– Где же твои вещи?
– Я их сдала в камеру хранения. А вкусности вот тут, в сумке.
– Сейчас еще половина одиннадцатого. Поехали за вещами, чтобы завтра не возиться. Поехали? Или ты очень устала?
– Нет, я с радостью. Это вы устали. Я вижу…
– Нет, Аннушка, это не сегодня… – и в ответ на взлетевшие, как две большие птицы, темные брови добавил: – Это не сегодняшняя усталость.
– У вас жуть как много работы. Это Тотош мне говорил, – затараторила она деловым, сострадательным голосом…
– Поехали. Бог с ней, с моей работой. Куда ты собираешься поступать?
– В театральный, – она вспорхнула в лифт.
– В театральный? – он нахмурился.
– Вам не нравится, дядя Иван? – и тут же ласковой скороговоркой проговорила: – А знаете, как я вас называла в то время, когда вы у нас жили?
– А ты помнишь, как я у вас жил?
– Конечно, помню, – она захохотала, и будто серебряные монетки, зазвенев, покатились по полу. – А звала я вас тогда Пупушем…
У нее получилось Пуушем. Она выбежала во двор.
– Слушай, – спросил он, догоняя, – а почему ты меня так прозвала?
– А вы, – она смутилась… – вы очень чем-то были похожи на моего любимого кота, помните?
Он рассмеялся. Кот был огромный, сибирский, очень важный и ленивый.
– Вы не сердитесь? Ой, какой автомобиль! И это ваш?
– Что ты, Аннушка, я на тебя не могу сердиться. Ведь мы с тобой друзья, правда?
– Правда, – радостно крикнула она и подпрыгнула на сиденье.
Заурчал ласково мотор. Мягкие четыре лапы оттолкнулись от еще чуть теплого камня, и полетел счастливый Иван Александрович со своей Аннушкой по темной тихой улице. Звезды многозначительно перемигивались вверху над ними, и, казалось, даже луна округлилась, подобрела и потеплела. И свет не так напряженно дрожал, ласковей укутывал замершую землю.
* * *
На следующий день Иван Александрович ехал на работу в удивительно приподнятом настроении. Город был бодр и свеж, весь в брызгах яркого, чистого солнца. Голубизна с синевой резали глаз. Бодрящий утренний холодок бежал по улицам, проскальзывал прохожим под рубашки и неожиданно хватал их ледком. Ууффф… хорошо! И даже синее облачко позади присевших на задние колеса, храпящих машин казалось не ядовитой гарью, а милым сердцу бензиновым дымком. Хорошо было этим утром. Иван Александрович лихо подкатил к подъезду дома – громады, четко врезанной в синеву. Ловко выпрыгнул и, звонко клацнув дверцей, взбежал по ступеням.
Часовой у входа вздрогнул и вытянулся.
Лифт, чуть гудя, легко вознес его, и вот он уже в своем просторном кабинете. С треском поднял шторы, распахнул окно, и полилась в комнату густая, чистая утренняя свежесть…
– Доброе утро, шеф, – сказал за его спиной голос.
Иван Александрович обернулся. Перед ним стоял его помощник, сутулый Василий Петрович. Сейчас он как-то особенно горбился.
– Что-нибудь уже случилось? – спросил шеф.
– Да, – тут шеф заметил, что Василий Петрович бледен и угрюм. – Исчез Андрей. Только что звонила его жена. Дома его не было. Не звонил. И на работу не пришел. Я сразу позвонил в морг – там его нет, слава Богу. В больницах тоже нет…
– Вы, наверное, вчера после работы пивком побаловались? – спросил Иван Александрович. Нет, даже предполагаемое исчезновение его второго помощника не могло заслонить брызги солнца у него в душе, испортить настроение…
– Мы расстались возле моего дома. Он ехал прямо к себе домой. Шеф, у меня какое-то предчувствие, что это не просто так. С ним что-то случилось. Сердцем чую…
– Бросьте, – Иван Александрович нахмурился. – Через полчаса наверняка будет.
– А если не будет?
– Ну, – тут до счастливого шефа дошло, что в мире еще осталось несчастье. Тень набежала на солнце, и в кабинете потемнело.
– Тогда объявите розыск.
Облачко скользнуло в сторону, и снова брызнуло во все стороны чистое, яркое, небесное золото. Но с души Ивана Александровича тень не сбежала. Его вдруг тоже стало томить неизвестно откуда взявшееся предчувствие. Беспокойство передается. И потом слишком долго он был шефом уголовного отдела и теперь, как собака, нюхом животного ощутил, что неспроста возникла тревога. Что-то должно было случиться или… уже случилось…
– Идите. Руководить поиском будете сами, – резко приказал он, и Василий Петрович быстро вышел из кабинета.
В этом учреждении все делали быстро и четко. Искали преступников, охраняли наш покой. Настороженно и чутко следила каменная громада за всем в ночной тиши. И даже в брызгах яркого утреннего солнца не проходила эта чуткая настороженность. Дом напоминал, как, впрочем, и вся служба, гигантского прирученного зверя, готового в любой момент рвануться и каменной твердой лапой закона смахнуть преступника…
И сейчас зверь напрягся, подобрался. Тысячи его стальных жил, уходящих в город, зазвенели тревожно и требовательно. Где? Найти! Всем, всем постам! Куда мог подеваться человек?!
В самом деле, куда? В большом городе, взрослый, сильный мужчина, с оружием, тренированный на то, чтобы нападать, хватать преступников… И вдруг пропал?!
Иван Александрович про себя поразился неожиданной мысли. Машинально отвечал на звонки, что-то подписывал, а сам неотступно думал об одном: а куда вообще может подеваться вдруг человек? Думал он об этом и раньше, и много раз, но как-то не так. Сейчас этот вопрос казался ему очень важным. Будто вся жизнь его по непонятным причинам сосредоточилась в одном том, чтобы понять – а куда исчезнуть мог человек в большом городе? И чем дольше он думал, тем все мрачнее становилось у него на душе, все томительнее. И яркие брызги солнца теперь не радовали, а казались неуместными, наглыми, лезущими в глаза лучиками. Небо резало глаз, раздражало.
Он резко опустил полупрозрачную штору, и в кабинете поселился мягкий полумрак. Иван Александрович облегченно вздохнул и откинулся в рабочем кресле. Потом наклонился, взял из ящичка сигарету и закурил. Дымок теплыми струйками пополз по щекам.
«Несчастный случай? Исключено. После несчастного случая попадают либо в морг, либо в больницу, либо в милицию и… иногда еще домой. Ни в одно из этих мест Андрей Петрович не попал. А остаться лежать просто так на панели, если тебя сбил автомобиль или упал кирпич на голову, – невозможно. Тут же подберут, позовут милиционера… Не из сердобольности, скорее, из любопытства, но позовут. Люди очень любопытны, и это сильно помогает в работе…» – так думал Иван Александрович.
«Ну, а если его убили? Какая-нибудь шпана, а потом труп спрятали. Куда? Да в любой люк канализации. Надо, чтобы люк оказался рядом. Потом тащить на глазах у всех… Да и люк без ломика, или топора, или двух ломиков – никак не откроешь. Нет, вряд ли попал его помощник в канализацию. Впрочем, все люки на его пути через час проверят…». А потом не мог допустить Иван Александрович, чтобы так просто, как овцу, могли укокошить его помощника. И оружие у него всегда с собой. Нет, это невероятно.
Сам сбежал? Но куда и зачем? Или были враги?
«Или, – тут Иван Александрович неожиданно вспотел от очень неприятной мысли. – Или какое-нибудь темное место в биографии? Но ведь вроде все тысячу
раз проверено…». И тут ему показалось, что в кабинете потемнело, так сумрачно стало на душе у Ивана Александровича от этой мысли.
«А что, если недоглядели? И скрыл пропавший кусочек своей жизни? Тогда и мог он исчезнуть. Вернее, его могли попросту убрать. За что?»
«А, черт!» – он поднял трубку.
– Иван Александрович, – спросила трубка голосом его начальника. – Мне тут позвонили сверху… – трубка многозначительно помолчала. – Ваши сотрудники пытались проникнуть на киностудию. Вы что, забыли, что туда запрещено просто так вот вламываться? – начальственные басовитые нотки катались, как желваки под кожей. – У них сейчас перестройка, и чтобы больше этого не было.
Позвоните мне сначала. Что их туда понесло?
– Катафалк хотели найти.
– Какой еще, к дьяволу, катафалк?
– Со студии катафалк, очень странно себя вел.
Тут трубка, кажется, захлебнулась от возмущения и, прорычав нечленораздельное ругательство, отрывисто клацнула. И тут же коротко запело в ней: пип, пип, пип… занят, занят, занят…
– Ой, Иван Александрович, что же это у вас так темно? – пропело воркующее, грудное контральто секретарши.
Иван Александрович не спеша опустил трубку и поглядел на пышную яркую блондинку перед ним. «Очень аппетитна, или, как теперь говорят: сексапильна», – подумал он, и где-то внизу спины заныло сладко.
– Что у вас?
Блондинка ловко обогнула крутым бедром стол и, встав с ним рядом, положила на стол ворох папок с надписью: «ДЕЛО».
«…И запах от нее, как от спелого яблока… Какая она вся чистая, вымытая и хрустящая. Понимаю садистов, – думал про себя шеф, – так и хочется такой сделать больно…».
Блондинка на мгновение прижалась бедром. Он не выдержал и, обняв ее рукой, потянул к себе. Она, казалось, только этого и ждала:
– Ой, Иван Александрович, пустите, что вы делаете? Вдруг кто зайдет, – горячо зашептала она и тут же на глазах стала таять, прижимаясь к его руке.
Зазвонил телефон.
Блондинка, как толстая рыжая кошка, фыркнув, отскочила и, крутнув хвостом, сгинула…
«Ну вот, сколько ни сдерживался, а все равно начал свою секретаршу обнимать. Почему у нее нет мужа?» – подумал он и снял трубку. Ох, как стукнуло сердце.
– Алло, дядя Ваня, это я. Вы заняты, наверно…
Аннушка. Вот отчего так сладко ныла спина. Образ рыжей яркой блондинки тут же потускнел, увял, и превратилась она в обыкновенную толстую дамочку сомнительной репутации…
– Аннушка, – так звучит грудной, ласковый рык влюбленного тигра, – Аннушка…
А она щебетала, и нежный ласковый голосок, казалось, саму мертвую пластмассу и сталь живил и делал теплее…
– …Ну пока. Не буду мешать вам. Не задерживайтесь…
Он медленно опустил трубку. И почувствовал на этот раз сладкую дрожь, даже боль в сердце. «Господи, старый идиот, неужели ты влюбился?!»
Рывком вскочил Иван Александрович с кресла и, подбежав к окну, рванул шторы.
Но, как об этом написал бы романист, «ликующий солнечный день не ворвался в кабинет». Непонятно и скоро погода переменилась. Быстро разбухая, раздирая в клочья края, неслись тучи. День стал серым и неуютным. И рядом с радостью и болью опять возникла тревога в душе у Ивана Александровича.
А в самом деле, куда же пропал его помощник?
* * *
Эта же мысль почему-то хватала за душу и Василия Петровича. И он ощущал сильную тревогу. «Неспроста, неспроста сгинул Андрей», – шептал голос внутри. По совести говоря, сам Василий Петрович не очень огорчался. В сущности, жизнь полна превратностей и перемен. А для него это исчезновение было бы переменой к лучшему.
Он гнал, конечно, эту мысль, как человек порядочный, который на костях коллеги себе карьеру не делает. Но… что греха таить, мысль была справедливая: лучше будет для него, если не найдут Андрея. Именно поэтому еще так тревожно было у него на сердце, и так яростно он делал все, чтобы найти Андрея Петровича. Чиста должна быть совесть, когда чужое несчастье в руку…
Вот место, где они расстались вчера. Рядом с Василием Петровичем гибко крутилась длинномордая, огромная ищейка с волчьим взглядом. Невысокого роста и непримечательной наружности человек держал ее на поводке и спокойно ждал приказаний.
– Здесь мы расстались, – сказал Василий Петрович. «Возьмет или не возьмет след?»
Человек сунул собаку носом в захваченные вещи Андрея Петровича. Шумно вдохнув его запах, собака закрутилась упруго и… взяла, повизгивая, потянула вперед, тычась носом в асфальт. «Хорошая собака», – почему-то с тоской и смутной злостью подумал Василий Петрович. Он недолюбливал ищеек вообще, а эту как-то сразу невзлюбил.
Они прошли метров сто, повернули круто направо, и тут еще шагов через пятьдесят собака остановилась и стала крутиться на одном месте повизгивая…
– Не идет дальше, – сказал человек, – либо след тут обрывается, либо затерт…
Ищейка гибко металась.
«Дальше через квартал снова поворот, а там метро. Там некуда исчезать», – так думал Василий Петрович, теперь уже просто с ненавистью глядя на елозившую псину.
– Спасибо, – сказал он вслух.
Человек пожал плечами.
– Наверно, в машину сел, – сказал он и, слегка потянув поводок, негромко скомандовал: – Пошли, Стикс.
И они двинулись назад к автомобилю.
Василий Петрович оглядывал дома вокруг. В ближайшем окне мелькнуло и пропало чье-то лицо. А через минуту на улицу выползла старуха и, опасливо косясь на него, остановилась поодаль.
– Что, бабушка, интересно? – задушевно спросил Василий Петрович.
– Да, гляжу с собакой, украли чего или так? – охотно отозвалась старуха и, не в силах сдержать горевшее в ней пламя любопытства, подошла.
Ее глаза лихорадочно косили сразу во все стороны, и всем своим существом она жила в этот момент, потому что чувствовала какую-то жуткую тайну, вот здесь, прямо перед ее окном.
– Ты, бабушка, вчера вечером дома была? – снова ласково спросил Василий Петрович.
– Была, была, – закивала та, а глаза так и горели, дух захватывало.
– Часов в шесть-семь?
– Точно была, я еще с Дуськой, соседкой разговаривала, а та как подхватится… «Ох, – говорит, – уже скоро семь», – и побежала…
– А не видела ли ты, бабуся, машины тут какой? – совсем ласково спросил Василий Петрович.
– Машины? – переспросила старуха. – Машины не видела, а катафалк тут стоял, автобус похоронный. Мы еще удивлялись с Дуськой, чего он стоит. Вроде все, слава Богу, живы еще, – старуха хихикнула.
