном окружении старой городской застройки.
Ника тормознула повозку, рассчиталась с кучером, высыпав целую горсть монет в его увесистую лапу. Кучер так раскланялся в благодарности, что едва не свалился с облучка.
Когда они отошли на уже приличное расстояние, Макс обернулся, кучер снова начал кланяться
– Ты сколько ему отвалила?
– А хрен знает, я не считала, сколько было монет, столько и сыпанула.
– Золотых?
– Наверное, вроде жёлтенькие были, – вдруг Ника остановилась, поправила ему шарф и застегнула молнию пуховика до упора, – Что-то Вы хрипите, батенька, видать, со снегом переусердствовали. Надо подлечиться, – она взяла его под руку и привела в какую-то забегаловку.
Замёрзшие гулёны спустились по крутой лестнице в полуподвальное помещение. Внутри было шумно, основательно накурено, но запаху жаренной колбасы эта вонь не помешала добраться до ноздрей Макса. Он жадно сглотнул слюну, мысленно расправляясь с колбаской, да ещё с картошечкой румяной в укропчике. Ника потянула его за рукав к свободному столику у окна. Они сняли верхнюю одежду, повесили на рогатую вешалку и приземлились на массивные табуреты.
– Макс, открой окно, дышать нечем.
Он отдёрнул грязно-жёлтую шторку и растерянно уставился на грунт.
– Ника, здесь земля.
– Открой форточку.
Макс, пожал плечами и полез на усыпанный дохлыми мухами подоконник, чтобы дотянуться до шпингалета. С трудом справившись с присохшей задвижкой, раскрасневшийся от натуги, плюхнулся обратно на табурет. Потянуло свежем воздухом.
Работники кабачка упорно игнорировали столик чудаковатых гостей. Вероника громко окликнула взъерошенного парня в затрапезном фартуке. Когда она делала заказ, взъерошенный постоянно косился на распахнутою форточку, кривя губу.
Принесли графинчик водочки и расстегаи с рыбой. Макс порывался заказать колбасы, но встретившись с осуждающем взглядом своей спутницы, резко передумал, да и румяные лодочки выглядели достаточно аппетитно. Он взял пирожок, только куснул и в этот момент истошно заголосили пьяные бабы, затянув похабную песню. Ника постучала ноготком по рюмке, Макс спохватился и с пирожком в зубах налил им ледяной водки. Она залпом выпила и снова уставилась в окно, он тоже опрокинул рюмку и сразу же закашлялся, жадно хватая воздух из форточки. Нике было не по себе, он заметил, что её плечи постоянно вздрагивают, а ресницы надолго опускаются, и не хотят подниматься. Ей явно не нравилось быть здесь, но он опасался тормошить её, докучать вопросами, помня взбалмошный норов загадочной феи. Макс перевёл блуждающий взгляд на сводчатый потолок, утонувшего глубоко в земле, на целый этаж, а может и больше приличного с виду дома. Подвал, в котором они сейчас выпивали, вряд ли таковым являлся изначально. Размеры окон, декорация перекрытий, говорили об обратном. Когда-то это был первый этаж, а может и второй, кто теперь скажет? Может там в углу играли на рояле, а у той стены стояли стеллажи, набитые умными книгами? Или вовсе, прямо по центру, в свете хрустальной люстры кружили вальс статные кавалеры в щегольских нарядах и кисейные барышни, в накрахмаленных пышных платьях, сияющих девственной чистотой. Сегодня иначе, грустный и гнусный, циничный разворот на сто восемьдесят градусов, будто на милую картину выплеснули ведро с помоями. Едкий дым выедал глаза. Макс пару раз сильно моргнул, зрение частично вернулось. Ему порядком надоело щуриться на сизое плотное марево. От громких криков заныли уши, от воплей, звона посуды, щемило сердце. Чтобы добить его душу окончательно, разнузданную песню подхватили пьяные грубые голоса, к противному вою баб добавился чавкающий хрип мужиков. За соседнем столиком громкий разговор начал перерастать в драку. На Нику свалилась вешалка, она испуганно сжалась, как крохотный котёнок и зажмурилась. Макс вскочил, сгрёб в охапку их одежду и поволок Нику к выходу. Она на мгновение остановилась и швырнула на столик целковый, на пороге Макс обернулся, серебряная монетка продолжала весело танцевать, постукивая о графин.
– Ника, а почему ты сама не предложила уйти? – Прервал долгое молчание Макс, они уже минут двадцать шли по бульвару, рука об руку, но не разговаривали.
– Я хотела, чтобы ты решил.
– А зачем мы вообще туда зашли? Ты же наверняка знала с чем мы столкнёмся?
– Откуда? Просто хотела, чтобы ты горло прогрел, – она подцепила мыском сапога кусок льда и швырнула под лавочку, – Я не понимаю, почему людям нравиться такие клоаки? Ты видел их морды? Они же на свиней похожи, даже хрюкали так же. А те бабы? Разве можно их женщинами назвать? Таких поэты возвышают? Столько красоты вокруг, оглянись! Какие пятна цвета! Каждый метр, например, вот этот бульвар достоин полотна. Я вот постоянно задаюсь вопросом, а во чтобы человечество превратилось, если бы чудиков не было.
– Чудиков?
– Ну, художников, поэтов, писателей, – Ника махнула рукой на великолепное усеянное лепниной здание, – архитекторов, вот таких, как этот, а не тех, что коробок налепили, больше на ульи похожие. И чем дольше размышляю, тем ярче понимаю, что вся эта суета мирская – это просто грязный холст, который надо замазюкать краской сочной, да пожирнее. Так что мазюкай, Макс, не стесняйся.
– Да я не умею рисовать-то.
– Умеешь, только словами, это тоже самое, те же пятна, так нужные вашему миру.
Опять её загадочная оговорочка: «вашему миру»
Через час шатания по широким бульварам, Ника пожаловалась, что она замёрзла и хочет домой, до которого, по её словам, оставалось минут сорок пути. Макс блеснул идеей вызвать такси, но вызвал лишь улыбку на порозовевшем личике спутницы. Она прыснула на него клубочком пара и свернула в узкий переулок:
– Наискосок в два раза быстрее. Под ноги смотри, а то ненароком забулдыгу придавишь или кошку.
Полезное наставление Макс проигнорировал, он любовался только ею и вскользь густо покрытыми инеем бурыми кирпичными стенами, что и стало причиной неоднократного падения.
Момент, как они проскочили в арку её двора, он благополучно упустил, зато в подъезд шагнул вполне осмысленно
Она остановила его:
– Макс, я устала, да и светает уже, тебе тоже спать пора. Сказка закончилась, – Ника мельком поцеловала его в щёку, бросила дежурное «до встречи» и скрылась за шершавой дверью, однако вскоре сразу вышла, – Вот я растяпа, забыла тебе подарок подарить.
– Так и я не подарил, – Макс театрально схватился за голову и заохал, – Болван неотёсанный, сельский олух…
– Мальчик, не сокрушайся, ты мне ночь незабываемую устроил. Зарядил позитивом на год вперёд
– Я?
– Ты, ты, – Ника потыкала кулачком ему в грудь, – Кто же ещё? На вот, держи кольцо, – она стянула бронзовую печатку со своего тоненького пальчика и положила на его ладонь:
– Смотри, не потеряй… болван…
Макс проводил любовь взглядом, сжал ладонь, побоявшись надеть подарок на улице, вдруг кольцо в снег упадёт и, так и пошёл до самого дома, с тиснутым до боли кулаком, будто грозил невидимым грабителям и прочим нехорошим представителям человечества. Он даже попал в конфузную ситуацию, когда пытался открыть дверь своей квартиры, потому что левой рукой, сначала долго не мог достать ключи из правого кармана, потом не получалось попасть в замочную скважину, и, только спустя полчаса неравного сражения, всё же ввалился в прихожую и с помощью левой руки наконец-таки разжал правый кулак и трепетно положил кольцо на тумбочку с громким выдохом.
Уснул моментально, стоило голове коснуться подушки, лишь пару раз успел мысленно обнять Веронику и тотчас отрубился.
Очнулся около пяти вечера, за окном снова темно. Макс потянулся за смартфоном, открыл папку с фотками и… тот единственный снимок, который Вероника позволила ему сделать исчез.
– Мне что, всё приснилось? – сердце затрепыхалось, Макс вскочил и скользя носками по ламинату, больно ударившись мыском о порог, влетел в прихожую, несколько раз хлопнул ладонью по стене, пока не попал по переключателю, и как только вспыхнул свет, вцепился в бронзовую печатку, как тонущий за спасательный круг.
– На месте! На месте! – Макс, жадно целуя кольцо, уселся на пыльный половичок, прямо поверх мокрых ботинок. В прихожей было темновато, но он смог разглядеть причудливую вязь на печатке. Тонкий узор, переплетался с таинственными буквами, строчки бежали по спирали, ныряли на внутреннюю сторону, выныривали обратно, замыкаясь в магический круг. Макс примерил печатку на указательный палец, вспомнив, что так носила Ника, но оно застряло на первой фаланге. Пришлось хорошенько послюнявить мизинец. Потянул кольцо, оно даже не сдвинулось с места, прилипло на мертво:
– Вот и хорошо, точно не потеряю, – Макс ещё раз приложил дорогой подарок к губам и пошёл ставить чайник.
Набодяжил большую кружку кофе, сделал внушительный глоток и отломил квадратик горького шоколада. После знакомства с Вероникой, другого шоколада в его доме не водилось. Потрогал мизинец, опасаясь, что тот опухнет от такого плотного бронзового объятия, но с удивлением обнаружил, что кольцо не вызывает ощущение дискомфорта, хотя и сидит, как влитое. Чудеса продолжались. Признаться, холодная логика, сухая реальность постоянно нашёптывали ему, что он себе всё навыдумывал, нафантазировал, мол, это игра больного воображения, лекарство от одиночества. Макс гнал эти здравые рассуждения, а сейчас, когда есть кольцо, когда он в оранжевом свитере, ему стало легче сопротивляться чёрствой действительности.
Через час Макс уже проходил мимо того самого магазина, где они покупали просекко. Перебежал дорогу и остолбенел, арки двора не было, он упёрся в стену серого дома, довольно старого, с красивым декором, изящными балконами, но арки не было! Макс заметался из стороны в сторону, обогнул дом, но и там ничего похожего. Запыхавшийся и абсолютно потерянный, он обречённо уселся на слизкие, ледяные ступени и уставился затянутыми пеленой слёз глазами на красную вывеску «их» магазина. Качаясь, постоянно теребя печатку, Макс бубнил её имя, всхлипывая и сокрушаясь, рискуя задохнуться от горечи потери.
Город куда-то спешил, не взирая на 1-е января, шелестели шинами проезжающие автомобили, торопливо проходили прохожие, и никто не обращал внимание на чудика, похожего на потрёпанного снегиря, с распухшими глазами, безмолвно шлёпающего обветренными губами.
Первая неделя была самой трудной, бесплодной и пустой. Он просто валялся на кровати, ползал в туалет и на кухню. Иногда по часу прилипал лбом к стеклу и грустно пялился на сквер, высматривая дымчатую шубку.
На пятый день самозаточения к нему заявилась соседка – тётя Надя, приставленная отцом за ним приглядывать. Макс объяснил своё поведение гриппом и, выслушав тридцать минут ликбеза по исцелению, с облегчением выставил доглядчицу за порог. Несмотря на кучу дурацких советов, притворного беспокойства, визит соседки каким-то чудом, всё же встряхнул его хандру. Макс снова взялся за перо, вернулся к старому рассказу и почти полностью переписал его. Теперь он смотрел на мир иначе, под ещё более острым углом. На шестой день, он впервые вышел на улицу и конечно ноги сами принесли к её дому, точнее туда, где дома не было. Макс постоял с полчаса, повздыхал и отправился в ту кондитерскую, потом в тот антикварный салон, а закончил вояж в той кафетерии, где впервые встретил свою незнакомку. Этот маршрут стал негласной традицией и повторялся каждый день, но дымчатая шубка так и осталась за подъездной дверью старого трёхэтажного дома-невидимки.
А мираж нельзя потрогать и не скрыться от теней, плачут грязные сугробы хлеще проливных дождей
