Было, однако, то, что укрепляло Лекарева в верности своего выбора. Вот, это самый храм. Андрея Первозванного. Его небесного покровителя. Не могло быть случайностью, чтобы его новый дом оказался именно подле этого храма. Не так часто встречаются в наших деревнях церкви, носящие имя первого апостола. Божий промысел это, не иначе.
Изба же, которую купил Андрей Григорьевич, продав московскую квартиру, крепкий, добротный пятистенок начала ХХ века, принадлежала некогда настоятелю Андреевского храма, расстрелянному в 37-м году.
Судьбу о. Василия Лекарев восстановил, разыскав в архивах все доступные материалы, и теперь при церкви можно было увидеть стенд с фотографиями и биографией мученика. Лекарев хлопотал и о восстановлении самого храма, но такую «махину» где взять средства восстановить? Просил в епархии прислать священника – отказали, мотивируя, что «нет храма». Просил в областных и федеральных ведомствах помочь восстановлению храма – отказали, мотивируя, что «нет прихода и священника». Кое-что, впрочем, делали своими силами и на свой страх и риск. Это разрушать у нас можно, не опасаясь уголовного и административного кодексов. А за несанкционированное восстановление «охраняемой государством» руины легко можно получить преизрядный штраф. Но нельзя ведь было просто смотреть, как рушится на глазах святыня? Стали по зову Лекарева из Москвы и других городов приезжать трудники, сперва проводили работы по консервации «объекта», а затем мало-помалу и к восстановлению перешли. Глядя на них, стали вовлекаться в работу и местные жители. И учеников своих Андрей Григорьевич к делу благому приобщил. А в году минувшем какой-то столичный меценат расщедрился – подарил храму пять куполов! То-то радость была общая! Теперь бы ещё колокольню увенчать, да голос ей возвратить!..
День за днём, год за годом, мало-помалу стали привыкать жители к «чудаку»-учителю, и первоначальное недоверие и насмешки сменились уважением. В школе Лекарев преподавал вместе с женой, Серафимой Валерьевной. Она, хотя и не педагог была по образованию, но легко с новым делом справилась – как-никак мать троих детей! Даже удивительно было, как эта столичная «дама», выпускница МГИМО, всю жизнь прожившая в условиях «лучше среднего», быстро адаптировалась к сельской жизни, как нашла общий язык с местными бабами, умея разговорить и расположить каждую. Уже вскоре полдеревни ходило к ней за советом или пожалиться. Дипломатка, одно слово!
Большим подспорьем в новой жизни стало хозяйство. Вместе с домом выкупил Лекарев большой надел земли, затем появились птица, коровы, коза. Когда сыновья вошли в возраст хозяйственное дело закипело. Старший выучился на агронома и сделался настоящим, рачительным фермером. Жил он теперь своим домом, с женой и дочкой. Обзавёлся и своею техникой, трактором. Выстроил теплицы с капельным поливом. Овощами круглый год не только семья обеспечена была, но и оставалось на продажу. Хлеб, яйца, мясо – всё также было своё. Помогал Саньке вернувшийся из армии младший сын, Николка. Этот всегдашний лоботряс-непоседа институтов кончать не стал, зато с техникой был на «ты» – машину ли починить, прибор какой, отладить работу морозильной камеры или того же самого полива – Николка в таких вопросах был незаменим. Иногда казалось, что ему, как киношному Электронику довольно было дотронуться до сломавшейся техники, чтобы она «ожила».
Единственный сын, живший бОльшей частью за пределами Ольховатки, был средний, Пётр. Выучившись на врача, он мог бы жить в ставшем родном селе, если бы в обозримых его окрестностях была хоть одна больница. Но… Не то что больницы, все фельдшерские пункты «оптимизировали»! Зимой или в распутицу занедужишь – помрёшь раньше, чем до тебя врач из райцентра доберётся. Ну или реанимируешься сам «народными методами»…
Пётр в райцентре и работал, а раз в месяц приезжал к родителям, попутно давая срочные консультации односельчанам, выстраивавшимся в очередь к молодому специалисту. Вместе с отцом и братьями он давно уже разработал проект земской больницы (при Царе-батюшке и такая была в Ольховатке), но разрешения на открытие оной получить не удавалось.
Нынче в сборе наудачу была вся семья – к обеду собрались за столом Симин грибной суп хлебать да расстягаем закусывать. Ещё до начала трапезы выгрузил Андрей Григорьевич тяжесть, душу томившую:
– Наша школа одна из первых в списке на закрытие! Я лично видел…
– Да что же они, очумели совсем?! – возмутилась Сима. – А куда полусотне ребят деваться?!
– По городам, куда же ещё… – усмехнулся Пётр.
– Нельзя такого допускать! – решительно ударила Сима по столу полным кулаком. – Эта школа с 19 века людям служит и ещё не один век служить будет! Там же и музей, и библиотека, и…
Да, много наработано было за годы… Андрей Григорьевич истинным краеведом стал, нашёл место, где сам князь Пожарский с ополченцами лагерем стоял на пути в Москву, с ребятами в поисковые походы ходили – предавали земле останки солдат Великой Отечественной. Из Москвы приезжал капитан дальнего плавания Свиридов, друг Лекаревского семейства, рассказывал детворе о морских походах, сплавлялся по реке, учил азам навигации… А библиотека! Она не только из многотомного собрания самого Лекарева состояла, но и из книг, которые присылали все его знакомые. Руководил же этой «избой-читальней» чудо-человек Глеб Великанов – путешественник, умудрившийся обойти всю Россию, Европу, Индию, Китай, Среднюю Азию и Ближний Восток пешком и без паспорта. Таможенники, видя перед собой человека, не имевшего при себе ничего, кроме воды, горбушки хлеба, спичек, креста, складной иконки и четок, пропускали его через границы. Благословение на свое паломничество он получил от православных епископов и католического понтифика. Он не носил тёплой одежды и обуви, спал на земле, питался чем Бог пошлёт, решив исполнить и проверить на себе завет Спасителя – «будьте как птицы небесные». Оказалось, что с верой и терпением завет сей осуществим. Паломничество Великанова длилось четыре с половиной года и завершилось у Гроба Господня. Оттуда он вернулся в Россию, а на шестой год пришёл в Ольховатку… да здесь и остался, сделавшись хранителем книг и предметом восторженного обожания всех без исключения детей.
– Они говорят, что у нас даже по педагогам некомплект! Ты да я…
– Ещё Глебушка!
– Он библиотекарь…
– Значит, надо найти педагогов!
– За столько лет не нашли… «дураков», кроме самих себя…
– Поговори с Сергеем! Он хоть и бирюк, но должно же в нём что-то человеческое быть!
– Матушка, да ведь ты уже и сама говорила с ним однажды? А уж если твой уветливый язычок не сумел до души его добраться, то вашему покорному слуге рассчитывать не успех не приходится!
– Что-то я в толк не возьму, батюшка, ты уж не руки ли опустить собрался?
Всё время родительского спора сыновья, невестка и внучка чинно отдавали должное обеду. Наконец, Санька вмешался в разговор – как всегда, спокойный и рассудительный, он сразу взял быка за рога:
– Учителя нам, конечно, нужны. И ученики нужны. Но только если школу собрались оптимизировать, ни те, ни другие делу не помогут. Государство у нас ведь бедное, не на что ему школы содержать…
– И что ты предлагаешь? – развернулась всем корпусом к сыну Сима.
– Если государство не хочет содержать школу, значит, нужно найти способ её содержания без его участия.
– Иными словами хочешь превратить её в частную? – уточнил Пётр.
– В земскую.
– Ага, проект земской больницы у нас уже лежит…
– Земской больницы здесь нет уже давным-давно. А школа есть. Значит, нам нужно переоформить её в частное учебное заведение. Юля, это ведь возможно? – обратился он к жене, хотя и не работавшей по специальности, но имевшей юридическое образование.
– Теоретически возможно. Сейчас много частных школ. Например, вся система Русской Классической Школы – это именно частные школы.
– Вот! Такая форма, между прочим, дала бы возможность внедрять все папины педагогические наработки.
– Наработки – это здорово, но как насчёт матчасти? – полюбопытствовал Николка. – Аборигены грошей не мают!
– Перестань коверкать русскую речь, – поморщилась мать.
– Давайте рассуждать логически. Чтобы поддерживать в рабочем состоянии здание, нужны рабочие руки и инвентарь. Так? Так. С этим местное население прекрасно справится само. Некоторую помощь смогу оказывать я…
– Мы, – поправил Николка.
– Мы. Если, конечно, нас не постигнет стихийное бедствие, но от этого не застрахован никто. Остаётся вопрос преподавателей…
– Мы с отцом…
– Мам, я понимаю, что вы с отцом готовы работать на голом альтруизме. Но вас двоих мало. Нужны и педагоги. Нужна и возможность вывезти ребят на экскурсию или в поход. И строить весь расчёт лишь на нашем семейном энтузиазме нельзя. Нужно искать меценатов, привлекать церковь…
– Епархия нам даже священника не даёт!
– В твоей настольной книге сказано «стучитесь, и отворят вам».
Лекарев задумчиво поскрёб бороду.
– Сложно, но иного выхода может не быть… Конечно, я буду доказывать этим дуболомам, что школу необходимо сохранить, но дуболомы на то и дуболомы, чтобы ломать, а не строить, без смысла и без пощады.
– Вот именно. Поэтому не теряя времени нужно прорабатывать и запускать «вариант Б», – резюмировал Санька. – Мама, налей ещё тарелку, будь добра.
– И в кого ты такой умный у нас! – покачала головой мать.
– И такой прожорливый! – звонко рассмеялся Николка и тотчас получил от родительницы затрещину.
– На какие-то нужды можно было бы собирать средства в интернете, – присовокупила Юля. – Слышали о крауфадинге?
– А если по-русски?
– Сбор средств под конкретные творческие, образовательные, благотворительные проекты через специальные платформы. Если мы сумеем представить людям наше дело, нашу работу, объяснить важность сохранения школы, то, уверена, нам помогут!
– Это уж мы представим! – уверенно сказала бывшая дипломатка. – У нас один Глебушка чего стоит! Да и мореход наш, когда приедет, куда как хорош может быть!
– Ты уже открываешь рекламное бюро? – улыбнулся впервые за день Лекарев.
– Надо будет – откроем. Мы, батюшка, спасаем то, на что положили жизнь, а ты, вот, только хмуришься и нас расхолаживаешь!
– Я, матушка, не расхолаживаю, я вас, дорогие мои, испытую! Насколько велико ваше упорство бороться за нашу школу, а, значит, и нашу землю, наш дом, нашу жизнь.
– Батя, ты о чём? Мы ж завсегда готовы! – вновь рассмеялся Николка. – Хоть грудью на амбразуры, хоть в штыковую – на врага! Лично я бы предпочёл штыковую!
– Гранатомёт эффективнее… – флегматично заметил Пётр. – Я всегда остро чувствую его нехватку при общении с нашими чиновниками.
– Э-э! Так не пойдёт! Тебе не положено! Ты того, должен дырки штопать, вот. А мы, мотострелки, их делать!
– Доедай уже, мотострелок, – улыбнулась Сима.
На душе у Лекарева потеплело. С такой семьёй все трудности по плечу! Как маленькое войско! И появилась переходящая в уверенность надежда: отстоим школу! Не угаснет свет просвещения в Ольховатке, не пойдут прахом двадцатилетние труды!
– А что, матушка, были ли у Зои покупатели? Я на остановке землячку встретил, нашу, столичную…
– Была покупательница, – кивнула Серафима Валерьевна. – Сговорились с Зоей обо всём. Я к ней, бедовой, забегала перед обедом. Говорит, что новая хозяйка уже вскоре переехать сюда собирается с больной подругой. Но Зоя пока не съезжает. Её эта наша землячка сговорила экономкой в доме остаться… Так и сказала: экономкой… Посулила похлопотать, чтобы Алёшеньку на каникулы отпускали к бабке. Уж и не знаю, что думать. Сама я её не видала даже мельком, как тут судить… А тебе, Андрюша, как показалась она?
– А я лишь мельком видел, тоже – как судить? Могу лишь сказать, что впечатление счастливого человека она не производит. Дурного также. Жаль, что безмужняя, бессемейная… Такому дому семья нужна. Ну да поживём – увидим, что за человек! А что Зоя в своём доме останется, к лучшему. Она здесь всю жизнь прожила, нельзя человека в такие лета от своей почвы отрывать… Так что землячка наша рассудила верно.
– Может быть. Зоя сказала, между прочим, что она художница…
Лекарев посмотрел на жену и убедился, что им пришла в голову одна и та же мысль.
– А, вот, это – очень кстати! Педагог ИЗО нам бы очень пригодился!
Глава 3.
Бирюк появился в Ольховатке несколько лет назад и по сей день оставался для деревни диковинным зверем, на которого беззастенчиво таращили глаза, стоило ему показаться на улице. Бабы таращились особенно беззастенчиво. Оно и понятно, Таманцев был мужчина ничего себе. Роста высокого, сухопар, жилист… Клавка Авдотьина подглядела, как он, почти раздетый, выкашивал траву в своём саду, а затем обливался колодезной водой. Впечатлений хватило на два вечера эмоциональных обсуждений с товарками. Что ж удивляться? На фоне испитых их мужей казался им пришлец богом-аполлоном во плоти. И тем обиднее было, что ни взглядом, ни словом внимания не обратит.
Лицо Таманцева за густой тёмной с сильной проседью бородой и длинными, до плеч, волосами, которые перехватывал он на русский манер чёрной тесьмой, пересекавшей высокий лоб, нелегко было разглядеть. Тонкое, сухое, смуглое… Длинный, острый нос. И глаза – обычно они смотрели вниз, перед собой, но когда поднимались… Никогда не видел Александр Лекарев таких синих глаз. Ярких-ярких. Таким бывает разве что мартовское небо, на которое невыносимо смотреть.
Вот и теперь смотрели они на незваного гостя неотрывно и равнодушно, и неуютно становилось от этого взгляда, и сам отводил Александр взгляд, ёрзал на стуле. А хозяин, нисколько не отягощая себя правилами хорошего тона и гостеприимства, полулежал на ветхой, поточенной мышами софе, машинально крутя в руках ручку, которой перед приходом Лекарева-младшего делал какие-то выписки в тетрадь из толстой книги, обернутой газетой, из-за которой гость не мог прочесть её названия. Чаю не предложил, с койки не поднялся… Впрочем, во всей этой медвежьей берлоге сесть и можно было лишь на хозяйскую софу или на единственный стул. И как так живёт человек? Может, права мать, и он какой-нибудь тайный монах? Эта гипотеза давно прижилась среди селян, хотя и немало огорчила женскую половину. Впрочем, оная быстро утешилась. Если уж от жены мужика увести можно, то уж от Бога-то и подавно? Если и не насовсем, то так, для утехи короткой… Только напрасно Люська-продавщица и фельдшерицына дочка так и норовили завести с пришлецом разговор. Он точно бы и не замечал никого, жил в себе.
Хутор, на котором поселился он, пустовал дотоле больше десяти лет, изба уже на части разваливалась. Таманцев «подлатал» её ровно в меру необходимого. Печь. Ступеньки. Шифер. Ставни поправил лишь в горнице и кухне, остальная часть дома осталась нежилой, и хозяину не было до неё дела. Бурьян прорезал так, чтобы не затронуть зарослей вдоль развалившегося забора – живая изгородь, охранявшая от непрошеных глаз. Вместо сгнивших заборных досок натянул колючую проволоку… Явно негостеприимен был такой хозяин!
Одна машина всё-таки пришла к нему, выгрузили оттуда несколько ящиков. Ребятишки сельские доглядели, что это были книги – единственное богатство Бирюка. Тогда же появились в заброшенном доме и новые жильцы – два крупных, круглых от шерсти щенка, выросших в огромных собак, сходных видом с кавказской овчаркой. Кажется, только к этим двум существам и питал отшельник тёплые чувства.
– И что, вот, так вот ты всегда? – спросил Александр, обозревая книгохранилище, в которое обращена была единственная комната.
– Как – так? – Таманцев поманил к себе лежавшего в углу пса и почесал его за ухом.
– Один… Без работы…
– Я не один, со мной мои собаки и мои книги. Лучшее общество, потому что ни те, ни другие не предают.
– А без работы нескучно?
Бирюк усмехнулся:
– Небось, любопытно тебе, Александр Андреевич, узнать, с каких барышей я существую?
Лекарев-младший немного смутился, но лукавить не стал – его, привыкшего добывать хлеб в поте лица и искренне призиравшего всякую праздность, действительно, всегда занимал вопрос, как это умудряются люди жить, ничегошеньки не делая:
– Может, и хочу.
– Прожигаю родительское наследство.
– Знать, немного тебе от них осталось.
– Мне хватает. Ты что хотел-то, Андреич? Ведь не побалясничать по-соседски забрёл, так ведь? И не декларацию о доходах моих спрашивать?
– Твоя правда, с делом я к тебе, – вновь не стал отпираться Александр. – Школу нашу закрыть грозят в будущем году. Дескать учеников мало и учителей некомплект! Учитель нам в школу нужен. Зарез как нужен! Девчонка, что в прошлом году взяли, дёру со своим хахалем дала! Я бы таких диплома лишал!
– Я здесь причём? – пожал острыми плечами Таманцев. – Матушка твоя однажды ко мне с этим вопросом обращалась уже. Теперь тебя в переговорщики отец отправил? Мог бы и сам спросить, коль ему нужда есть.
– Это не ему нужда есть! – набычился Александр. – Это детям! Деревне! – нужда есть! Ты что не понимаешь, что без школы Ольховатка загнётся, как другие сёла?
– А со школой не загнётся? Оптимист ты, Андреич!
– Не дадим загнуться!
– Бог в помощь. Только я – причём?
– Как это причём! Тебе что, дела нет до того, что дети школы лишаться? Ты человек образованный, хоть теперь можешь к работе приступить! Где нам посреди года педагогов искать?!
Бирюк поморщился:
– А если я не хочу ни к чему приступать? – глаза его смотрели на гостя по-прежнему невозмутимо. Сложно было Александру терпеть подобную индифферентность, граничащую с хамством, но для пользы дела он сдерживал недовольство.
– Отчего же не хочешь? – спросил хмуро.
– А зачем мне это нужно?
Этот вопрос озадачил Александра. Ему бы и в голову не пришло задать подобный… А Таманцев, меж тем, лаская овчарку, рассуждал:
– В деньгах я не нуждаюсь… Мне хватает того, что у меня есть. От одиночества и скуки я нисколько не страдаю и вовсе не желаю менять мой тихий затвор на ватагу шумных обормотов. Сеять разумное, доброе и вечное я давным-давно уже не имею никакого желания. Не в коня корм… Так зачем же?
– Ну, конечно, – хмыкнул Лекарев-младший. – А на обормотов наплевать, пусть неуками будут, а лучше вовсе без школы останутся. На родителей их наплевать, на школу, на деревню нашу.
Снова поморщился Бирюк:
– Полно, не на парткоме. Тебе на всё это не наплевать, потому что ты заинтересован лично. Твои дети пойдут в эту школу. Ты завёл образцовое хозяйство и, конечно, лелеешь мечту, что его унаследуют твои дети, а затем и внуки, что они укоренятся в этой земле, как их предки. Ты видишь в своём прицеле будущее и для него лезешь из кожи. У тебя предметная цель. Для которой тебе нужна и школа, и сама деревня… А что же я? Я помру, и после меня ничего и никого не останется. Мне не для кого рвать жилы, и никакие мечты меня не увлекают.
