У нас у каждого в АХО карточка своя была. Вот мне говорят, что надо срочно получить для охоты два меховых костюма. Я на свою карточку записываю, беру и едем на охоту. Потом привожу, сдаю. Ну а если надо подержать какое-то время, то храню у себя. Также и Юферев. Он брал и дорожки, и телевизор, много разных вещей. Так вот они его сразу придавили припиской командировочных, а потом проверили и карточку в АХО. Когда Юферева взяли, за ним кое-что еще числилось. Мы постарались, что возможно, сдать. А чекисты сказали начальнику АХО, чтобы он написал вообще все, что Юферев брал. Потом поехали к начальнику тыла ВС. Иван Христофорович, не глядя, написал: расследовать… И Юферева вот за это привлекли. Москаленко обиделся на Баграмяна, что он с ним не сконтактировался. Тот:
– Ну что ж ты мне не сказал раньше. Оказывается, КГБ подсунуло мне такую ерунду.
А генерал-полковник Дутов, начальник Центрального финансового управления МО, так сказал:
– Кирилл Семенович, обратился бы ко мне, я имею право до 100 тысяч все списывать. Я бы своей рукой это списал.
Так мало того, чекисты придрались ко мне. Я получил отрез на брюки 133 см. А мне положено 130. Я им говорю:
– Есть такая установка, что на складе остатки ткани могут давать,
если они не на немного превышают норму.
Начальник же вещевой службы со страху говорит, что мне излишки придется сдать.
– Хорошо, приду сейчас домой, отмерю 3 сантиметра и принесу тебе сдам.
Тот:
– Что ты издеваешься надо мной? Ты бы послушал, что мне два генерала в КГБ говорили, как они меня стращали…
Потом они подсунули Лиде «большой» – жене Юферева, какого-то полковника, который стал ее обхаживать и так обрабатывал ее, что она все-таки какую-то кляузу написала. Мол, он встречался с иностранцами, но при очной ставке она от этого отказалась. Так они стали ее ущемлять. Она поступает на работу, через 2-3 дня ее увольняют под предлогом сокращения штатов. Терроризировали, создавали вокруг нее вакуум: даже соседи избегали с ней встречаться. Одна соседка проговорилась, мол, им приказали ее избегать, так как у нее муж шпион. Отключили телефон. И в конце концов она не выдержала и бросилась с балкона.
На Юферева набрали сору всякого и осудили на 5 лет. Мы ему писали письма, посылали посылки. Но жил он там неплохо. Оказывается, он хорошо рисовал, писал портреты лагерных начальников, детей. Ему сделали там даже студию. На 2 года ему срок скостили. Когда он вышел, Вишневский Александр Александрович, главный хирург МО ему материально помог, устроили. Он стал инженером по рекламному освещению. Женился на молодой художнице. Девочка у них была. А от Лиды – сын, который учился в суворовском училище. Но я с Юферовым потом не встречался, он почему-то избегал таких встреч.
С Москаленко же я работал до самой его кончины. А потом два года
обслуживал семью. Затем меня начали бросать то к Комарову, то к Покрышкину, то к Еременко, Кутахову.
В 1964 года уволился на пенсию майором. Но еще до 1991 года работал.
Николай Иванович Калашников после нашей беседы вдруг предложил свести меня с Михаилом Гурьевичем Хижняком. Оказывается, тот жив-здоров. Они поддерживают отношения. Вот так я оказался в квартире Хижняка. В декабре 1993 г. Встретили они с женой меня гостеприимно. И хотя Михаил Гурьевич оказался сердечником со стажем, с вшитым электрокардиостимулятором, по паре рюмок мы хлопнули.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ БЕРИИ
Я работал комендантом штаба округа с 1949 года. До этого служил в части. Меня пригласил начальник управления кадров округа полковник Грязнов. Сказал – пойдемте. И мы пошли с первого этажа на второй. На двери написано: "Генерал-майор Батицкий". Зашел он, потом меня позвал. Я представился? Батицкий:
– Как здоровье? Вот будете работать у нас.
Я говорю;
– Товарищ генерал-майор, разрешите вопрос. Я строевой офицер, я в штабе никогда не служил.
– Ты будешь работать. Вопросы? Идите.
С тех пор я служил в штабе округа ПВО.
Как-то случилось, что мне надо было отправлять жену в больницу с сыном, я взял отпуск с 15 мая 1953 года. Оставался с дочерью. И вот в ночь с 26, в 23 часа раздается звонок. Я открываю дверь, стоит офицер и говорит:
– Вам приказано быть в штабе.
– Вы скажите, что я в отпуске.
– Я не знаю, приказано передать.
Я быстренько оделся, девочку оставил, пришел к начальнику штаба Баксову, доложил ему. Он говорит:
– Товарищ Хижняк, а вы знаете, где Боровицкие ворота?
Знаю.
– Ну, пойдемте.
Пришли к командующему Москаленко, представился. Он говорит
– Вы, товарищ Хижняк, знаете, где Боровицкие ворота? Вот вам две машины, 50 автоматчиков. Вы должны в назначенный час прибыть к Боровицким воротам, вас там встретят.
Я говорю:
– Товарищ командующий, разрешите вопрос. У меня девочка дома осталась четыре года, родственников у меня нет. Как мне быть?
– Мы меры примем, о девочке не беспокойтесь. Оружие в вашем распоряжении находится?
– Да.
– Вот вам список, выдайте по нему оружие.
По списку я выдал офицерам пистолеты Макарова, сформировал эти две машины и выехали. Там меня встретил генерал Баксов, проехали мы в Кремль, к здоровому зданию из красного кирпича. Это было 2 – 3 часа ночи. Минут через 40 выходит группа: Москаленко, за ним его адъютант Юферев, за ним начальник штаба округа генерал-майор Николай Иванович Баксов. Стояла машина ЗИЛ с клаксонами. Шофер Калашников Николай Иванович сидит. Идет командующий, за командующим мужчина в гражданском – Берия. Берию посадили в центре, с левой стороны сел Юферев, с правой стороны – Зуб и еще сзади сел Баксов, а на переднем сидении – Москаленко. Все в одну машину, и мне Баксов сказал:
– Товарищ Хижняк, вот мы поедем, следуйте за нами. И примите все меры, чтобы мы проехали без происшествий. Не отставайте от нас. И в случае чего принимайте все меры…
– Как все? – говорю я.
– Ну вы понимаете, что значит защитить эту машину и людей.
– Слушаюсь.
И поехали мы в Алешинские казармы. Приехали, тут же прибывают солдаты, человек 300. Когда я их стал проверять, у многих патронташей не было, а патроны просто были рассыпаны в карманы. Вызывает меня генерал Батицкий и говорит:
– Товарищ Хижняк, организуйте охрану кругом гауптвахты. Поставьте часовых. И без моего разрешения или без разрешения генерала Баксова никого сюда.
Расставил я этих солдат. И таким образом приступил к охране гауптвахты.
На второй день вечером появился Батицкий, сразу меня вызвал. Это высокий мужчина с громогласным голосом, через каждые два слова – мат. Обошли кругом.
– Ну что ж ты за комендант, а где окопы?
– Товарищ генерал, так вот еще не успел.
– Вот выкопай окопы, сначала лежа, потом стоя и никого сюда не пускать. Вплоть до стрельбы.
На третий день вызывает меня Москаленко и говорит:
– Товарищ Хижняк, с этого дня вы будете ухаживать за Берией. Вы будете готовить пищу. Пищу будете получать или в солдатской столовой, или в офицерской, кое-что будете покупать на рынке. И будете его кормить, брить, стричь – все, что он хочет. Но ни словом с ним не переговаривайтесь.
– Слушаюсь.
Я уже знал и понимал, что происходит.
Первая попытка, приготовил я пищу. Пришел Москаленко, Батицкий, Зуб. У Берии была небольшая комнатка на гауптвахте, метров 15 квадратных. Топчан и табуретка. Сидит на койке, развалившись, лицо такое солидное, упитанное. Самодовольное такое. Говорит Москаленко:
– Вы мне принесли бумагу и карандаш?
Ну ему дали бумагу, карандаш. Он так писал, писал, писал.
Москаленко говорит:
– Вы покушайте.
Берия отвернулся. Москаленко еще раз повторил. Тогда Берия берет тарелку с супом – бух ее на меня. Хорошо, что суп не горячий, а теплый был. Маршал и Батицкий возмутились. Закрыли камеру. Мне:
– Отберите, товарищ Хижняк, у него бумагу, карандаш и пенсне.
Отобрали все и писанину, что он писал. Сначала шумел, а потом все отдал. И все, больше он никогда ничего не писал.
Через день-два вызвали меня и говорят: готовьте его к переезду. Переехали мы из Алешинских казарм на улицу Осипенко, в штаб Московского военного округа. А наш штаб был на ул. Кировская, 33. В центре двора штаба небольшая возвышенность протяженностью 150 – 200 метров, с противоположной стороны арки дверь – это защищенный командный пункт. Сверху земля, трава растет, по краям – кустики. У меня была рота охраны. Я подчинялся Москаленко, Батицкому и дежурному генералу. Ими были: полковник Ерастов, генерал-полковник Гетман, генерал-летчик, но я его не запомнил, потому что он через три дня ушел. Маршал какой-то был, но он тоже через два дня ушел, заболел.
Камера Берии была приблизительно, как я уже говорил, 15 метров квадратных. Снизу, на одну треть, выкрашена зеленой краской, а выше и потолок беленые. Стоял топчан и стул. Больше ничего. Никаких параш, ничего – все я выносил. У него была кнопка связи. Если Берия нажимал кнопку, сигнал поступал к дежурному генералу. Тот брал с собой меня, и мы шли к камере. В камеру допускался только я и дежурный генерал. Часовой находился в большом коридоре. Часовыми были офицеры. Камеру открывал дежурный генерал, так как ключ был только у него. И мы оба заходили к Берии. Иногда я заходил к нему один, а дежурный генерал оставался за дверью.
Берия все так присматривался ко мне. Потом через некоторое время начал со мной говорить. Я был в синем халате, и офицерской фуражке. И еще пистолет сзади под халатом носил, а дежурные генералы ходили в своей повседневной Форме. Берия меня как-то спрашивает:
– Вы офицер.
Я глаза вниз опустил, ведь разговаривать мне с ним нельзя.
– Ну вы знаете, – продолжал Берия, – я временно задержанный здесь. Николай Александрович, он меня обязательно выпустит. Вы, видимо, хороший человек. Вот я выйду, я из вас большого человека сделаю.
Я думаю, не дай Бог. А было это дней через 15 после его ареста. Он имел в виду Булганина. Разговаривать я с ним не разговаривал, только слушал. Приказ есть приказ, а я солдат такой, что будь здоров.
Сначала он почти не ел. Попробует, откажется. Вот однажды я принес пищу. Батицкий стоит, Зуб, Николай Александрович Баксов. Батицкий говорит:
– Вы почему не кушаете?
Берия посмотрел на него и отвернулся. Батицкий опять начал на него орать, почему он не ест. Берия:
– Не буду.
Батицкий:
– Так вот, запомните, мы будем делать вам уколы, на уколах будете жить, – так орет на него.
А Берия так ему язвительно:
– Товарищ Батицкий, а я вас знал как очень культурного человека. Когда вы со мной встречались в Кремле, вы так мило со мной разговаривали, всегда улыбались.
– Замолчите!
– Хорошо, замолчим, – Берия отвернулся.
Но стал понемножку есть. Врачом был начальник медслужбы Московского военного округа полковник медицинской службы. Потом его Батицкий убрал, потому что, когда столкнулись они, как содержать Берию дальше, врач начал протестовать. Но это случилось месяца через два.
Берия же трусливый был. За ночь он нас вызывал 5-6, до 12 раз. Только задремлешь – звонок, сходим к нему, придем, только задремлешь – опять звонок. И так всю ночь. Просил из правительства кого-нибудь, говорил, что он ни в чем не виноват. То в туалет ему надо, и другие разные предлоги. Ну не спится человеку, и нам не дает спать. Дежурные-то генералы менялись, а значит, отдыхали. Я же – бессменный. И дошел до того, что почти обезумел.
Вот у меня телефонная трубка была. Пришел я, уже почти не дышу – так спать хочется. И вдруг кто-то толкает меня в плечо. Открываю глаза – полковник Ерастов, начальник оперативного управления штаба МБО:
– Ты чего спишь? Почему трубку не берешь? Почему у тебя трубка на столе?
– Товарищ полковник, говорю, – вы знаете, это, наверное, я машинально.
Видимо телефон трещал, я снял трубку и заснул в этот момент.
– Идите к Батицкому.
Ну я пришел. Он меня – мать-перемать. Долбал, долбал. Я солдат, я молчу. А отдыха мне нет, и заикнуться не могу об этом.
Месяца через полтора был такой случай. Вызывает звонком Берия. Приходим. Он залез на топчан, а на полу воды сантиметров 30. И стены все исписаны: "Берию хотят убить", "Берию хотят убить". Он мел на палец брал со стен повыше и по масляной краске ниже писал. Он думал, что его там утопить хотят, а это подпочвенная вода пошла.
Был там генерал Гетман, танкист. Он был дежурным, набросился на меня, мол как ты допустил здесь воду и прочее. Я говорю, что человек здесь новый, такого предположить не мог. Канализация есть канализация. Одним словом, он меня матом отлаял, отлаял. И говорит:
– Мы тебя еще можем расстрелять за это.
Как-то пришел маршал Москаленко, Юферев и с ними два гражданских. Это был прокурор Руденко, а другой – следователь по особо важным делам. Человек лет 45, фамилию свою не называл. И с этого дня началось следствие. С утра, часов с 9-10 до 19-20 часов. Была выделена специальная комната по этому же коридору в подземелье, метров за 50. В этой комнате были Берия, Москаленко, Руденко и следователь – больше никого. У дверей стоял офицер. На допросы меня не пускали.
Берию никуда из камеры, вернее из подземелья, не выводили, на никакие прогулки – ничего.
Как-то Берия меня спрашивает:
