– Рассказывали, но деталей не помню. Вообще, на мой взгляд, человек должен в своих воспоминаниях говорить лишь о том, что видел сам, в чем непосредственно участвовал. Это не забывается, не искажается. Хотя и один эпизод два наблюдателя могут описать по-разному. Потому что на разном акцентировали внимание, да и память у каждого по-своему избирательна.
Что еще видел Иван Григорьевич своими глазами – это кремирование трупов семерых преступников, которое было произведено в тот же день. Зуб был назначен ответственным за подготовку крематория и проведение акции. В частности, выставлялась специальная охрана. Неожиданные эксцессы вполне были возможны.
И во время следствия, и после суда генерал-майор Зуб (пятерым участникам группы ареста Берии очередные воинские звания были присвоены в августе) получал немало анонимных угроз в письмах и по телефону. Как свидетельствует документальный фильм "Повесть о маршале Коневе", такому психологическому прессингу подвергался и Иван Степанович Конев.
Виталию Ивановичу Зубу запомнилась речь Берии на похоронах Сталина. Да и сами похороны, которые транслировались по радио, а личный состав корабля стоял в строю на верхней палубе. Берия выступал вторым. Речь свою читал решительно. Особенно выделялось необычное выражение, с силой произнесенное им дважды: "Кто не слеп, тот видит…"
Видимо, привлекло оно Берию своей внешней категоричностью, разоружающей резкостью. Но в нем оказался недоступный Берии в его самоуверенности и глубокий внутренний смысл: да, кто не слеп, тот все видит… Люди видят все, даже если молчат. И еще никому не удавалось обмануть не то, что историю, но даже свое время.
* * *
Вот этот мой материал был опубликован в марте 1988 года в трех номерах газеты «Красная звезда», в которой я тогда служил. Реакция читателей была активная. Люди даже приезжали поутру к редакции, чтобы заполучить следующий номер газеты. В то же время последовал недовольный звонок главному редактору из ЦК КПСС, мол гоняетесь за сенсациями. Но уже были не те времена, поэтому звонивший функционер оговорился, что высказывает лишь свое мнение. Тем не менее, главный редактор И. Панов слегка струхнул, и последнюю публикацию сократили до невозможности. Потом материал был перепечатан во многих газетах и журналах, и даже за рубежом. В том числе и в Японии. По крайней мере Всесоюзное агентство по авторским правам (ВААП) предъявило претензии газете "Санкэй симбун", которая выплатила гонорар (или штраф) в размере 500$, половина из которых досталась мне.
В 1993 году, работая уже в «Труде», я напечатал этот материал повторно. И вот здесь (газета все-таки выходила тиражом 22 миллиона) объявились люди, которые захотели поделиться своими воспоминаниями о последних днях Берии, так как были их свидетелями. Первый, с кем мне удалось встретиться, – Калашников Николай Иванович. Он сам пришел в редакцию.
Я БЫЛ ВОДИТЕЛЕМ У МОСКАЛЕНКО
С маршалом Москаленко я проработал с 1943 года и до последних дней его жизни. Водителем, потом адъютантом, а уволившись в запас в 1964 году, – снова водителем.
В 1953 году во время ареста Берии, Москаленко поручили подобрать новых комендантов Москвы и Кремля, так как прежние были ставленниками Берии. Москаленко нравились высокие, представительные офицеры, генералы. Таким, в частности, был и Юферев. Так вот на должность коменданта Москвы Москаленко вначале подобрал генерала Лященко. Но потом выяснилось, что у того жена грузинка, и кандидатура отпала. Утверждали же людей на этих должностях Булганин, Жуков, Президиум. И прежде всего, конечно, Хрущев.
Хрущев и поручил Москаленко подобрать группу надежных людей для выполнения какого-то особого поручения. Сначала такое дело Хрущев хотел поручить маршалу Тимошенко, предупредив, что надо быть готовым ко всему. Но Тимошенко отказался. Жуков хотел привлечь кого-то своего из Куйбышева. Но это, если бы отказался Москаленко. Москаленко не отказался. И первые кандидатуры «группы захвата» обсуждал с полковником Виктором Ивановичем Юферевым, который был у него офицером по особым поручениям. В частности, и кандидатуру Батицкого, который был у Москаленко начальником штаба.
Юферев согласился, хотя знал, что Батицкий его недолюбливает. Потому что Юферев был интеллигентным человеком, иногда позволял себе и высокомерность, мог пошутить, кого-то подкузьмить. А Батицкий был прямолинейным. Настоящий солдафон. Полковников Зуба и Баксова также включил Москаленко.
Выехали мы 26-го в середине дня. Потому что знали, когда Пленум будет. Сели все в ЗИЛ и подъехали на улице Кирова к магазину "Спорт". Юферев пошел к директору магазина и оттуда позвонил полковнику Зубу, который жил на Валовой улице. Зуб вышел, мы подхватили его и поехали в первый дом Министерства обороны. Я был за рулем.
Вся группа пошла к Булганину. Мне Москаленко сказал:
– Следи, я дам команду – за нами ехать или остаться.
Через некоторое время ворота открылись, и выехала машина Булганина, ЗИЛ-115. Бронированная, с затемненными стеклами двенадцатисантиметровой толщины, весила 7,5 тонн и стоила тогда 840 тысяч рублей.
Так вот, машина выехала. Смотрю, Николай Александрович с бородкой сидит впереди. Москаленко опустил стекло и показал рукой – остаться. Я остался. Потом вышли знакомые водители, покурили. Смотрим, как проезжают по улице Фрунзе члены Политбюро на Пленум. И вот едет "Паккард" Лаврентия Павловича Берия. Это американский бронированный автомобиль. Идет тяжелый, окно открыто, Берия сидел в соломенной шляпе, пенсне, в сером костюме с галстуком. У него всегда глаза бегали. Любил смотреть на ноги женщин. Ездил очень тихо. Если едет по центру, милиция всех разгоняет, останавливает. Тогда стояли орудовцы с погонами старшин, но их синие погоны имели нашивки наоборот. Действительные звания у них были офицерские, даже майоров и подполковников. Они относились к "девятке", к охране Кремля.
Вообще, когда где-то проезжали члены правительства, вдоль трассы появлялись специальные люди. В зимнее время они одевали поверх обуви огромные такие фетровые боты с застежками. И мы их звали топтунами. Если мы их видели, то сразу прекращали друг с другом разговоры. Вот, скажем, ночью Можайское шоссе пустое. Но как только Сталин выезжал из Кремля, топтуны тут же откуда-то вылезали. Это в домах вдоль шоссе были отдельные комнатки, где они находились, имея специальные телефоны.
Берия проехал в Кремль. А я просидел в машине до вечера. Пока мне не передали команду возвращаться в штаб ПВО.
Потом ездил несколько раз в Алешинские казармы у Новоспасского моста. Там была очистительная станция, а на горочке эти казармы. В них размещалась рота почетного караула. Тут же была гарнизонная гауптвахта, прямо к круче берега подходила.
Вот в эту гарнизонную гауптвахту Берию и посадили. Сидел он там неделю. Москаленко посмотрел, и ему это не понравилось. Он в штабе ПВО присмотрел бункер. Штаб расположен одной стороной на набережную Горького (ныне Космодамианская), другими – на улицу Осипенко (ныне Садовническая) и Комиссариатский переулок. Четырехэтажное здание штаба четырехугольное в плане с внутренним двором имело единственные арочные ворота со стороны Комиссариатского переулка. Внутри был палисадник с большими деревьями. И в войну под ним построили бункер для командования Московского военного округа. После войны он был закрыт, заброшен.
Посмотрели этот бункер. Там было несколько комнат, проведено отопление. Но когда отопление включили, прорвало трубу. На ремонт, подготовку бункера ушла неделя.
В 2 часа ночи Батицкий вызвал свою машину ЗИЛ-110, кабриолет. Боковые стенки были сшиты из брезента со вставными слюдяными окнами. Через них было очень плохо видно. Вот на таких открытых машинах, только черного цвета, ездила охрана за членами Политбюро, за маршалом Жуковым и другими охраняемыми лицами. Вместе с Батицким на своей машине поехали в Алешинские казармы и мы с Москаленко. Забрали, посадили в машину Батицкого Берию. Москаленко побрезговал его в свою машину сажать. Конечно, нас сопровождала уже проверенная и надежная группа ареста.
Перед тем, как отправиться за Берией, Москаленко велел мне проехаться по разным маршрутам, выбрав наиболее безопасный. Что я и сделал. Так что все прошло без задоринки. Когда мы въехали в палисадник штаба ПВО, Баксов и прочие сопровождающие окружили машину, открыли дверку. Берия вышел, сразу вскинул голову и увидев шпиль высотного здания на Котельнической набережной, закрутил головой по окнам штаба, видимо, соображал – что это за тюрьма. Он знал все тюрьмы Москвы, но не эту.
Все окна штаба со стороны двора закрасили. Штабисты высказывали недовольство, мол, как мы будем работать. Батицкий рявкнул – включайте свет. В коридорах заранее были выставлены офицеры штаба ПВО, создана рота внешней охраны. В этой роте готовили солдатскую еду. Приходил врач, снимал пробу, после чего майор Михаил Хижняк получал харчи для Берии и относил в бункер. Берия стал отказываться от еды, объявил голодовку.
Его все время навещал врач, полковник медицинской службы Охлобыстин Иван Иванович. Батицкий предложил давать подопечному уколы глюкозы. Нигде об этой не писалось и не говорилось, потому что это вроде нечеловеческое отношение. Делали уколы несколько дней. Берия взмолился:
– Ви меня так всего исколете, хорошо, я буду есть.
Стал принимать пищу, но жаловался:
– Что ви мне принесли? Сухая картошка, эта треска, которая мне надоела. И что, нет хотя бы помидоров, я бы взял один, выдавил был бы сок, и хоть поел как следует.
Мы доложили по инстанциям. У Берии была конфискована сберегательная книжка, на которой лежало 800 тысяч рублей. Стали с этого счета выплачивать нам командировочные, с этого же счета давали нам с Мишей Хижняком деньги, и мы ходили в магазин покупать Берии сыр, колбаску, масло сливочное, сахар. Таким образом, рацион Лаврентия Павловича улучшился. С этого счета я даже однажды умудрился купить бутылку коньяка.
У Миши Хижняка все было за семью печатями. Он комендант настоящий, ответственный, он ночи не спал, но выполнял все досконально. Получая еду для Берии, он перебирал ложкой всю картошку (вилку, естественно, Берии не давали), перебирал треску, выбирал все косточки. И вот однажды в картошке нашел иголку. Обычную иглу с маленьким кусочком нитки. Что делать? Писать рапорт, доложить начальству? Я говорю:
– Слушай, Миша, поднимется страшный шум, но что это даст? Он что иголкой может убить кого-то или себя?
А главный наказ Хижняку был – отвечаешь за жизнь Берии головой. Он во что бы то ни стало должен дотянуть до суда. Сам погибай, но его сохраняй. Так инструктировали и всех, кто участвовал в содержании и охране Лаврентия Павловича.
– Ставим на этом крест, – заключил я, – и никому это не нужно. Не попала иголка Лаврентию Павловичу, ну и хорошо.
Он долго нервничал: а вдруг начальство прознает.
На первом этаже штаба специально отделили диетическую столовую, которая примыкала к главному входу, который выходил на Горьковскую набережную. Там мы питались. В соседнем помещении жили. Правда, маршал меня несколько раз отпускал:
– Поезжайте домой, – говорит, – только с оружием осторожно.
Мы же все с пистолетами были, а у меня сын 2,5 года. Прихожу – пистолет на шкаф. Жене говорил, что проходят учения.
Было нас в обслуге Берии человек 50 – 60. Вся охрана подчинялась Батицкому. Было несколько караулов. Непосредственно в камере несли караул двое. На выходе из бункера – тоже. Внутри двора стоял танк. На ночь он заезжал под арку, а по бокам Комиссариатского переулка, на перекрестках, стояли бронетранспортеры с расчехленными пулеметами.
Москаленко давал мне задания:
– Пойдите в город, посмотрите, что делается вокруг, о чем люди говорят.
Я выходил, смотрел, подходил к бронетранспортерам:
– Как дела, питаетесь нормально, команды меняют?
– Мальчишки вокруг бегают, а оружие открыто – это плохо.
Сказал об этом Москаленко. Он:
– Ну дайте команду, пусть оружие прикроют.
Набросили чехлы, чтобы не привлекать внимание прохожих.
Как раз при мне был случай, когда у Зуба пропал водитель, оказывается его привлек на беседу особист, а особисты по-прежнему были на своих местах. И тогда Зуб дал указание отобрать у всех особистов пропуска в штаб.
Шло следствие. Все время приезжал Генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко. Там они с Москаленко познакомились и потом часто перезванивались. Привозили и всяких свидетелей. Допрашивали их наверху, в кабинете генерал-лейтенанта Михаила Михайловича Пронина, члена военного совета ПВО, там же состоялся и суд. Кабинет этот был на солнечной стороне. В комнате отдыха, куда выводили из зала суда Берию, стояла параша и пришитая к полу табуретка. Он ходил руки назад, в гимнастерке и галифе солдатских. Такое обмундирование ему выдали.
Выводить из бункера Берию начали только тогда, когда началось следствие.
Когда привозили Меркулова, Мешика, Деканозова, их поочередно вводили в тыльную дверь кабинета члена военного совета, там стекла такие большие. И однажды Мешик хотел стукнуться головой в это стекло. Не ожидали, хотя арестованного за руки вели двое.
После случая с Мешиком я дал указание плотникам, чтобы они зашили стекла деревянными планками.
Председателем суда был маршал Конев, членами суда Москаленко, Шверник… Жуков однажды приезжал. Если из членов Политбюро кто-то приезжает, то следом едет кухня. Пришлось одну из подсобных комнат командующего ПВО освободить, чтобы туда ставили ящики с вином, закуской. После трапезы повар, чтобы не возить назад, кое-что оставлял нам. Но бутылками отчитывался, поэтому бутылки все забирал. Но иногда мог и налить нам из открытой бутылки.
Однажды, в 1954 году, я был на параде, так меня пригласили в Кремль. Я уже снял военную Форму. Мне говорят – проходи в зал. Захожу, смотрю, Лазарь Моисеевич Каганович сидит, обедает. Я назад:
–Там Лазарь Моисеевич!
– Как? Он же ушел!
У официантки спрашивают, она:
– Нет, он съел цыпленка и говорит:
– Вкусный очень цыпленок. Если можно, дайте мне еще одного.
Короче говоря, в обеденный зал я идти отказался, там же, в предбаннике и сел.
Повар разрешил:
– Из ящиков можешь себе налить. Только не из полной бутылки.
Я немножко выпивал. Поэтому ставлю фужер. Достаю коньяк "КВВК", еще был "Армения". Наливаю в фужер коньяку, добавляю шампанского. Махнул этот "букет моей бабушки" и закусил. Там сосиски, икра, бутерброды разные. Они же все с трибуны по одному спускаются с мавзолея, и сзади есть в стене домик-харчевня, чай пить там. Сталину всегда носили чай наверх, на трибуну, а остальные через кремлевскую стену проходили в харчевню и подпитывались. Вот и я туда попал. Ну там всего, что хочешь, коробки конфет разные…
Официант говорит:
– Возьми что-нибудь с собой.
Официант этот – офицер КГБ. В черном костюме с галстучком. Когда я стоял возле кремлевской стены, он подошел ко мне. Машины там не каждый ставит. Спрашивает:
– Чья машина?
Я говорю, что Москаленко. Он парадом командовал. Поэтому его машина стояла с машинами членов Политбюро. Говорит:
– Пойдете, куда я пойду, только с собой никого не брать и держитесь на расстоянии.
Я взял несколько коробок конфет, даже апельсин он сунул мне в карман.
Москаленко потом спросил, мол, ну как, покормили?
– Спасибо большое!
Когда Булганин был министром обороны, его возил капитан Борисов Иван Михайлович, а у него брат был начальником ОРУД Москвы. Главный автомобильный начальник. Так вот с Борисовым я приезжал в Кремль. Там по талонам завтракали. Что есть в буфете, то и можешь взять. Был биллиард старинный, можно было поиграть в комнате отдыха. Если дождик моросил, брали спирт, протирали стекла спиртом перед парадом. Мне все время кортик мешал. Маршал говорил, мол можешь хоть штаны снять, лишь бы сверху все было нормально.
Так вот, однажды послали меня за Валей Дроздовой и ее матерью. Конечно, на Дроздову не скажешь, что она ученица 3 класса. Было ей лет 16-17, а дать ей можно было и 25. Обе одеты в голубые пальто. Модного тогда цвета "электрика". Норковые воротники, шапочки. Как две сестры. Но это мать и дочь. Матери было что-то чуть более 30. Валю спрашивали, насильно ли Берия ее соблазнил? Она потом забеременела. Они вроде жили в бериевской квартире на улице Горького. И просили, чтобы им сменили квартиру.
Квартир служебных там было очень много всяких. Берия в основном жил в особняке на Качалова. За ним был закреплен полковник Саркисов. Настолько нахальный, что даже играя в шахматы с Кагановичем мог попутать фигуры и сказать: "Лазарь Моисеевич, давайте сначала начнем".
Еще некоторых женщин привозили как свидетелей.
Когда шел суд, то в качестве зрителей там почти никого не было. Однажды я понес туда чай в термосе. Носили по команде. Сразу заходить нельзя. Стоишь там близко. И слышал, как Руденко говорил:
– Вы знаете, что в интимных делах вы замешаны с 205 женщинами? В1943 году сифилисом болели. От кого вы заразились сифилисом?
– Это мне мои подсунули такую. – Но не отрицал. Только все время повторял: – Что вы мне об этом говорите? Вы о моих заслугах скажите. Ведь я сделал атомную бомбу…
Когда Берию выводили, никого не было. Каждый сверчок знал свой шесток.
Расстреливал его из парабеллума Батицкий. Прямо в бункере. Объявили ему приговор, спустили в бункер. Я не присутствовал при этом, знаю только из рассказов.
Перед расстрелом мне дано было задание подготовить транспорт. Предлагали сначала привести приговор в исполнение Юфереву. А Батицкий сказал:
– Разрешите мне. Я не одного мерзавца расстрелял.
Так он потом рассказывал своей жене Ольге Андреевне, а она рассказывала еще кое-кому, кто у нее потом бывал.
Перед расстрелом была команда принести плащ-накидки. И вот в 6 или 8 солдатских плащ-накидок запеленали тело Берии, обвязали веревкой, чтобы можно было шести человекам взяться и нести.
Когда расстреляли, охрану всю сняли, а я в гараже подготовил автобус ПАЗик. Водителя нашел пожилого по фамилии Василевский, проинструктировал его. Он нервничал, дрожал как-то. Мы подъехали к бункеру, открыли автобус, сверток положили между сидений. Села команда – его ближайшая охрана из офицеров штаба ПВО. Старший генерал Ерастов. По разработанному мною маршрут поехали в крематорий при Донском монастыре. Ворота открывал сам директор. Охрана ВОХР была распущена, чтобы меньше свидетелей было. Директор полагал, что тело проследует традиционным путем. Но Ерастов сказал, мол, давайте с черного хода. Через черный ход занесли сверток к печам. Кочегар был уже подвыпивший. Он все говорил о жетоне. Какой жетон? Видимо к сжигаемым кладут жетон керамический, чтобы потом не перепутать пепел. Ему сказали, что никаких жетонов не будет. Загрузили печь и сожгли. Там течет водный заслон сзади печи, чтобы дым и пепел не вырывались наружу.
Когда сожгли, все собрались, сели и уехали. И вот старшина все бегал потом, чтобы списать плащ-накидки. Писали акт, Юферев подписывал.
Это было в ночь с 22 на 23 декабря 1953 года. Водителю Василевскому было лет под шестьдесят, и я похлопотал, чтобы его поощрили денежным вознаграждением, а мне тогда 29 стукнуло.
Всем тогда дали внеочередное звание, вне зависимости от того, когда было присвоено предыдущее. И когда депо Пеньковского разбирали, то меня два раза вызывали в КГБ на Лубянку и все время спрашивали, за что я получил внеочередное звание. У меня от лейтенанта до старшего прошел только год. Я говорю:
