– У вас сегодня контрольная? – поинтересовался папа.
– Нет. Просто не хочется идти и всё.
– А я не ходил только на контрольные. Принципиально. Не на все, конечно, а выборочно, когда считал, что данная работа недостойна внимания такого великого математика, каким я себя считал.
Серёжка хихикнул:
– Ты был великим математиком?
– Я считал себя великим математиком, – поправил папа. – Это не одно и то же. Но вообще-то в точных науках я был весьма подкован… А может, мы с тобой чайку попьем, как ты к этому относишься?
– С вареньем?
– С клубничным… Если ты, конечно, напечешь блинов.
– Я бы напёк, – сказал Серёжка, – да у нас нет масла, а в магазин я не пойду.
– Почему?
– Я ведь болею, ты что, забыл?
– Ах да… А мы у соседей займем. Много надо?
– Да нет, не очень. Совсем маленечко.
– Тогда я сбегаю к Серосовиным, а ты заправляй постель и одевайся.
Он снял со спинки стула Серёжкину одежду и бросил её на кровать.
Через полчаса они уже сидели на кухне и пили горячий чай из огромных кружек. На тарелке ароматно дымилась в два пальца толщиной стопка блинов, а в вазочку было налито клубничное варенье, в которое они поочередно макали блины. На столе перед ними стоял маленький сторублевый телевизор с крошечным экранчиком, на котором суетились и что-то там пищали миниатюрные чёрно-белые фигурки.
Потом они затеяли генеральную уборку квартиры. Перемыли полы и посуду, папа пропылесосил, а Серёжка надраил хрусталь и поставил кипятиться шприцы, потому что скоро должна была прийти тетя Рая Филипьева делать уколы. Потом, с чувством выполненного долга усевшись на диван, решили перекинуться в карты.
Когда пришла тетя Рая, битва в покер была в разгаре.
– Быстренько, миленькие мои, быстренько! – шумела тетя Рая. – Мне надо ещё успеть разогреть плов и пообедать!
От неё пахло морозом, мокрым снегом и больницей. Под усыпанной снегом шубой у неё был белый халат и два свитера.
– Давай, Алексей, готовься. Серёжка, неси шприцы. А ты, кстати, почему не в школе? Филонишь? Мой дуралей тоже сегодня не пошёл. Горло, кричит, болит, ухо стреляет и температура высокая. Я ему поставила градусник, потом захожу, а он его об одеяло натирает. Ах ты, балбес, говорю, ну-ка сейчас же вставай и шуруй в школу! А потом подумала и махнула рукой – чёрт с тобой, сиди дома. На улице мороз страшенный, ветрище, не дай Бог и вправду прихватит.
Сделав укол, тетя Рая ушла домой обедать. Наигравшись в карты, они тоже пообедали вчерашним борщом, дружно выпили по кружке молока и решили вздремнуть.
– Надо позвонить маме на работу, – вспомнил Сережка, забираясь под одеяло. – Пусть на обратном пути купит масла. Надо же отдать Серосовиным…
Папа провёл рукой по его волосам.
– Мама сказала, что сегодня задержится, – сообщил он. – У неё много работы.
– Всё равно надо позвонить…
– Позвонишь. Спи.
Проснувшись, он первым делом подбежал к окну и раздвинул шторы. Термометр за стеклом показывал тридцать пять градусов мороза. Ветер стих, и все на улице было белым и застывшим, только искры плясали на снегу, отражая лучи низкого дремлющего солнца, замершего в безоблачном небе. Где-то похоронно загудел невидимый реактивный самолёт, разом поглотив все остальные звуки, и стало словно бы даже темнее. Как всегда, от самолётного гула у Серёжки неприятно сдавило грудь. Задернув шторы, он быстро отошёл от окна.
– Я тоже не люблю этот звук, – услышал он и повернулся. За спиной стоял папа с книгой в руке: он, видимо, услышал шуршание раздвигаемых штор и заглянул сюда.
– Действительно мерзкий звук, правда? – подойдя к окну, папа опёрся о подоконник рукой. – От него всё внутри леденеет, а когда он стихает, словно из глубины выныриваешь и начинаешь удивленно озираться, как будто ищешь кого-то… Не знаю, может, это только у меня такое ощущение?
– У меня тоже, – отозвался Серёжка. Растёр пальцами слипающиеся глаза. – Пойду позвоню маме, – сказал он. – Пусть купит масла, надо же Серосовиным отдать.
Трубку на том конце провода сначала долго не брали, а потом подняли, но говорили куда-то в сторону. Наконец женский голос сказал:
– Да, слушаю…
Это была не мама. Серёжка знал ту женщину – он не однажды был в маминой конторе и знал многих.
– Здравствуйте, тетя Вера. А маму можно?
– Это ты, Серёженька? Здравствуй-здравствуй. А она уже ушла, мутер твоя, отпросилась сегодня пораньше. А ты что хотел, Серёжа?
– Да нет, тёть Вер, ничего. Мне мама была нужна.
– Ушла-ушла, уже минут сорок как ушла. Должна уже быть дома…
– Ничего не понимаю. – Сережка недоуменно посмотрел на отца. – Тетя Вера Ложкина сказала, что мама уже давно ушла, а тебе мама сказала, что сегодня задержится…
– Да, в самом деле странно, – опустил почему-то глаза папа. – Наверное, обстоятельства изменились и у мамы какие-то срочные дела. Ты ведь знаешь нашу маму. Вот, помнишь, и в прошлый раз… – начал он и осёкся, закусив губу.
Про какой "прошлый раз" он хотел сказать, Сережка так и не понял.
– Там по телевизору какое-то кино детское идёт, – замялся отец. – Интересное, про браконьеров. Пошли посмотрим?
В его голосе чувствовалась напряженность, но Сережка не обратил внимания. Услышав про фильм, сын кинулся в комнату и упал на диван перед телевизором. Он не видел, как отец рукавом рубашки вытирает пот со лба.
…Мама пришла около восьми вечера. Остановившись на лестничной площадке поболтать с соседкой, она смеялась и что-то громко рассказывала. Сережка понял, что у неё сегодня хорошее настроение. Войдя в квартиру, она в сапогах прошла на кухню и водрузила на стол сумку с продуктами. Сережка моментально подбежал и засунул в сумку нос. Там лежал пакет картошки и обмороженная курица.
– Ох, замаялась я сегодня, – сняв шапку, мама встряхнула ее над раковиной. Крупицы снега посыпались, как песок. Мама расстегнула дубленку, размотала шарф и устало опустилась на табурет. С сапог на пол падали подтаявшие кусочки снега, на глазах превращаясь в маленькие лужицы.
– Устала как собака. – Облокотившись о стол, мама прикрыла глаза. Вид у нее и в самом деле был очень усталый.
– Что, работы было много? – поинтересовался незаметно появившийся в дверях папа. Он встал, оперевшись плечом о косяк, и скрестил на груди руки. Вид у него почему-то тоже был усталый.
– Много, – ответила мама, не открывая глаз. – А что ты хотел, в самом деле, – всё-таки конец года. Целый день не разгибалась.
– Угу, – кивнул папа, а мама вдруг открыла глаза.
Серёжке стало неуютно, будто родители в одну секунду стали для него чужими людьми.
– Ой, мамуля, – обняв маму, он прижался к пушистому свитеру. – А я ведь днём звонил к тебе на работу. Хотел сказать, чтобы ты купила масла. Мы с папой пекли блины и заняли не много масла у Серосовиных.
– И что? – как-то сипло спросила мама.
– Ничего… Тетя Вера Ложкина сказала, что ты минут сорок как ушла и уже должна прийти домой… Где ты так долго была, мама?
В следующую секунду он, испуганно зажмурившись, лежал на полу, и ушибленное о стол плечо с каждым мгновением болело всё сильнее. Мама стояла над ним большая и грозная.
– Вы что – слежку за мной устроили?! – визгливо закричала она. – Может, вы уже и шпиона за мной приставили?! – она повернулась к папе. – Сам придурок, так ещё и ребёнка обучаешь!
– Мамочка, не надо, – захныкал Серёжка.
– Что не надо?! – еще громче и визгливее закричала та. – А за родной матерью следить надо?! Я тебя научу свободу любить, мерзавец такой!
Мама несколько раз сложила свой шарф и с размаху ударила Сережку по спине. Потом еще и еще раз, потом по лицу. Шарф был мокрый от снега и очень холодный. Больно не было, просто стало нестерпимо обидно, и слезы хлынули из глаз сами собой.
– Мерзавец, маленький мерзавец!
Мама замахнулась ещё раз, но опустить руку не успела. Папа схватил её за запястье.
– Прекрати немедленно! – гаркнул он. – Нечего на ребёнке свою злость вымещать… Серёжка, иди в свою комнату, успокойся.
Сын, всхлипывая, вышел из кухни. Мама рванулась было за ним, но папа руки её не выпустил, и она остановилась как вкопанная.
– Задержись, – сказал папа. – Мне надо с тобой поговорить…
В комнате Сережка сел возле кровати на колени и, уронив голову на одеяло, продолжал тихо плакать. "За что она со мной так? – думал он, всхлипывая. – За что? Ведь я ничего не сделал. Я даже не сказал ничего плохого, а она… шарфом по лицу".
О чём родители говорили на кухне, он не знал, слышно было только, что разговор идёт на повышенных тонах и говорит в основном папа. Потом голоса перенеслись в прихожую, сделались еще громче. Потом неожиданно наступила тишина. Всего на секунду. Вслед за этим мама отчетливо выкрикнула:
– Ну и чёрт с тобой! Плевать я на вас хотела!
Оглушительно хлопнула дверь. Удаляясь, зацокали по лестнице каблуки сапог.
Папа вошёл в комнату, сел на пол рядом с Серёжкой и потрепал его по волосам.
– Ты уже не плачешь?
– Мама ушла совсем?
– Нет, – ответил папа. – Она вернётся.
***
За окном слышалось гудение автомобильных сигналов и ворчание моторов. В загадочной последовательности мигали огни фар и стоп-сигналов, шурша и сыпя искрами, проносились по площади Ленина полупустые троллейбусы. Гостиница «Сибирь» уже начинала забывать про дневную тишину и приступала к своей вечерней жизни с гомоном и шумом – её самый большой в городе ресторан стремительно наполнялся, люди много пили, ели и смеялись, однако в номере люкс на третьем этаже царила тишина, только ложечка тихо звенела по стенкам чашечки, размешивая в крепком кофе сахар.
Наконец Светлана устала от молчания.
– Мне жалко их, – сказала она, сделав крошечный глоток. – Поначалу убить была готова, а теперь вот стало жалко. Причём не столько Серёжку, сколько его самого. А вообще-то я сама сглупила, не надо было мне срываться, кричать, шарфом махать этим дурацким. Можно было соврать что-нибудь, дескать, так, мол, и так – он бы поверил. Он всему верит. Мало ли где я могла быть, правда? По магазинам ходила, а потом подругу встретила – тысячу лет не виделись, зашли к ней, поболтали. Не заметила, как время пролетело… А впрочем… Я и не хотела врать. Я и Серёжку-то ударила, чтобы Алексей разозлился, вытряс из меня наконец всю правду…
– А он, значит, не вытряс, – сжав в карманах кулаки, заметил Аркадий. – Значит, он не мужчина. Я бы вытряс. А вот сына ты зря ударила, детей вообще бить нельзя.
– Да я и не била его! – вскинулась Светлана. – Подумаешь – пару раз шарфиком шлёпнула!
– Шарфиком? – задумчиво переспросил Аркадий. – Он колючий, мокрый, тяжелый от воды… И в лицо… Нет, и шарфиком тоже нельзя. Нехорошо это. Серега у тебя хороший парень.
Она махнула рукой:
– Ты же его совсем не знаешь, как ты можешь судить?
– Ребёнок есть ребёнок. А вообще-то меня это мало интересует. Я хотел бы знать, что ты всё-таки решила?
Она надолго замолчала. Отпила кофе, поморщилась, добавила еще ложечку сахара и вновь стала размешивать. Аркадий терпеливо ждал, пожевывая фильтр сигареты.
– Не знаю, – наконец проговорила она. – Ещё ничего не знаю. Это только кажется, что так легко всё бросить, обо всем забыть, уехать чёрт знает куда. А как сказать им, что я решила их бросить? Как объяснить Серёжке? Или, может быть, ты хочешь взять его с собой?
Аркадий нахмурился.
– Ты должна сделать выбор сама, – ответил он. – Ни на что подталкивать я тебя не буду. Ты только пойми, я беру тебя не на время, не для того, чтобы отдохнуть в Сочи. Я беру тебя навсегда. Решать тебе. Учти, времени у тебя осталось мало. Через две недели я уезжаю к родне в Астрахань, а потом – Сочи, Прага, Берлин и вся Европа. Выбор за тобой.
Он подошел к ней, присев у ее ног, поцеловал сложенные на коленях руки.
– Я нанижу бриллианты на эти пальчики, – прошептал он, по очереди целуя каждый палец.
– Мне не нужны бриллианты, – ответила Светлана. Она видела, что Аркадий начинает возбуждаться, и ей захотелось немного пококетничать.
– Зато мне нужна ты, – судорожно задышал он. – Я всегда мечтал усыпать свою жену алмазами.
– Я ещё не твоя жена…
– Ты будешь ею!
Он вдруг вскочил, подбросил её, как куклу, легко поймал на руки и швырнул на постель.
– Здесь тепло, – он рывками развязывал галстук. – Тебе не нужна кофта и эти идиотские джинсы. Я вообще не переношу на женщинах штаны. Я люблю платье.
– Посмотрела бы я, как бы ты заговорил, если бы на тебя в сорокаградусный мороз напялили платье. Здесь тебе не Сочи, это Сибирь…
Разговор происходил шепотом, Светлана медленно раздевалась. Потом Аркадий упал на постель рядом с ней, сгреб в объятия и, уткнувшись в ее шею, замер. Она почувствовала, как он покусывает ей горло. Запустив пальцы в его шевелюру, она закрыла глаза. Постепенно он сползал все ниже, не оставляя на шее и груди нецелованного места. Тогда она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке…
***
