– Есть один самолет у нас пассажирский, но это самолет Жукова. Позвоните, пожалуйста, ему. Если он разрешит – через час подготовим, вызовем экипаж – и полетите.
– Я Жукову звонить не буду!
– Ну, дело ваше, а я самоуправно не могу его самолет отослать.
Прежде мне Вышинский представлялся порядочным, государственным человеком. Оказался же крайне неприятным в общении. Но я к нему относился, как и подобает, к заместителю министра иностранных дел, то есть Молотова.
В конце концов, он улетел на грузовике Ли-2, в поставленном кресле. Жукову он не решился звонить. Я тоже не стал. Жуков скажет: что ты за ходатай такой?
Я сел в машину и заснул по пути с аэродрома домой. Проспал до вечера, так как двое суток не спал.
Просыпаюсь: иллюминация кругом. Все стреляют. 9-е мая!
Дом у меня был на восточной окраине Берлина. После подписания документов никто из нас уже в Карлсхорст не возвращался – нечего там было делать. Жуков, очевидно, на своей квартире спал.
А на восточной окраине Берлина находился штаб фронта и наш штаб. Я жил рядом, в отдельном особнячке.
Вот так кончилась эта эпопея.
А немцев англичане тогда забрали с собой.
Вторая эпопея была – это подписание Декларации о поражении Германии. Тут уже прибыл к нам в штаб фронта генерал армии Дуайт Эйзенхауэр. Прилетели генерал Жан де Латр де Тассиньи и английский фельдмаршал Бернард Лоу Монтгомери. Это было днем, 5 июня 1945-го. После подписания состоялся банкет. Все были на банкете, все сидели за главным столом. Вдруг меня вызывает к телефону командир батальона из Берлина, с аэродрома Темпельхоф.
Когда союзники прилетели, я приказал через начальника тыла, чтобы экипажи прилетевших самолетов покормили на месте хорошим русским обедом. А прилетело самолетов 20. И вот комбат мне звонит и докладывает:
– Они не хотят есть, требуют водки. По столам стучат, бунтуют.
Думаю, – им же лететь придется. Решил доложить Жукову. Но что ему докладывать, они же сами хозяева своего положения. Споим мы их, что ли. Спрашиваю комбата:
– Есть водка?
– Есть.
– Ну, давай.
Дал он им водку.
Проходит некоторое время, комбат опять звонит:
– Опять требуют водки. Мы им по 100 грамм налили. Считают, что мало.
– Поставь, – говорю, – пусть пьют, сколько хотят.
И они там понапились, расползлись по городу, пошли сигаретами торговать… Я уж после этого сел, и рассказал Вышинскому, мы с ним сидели рядом за столом на банкете. Он хохочет, рассказал Жукову. Тот тоже хохочет.
– Это правда?
– Да, мне комбат доложил о бунте, я разрешил. Они же себе сами хозяева. Требуют – дали.
– Ну и правильно.
Но это попало маршалу под настроение, а можно было и схлопотать от него.
После обеда – концерт московских артистов. Де Тассиньи сказал:
– Я не полечу, я буду слушать концерт и гулять!
И французская делегация осталась. А англичане и американцы во главе с Эйзенхауэром решили лететь. У меня Жуков спрашивает:
– Так как же они?
– Я не знаю, – говорю. – Мы с Соколовским должны их провожать. Поедем, посмотрим.
Приехали на аэродром – у самолетов пусто. Гуляют. А тут прощальный караул, речи с трибуны, и все идут к самолетам, считая, что их уже ждут экипажи. Подходим к самолету Эйзенхауэра, я смотрю – экипаж трезвый. Не пил. Один. А английский напился. Эйзенхауэр приглашает Монтгомери на свой самолет, они вдвоем улетели, остальные остались.
Соколовский мне говорит:
– А что с английской делегацией делать?
– А что с ними делать?
– Пусть ходят, пусть ждут экипажи.
Они уже начали искать экипажи. А мы, вроде, ничего не знаем.
Я Соколовскому говорю:
– Давайте уедем. Пусть остаются. Улетят, так улетят без нас. Мы их проводили.
– Может быть, дослушали бы концерт?
– Это их дело. Пусть они потом доложат о своем решении.
Поехали мы на концерт. Жуков:
– Звонили, просят дать машины, чтобы приехать на концерт. Никто не улетел. Экипажи – пьяные.
Через некоторое время английская делегация вернулась. Досмотрели концерт, заночевали, позавтракали. Там были домики. Я больше не появлялся. Они сами улетели. А Тассиньи еще день пробыл, по Берлину поездил. Его проводили потом.
УПРЯМСТВО
Что Жуков задумал и уже решил, не мог повернуть назад. Не удается, а ему трудно перестроиться. То есть, его положительная целеустремленность иногда приводила и к отрицательным результатам.
Вспоминаю Курскую дугу. Мы там сначала наступать собирались. И создавали наступательную группировку. На северном и на южном фасе. Я был на северном, на орловском направлении. Мы составили планы наступления, взаимодействие организовали. А потом нам сказали: давайте складывайте эти бумажки и готовьте оборону. Это Жуков и Генштаб.
По предложению Жукова решили: пусть противник наступает, мы его наступающего разобьем и сразу используем эту группировку, чтобы пойти вперед.
Я спланировал действие авиации в обороне так, чтобы, когда где тонко, где противник наступает очень плотными боевыми порядками, туда и ударить. А затем, находясь в готовности, осуществить повторный удар или ударить туда, где противник будет более активно наступать.
Жуков сказал, что это не годится. Так планировать нельзя:
– Ты спланируй так, чтобы над полем боя у тебя беспрерывно была авиация. Чтоб она поражала.
Это о штурмовиках и бомбардировщиках. Разговор шел в штабе фронта. Жуков был представителем ставки. К этому времени мы уже были достаточно знакомы.
Я рассчитал, что могу беспрерывно в течение светлого времени держать над полем боя полк. Больше полка не мог. Но зато один полк работу заканчивает, его меняет другой. И смена: бомбардировщики – штурмовики, бомбардировщики – штурмовики… Истребители – те завоевывают господство в воздухе. Доложил.
– Вот это правильно.
Я:
– Так что же, полк – он ничего не даст…
– Ничего ты не понимаешь. Правильно. Вот так вот действуй. Составляй такой план.
Составил план, подписал, комфронта утвердил, Жуков утвердил.
Наступил день 5 июля, день наступления противника. И я полки начал по графику выпускать. Штаб управляет, руководит, а я поехал на передний край посмотреть, что же получается.
Ну что полк 20-30 самолетов может сделать. Хоть фронт был и узкий – на одну 13-ю армию 6-8, 15 километров. И немцы вдавили нас на 7 километров, но не прорвали. Однако вдавили, а мы думали, что их отразим. И когда я посмотрел на боевые действия, посчитал, что авиация используется все-таки неправильно, что надо ее пускать реже, но мощнее. Именно мощный удар даст результат.
Решил, что на второй день пущу сразу 600-700 самолетов, оставив небольшой резерв.
Вечером должен был явиться к комфронта на наблюдательный пункт (НП) и доложить итоги дня, получить задачу на будущий день. Мне сказали, что дела плохи, а на следующий день у тебя задача есть, продолжай выполнять. Я и решил выполнять по-своему. Если удастся – хорошо, нет – голову снесут. Но нужно решать. Потому что ни Рокоссовский, ни Жуков не решили. А так никуда не годится.
Приехал в свой штаб, стал обдумывать другой вопрос. У нас был такой порядок, что, допустим, командир эскадрильи штурмовой должен с командиром истребительной эскадрильи лично встретиться и договориться, как они будут взаимодействовать в бою. Без личного общения не выпускать. Это был приказ Новикова. Толковый приказ, но это когда время есть. А у меня до рассвета осталось два часа. И нужно задачи поставить всем, и нужно ж собрать 700 самолетов, порядок им дать, чтоб они задачи получили, цели получили, чтоб не столкнулись…
Думал, думал и решил, зная психологию летчиков, всех пустить на одной высоте. Бомбардировщики – все на одной высоте (у меня было два корпуса). А вообще-то эшелонирование нужно, чтобы они не столкнулись. Но я посчитал, что мы только распускаем летчиков. Они уверены, что им никто не помешает – и не смотрят. А когда знают, что идут полком, идет целый корпус, да еще не один – каждый крутит головой, так, что шея болит: чтобы самому не врезаться, да и в него никто не врезался.
И я решил: бомбардировщики бомбят с высоты 1,2 тысяч метров. Все штурмовики (600-700) самолетов одновременно с высоты 900 метров пикируют, бомбят, стреляют. А истребители сверху прикрывают. И приказал всем смотреть, чтобы никто друг другу не мешал, чтоб заходили по очереди. Пусть сами установят очереди и идут друг за другом…
Задание краткое, простое, прорабатывать долго не нужно. И по организации несложное. И взаимодействие упрощалось. Но каждая «девятка» должна сопровождаться своими истребителями. «Девятки» шли, а за ними поднимались истребители.
Дал такое задание и поехал на передний край. А перед этим, потому что ночь, и не знали, что за ночь произойдет, – на рассвете должны подойти разведчики. От каждой дивизии разведчики – рассмотреть свои цели. Я указал районы, где наступали немцы, и чтобы они определили скопление войск. И чтобы по скоплению их дивизия наносила удар.
Мне доложили: разведчики пошли – и я на передний край на машине. От НП – 20 километров. Один же аэродром, потому что мы были уверены, что немцы не пройдут, был в 5 километрах от переднего края. И немцы не сумели захватить его. 1-я истребительная дивизия от начала и до конца с него работала. Очень удобно.
Смотрю, разведчики уходят. Мне дежурный радист докладывает, что разведчики доложили свои результаты. Смотрю – мои заходят. Порядок лучше, чем специально расписанный: идут друг за дружкой. И посыпались бомбы. Сразу загорелись танки. А мы получили кумулятивные бомбы. Это новшество было. Их по 140 с лишним штук штурмовик брал – и как сыпанули, пошли танки гореть. Дым, гром. Наша пехота из окопов повылезала – и шапки кверху, вот это, мол, удар! Вот это авиация! Мы первый раз такой удар видим!
Раздается телефонный звонок. Рокоссовский. Его НП рядом был:
– Вот это удар! Вот это правильно поступил!
– Ну что ж, – говорю, – очень хорошо.
– Когда следующий?
– Через 2,5 часа.
– Как через 2,5 часа? Тебе же приказано непрерывно работать.
– У меня ж авиации не хватит для беспрерывности. Я такой удар раньше не смогу нанести.
– Почему?
– А вот 2,5 часа на зарядку и такой же удар повторю. Но у меня в резерве корпус сидит. Если где понадобится, я могу по вызову послать. Если считаете, что куда-то надо ударить, они в готовности через 20 минут бомбить.
– Ну ладно, действуй!
А Жуков промолчал, ничего не сказал.
Второй удар наносили так же. Он тоже удался. Все хвалят. Я думаю, ну, значит, теперь не попадет. А если бы оскандалился, мне бы: «Тебе сказано одно делать, а ты другое делаешь! На каком основании?!» И правильно было бы. Но получилось. Жуков же так до конца и смолчал. Не спросил, почему я изменил порядок, не похвалил, не сказал, что правильно и не вспомнил потом этот эпизод никогда…
Похвалы здесь и не нужно было. Я же вообще никогда не напоминал о своих действиях, тем более, ему.
Второй день хорошо провели. Рокоссовский, когда я уже приехал на вечерний сабантуй, сказал:
– Действуй, как сегодня! Я доложу, что так будем действовать. Тут мы уже остановили немца. Завтра добьем его группировку. Я пущу в контратаку два танковых корпуса, и пошлем их вспять.
Третий день также проходит хорошо. Звонит начальник штаба фронта Малинин на КП:
– Слушай, сколько у тебя истребителей?
– Михаил Сергеевич, для чего тебе нужно?
– Да некогда мне тебе объяснять. Ты скажи, сколько у тебя истребителей?
У меня же все данные на карточке: сколько готовится, сколько готовы взлететь, сколько в полете. Сколько потеряли, сколько в текущем ремонте, когда, к какому часу будут готовы. Счет на часы идет. Более длительный ремонт на ночь оставляем. Сейчас только мелкий делается. Еще раз спрашиваю:
– Зачем тебе это надо?
– Сколько у тебя может вылететь?
Докладываю, около 300 истребителей.
Он положил трубку. Минут через 30-40 звонит Жуков:
– А ты, оказывается, болтун!
– Товарищ маршал, в чем дело?
– Ну, как же «в чем дело»? Почему ты сказал Малиновскому столько истребителей, а Новикову в два раза больше?
