Алексей Михайлович Левшин "По ту сторону снега"

Весь.

Здесь – от макушки

До сюда – до пятки!

Ко мне! Я пишу,

Я пишу вас, ребятки.

Но плачет девчонка, ах, плачет девчонка.

Душа к ней прижаться готова котенком,

К румянцу, который от горя стал слаще.

Нет, что-то случилось в четверг тот пропащий,

Когда я писать супротив колокольни

Уселся – и стало мне сладко и больно

С того, что никто за меня не рассказчик.

Тогда меня колокол вывел из чащи

Звучащей – и выдал конец! А теперь… край страницы,

За коим уже ничего не случится,

Где путь уже нежно блестит леденящий.

Прощайте! С рассказом расстанется мастер.

Останетесь вы, мой мудреный читатель!

За подлинность слова, бессменный ручатель!

За жизни ошибки последний предстатель,

С сего завещанья с лихвой получатель.

Владейте, читатель!

Галилей

Что ж, Галлилео! Ты расчистил место.

Ты музыку сознанья превозмог.

Тебе чертовски было интересно.

Но выпит свет и вычерпан урок.

Вон выскочки, мохнатые от оспы,

От кислых запахов в консисторских углах,

Слезая с кресел, точно с козел, лезут в звезды,

И в них копаются, как в нечистотах детвора.

Засим и руки, не привыкшие к объятью,

Не доучившиеся ввысь взлетать,

Пора подальше спрятать и прижаться

Башкою к притолке, чтоб вслух не умолять.

– Уже уходите? …Она всегда уходит,

Она спешит, балует второпях.

И он устал выклянчивать свой полдник,

Как вечный школьник в драке сплывшую тетрадь.

Она всегда уходит, но, выходит,

Что лучше жить, давая кругаля, -

Жить ожиданьем, что она приходит,

Едва уйдя. Жить так же вот, кружа.

Кружились куры в полдень в воскресенье.

И брадобрей кружил над жирной бородой,

И вся Италия кружилась в отдаленьи,

Которое душа зовет душой.

Один кулак по двери бил нещадно.

Другой, разжавшись в пятерню, его тащил

За локоть в консисторский зал прохладный.

Чего ты трехаешь? Ведь ты же отпустил

Ее, со всеми курами, дворами,

Собором кафедральным, фонарем

И макаронами, что, кстати, между нами

Мы до сих пор на вилку крутим, в честь нее…

Ее, ее с округлыми снегами

И с жаркими сугробами плеча.

С вот здесь внезапно закругленными ногами,

И с круглым небом в чаше круглого зрачка.

С водоворотом, хороводом, караваем,

С круговоротом, круговертью и еще

С ее рассеянными седоками,

По кругу мчащими – за ней и от нее.

От круглых дураков, от невозможных кружев,

Кружений вкруг да около, круглистых берегов

Всех круглых дней, недель, часов – всех кружек,

Всех круглых дат, округлых облаков.

Земля не вертится. Не круг она гончарный

Тебе! "Не вертится. А все-таки она…"

Он встал с колен. Неведомое счастье,

С горчащим привкусом в себя ее вгонять.

И возвращаясь к облаку испуга,

И вынимая голову из сна,

Он внятно вымолвил, опять припрятав руки:

"Нет, вы не знаете, а все-таки она…"

Да что она? И жареных барашков

Нещадный дух вдыхала вся страна.

И, подписавшись здесь в углу, бумаге бесшабашно

Он прошептал : "А все-таки она…"

Да что она! Уже никто не слышит.

Всем начихать, что все-таки она…

Она одна. Моей любвью дышит!

И мне в ответ все вертится она.