Василий Лягоскин "Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество"

– О, как! – Николай наклонился, и поставил на столик бокал с квасом – чтобы невзначай не глотнуть, и не поперхнуться; от еще какой подобной «доброй» вести, – первым прибыл. И что ему нужно?

Спросил, и сам понял, что вопрос лишний. Любой владетель, тем более такой властолюбивый, как граф Воронов, говорить с холопами не будет. Так что придется все самому; невзирая на возраст, и жуткое нежелание общаться с кем-то из власть предержащих вот так, не разобравшись в ситуации. А в том, что в этой самой ситуации он еще ох, далеко как не разобрался, было понятно любому. Самому бояричу в первую голову.

– Ну, пойдем, – парень, дождавшись от дядьки лишь укоризненного покачивания головой, и поднимаясь на ноги, – одеться бы еще во что-то приличествующее случаю.

Боярин Шубин приемов и балов в своем замке не устраивал; сам на приглашения не отвечал. Да его в последнее время и приглашать перестали – это наследник точно знал. Как то отец сам то ли пожаловался, то ли похвалился. А единственный обязательный прием у князя Владимирского, новогодний, Николай с отцом посетил в прошлом году. В этом же по болезни боярина и его пропустили.

Шубин вдруг рассердился на себя:

– И что это я вдруг выделываться собрался?! И перед кем? Перед этим фанфароном, которого отец ни во что не ставил – несмотря на все его богатство и влияние? Пусть я не отец, но я Шубин! Из рода, который когда-то вместе с Рюриком государство российское собирал!

Откуда взялись такие эмоции в голове парня? Что их подпитывало? Может, вновь обретенный дар? В общем, из бани он вышел спокойным, сосредоточенным. Одетым во вполне приличный, и привычный костюм, который одевал на торжественные по семейным меркам мероприятия. Тот же кафтан, прямые штаны и сапоги, теперь уже до колен. Только материал подобротней, да пошив качественней. Но и этот костюм, родной, не раз надеванный, сейчас немного жал в иных местах. Не так, конечно, что затрещал бы от резкого движения, но все равно – озаботиться об обновке следовало.

Парнишка, принесший весть о нежданном госте, еще раньше был послан к управляющему с командой – проводить гостя в малую гостиную, и накрыть столик. Ничего основательного – так, чтобы приличия соблюсти. Особо Николай велел поставить бутылку вина из запасов. Сам пить, конечно, не собирался.

Первоначальное чувство возмущения, даже злости – какой кайф обломали! – с каждым шагом насыщалось еще и здоровым любопытством. По сути это было его первое настоящее общение с новым миром. Миром взрослых, где нет места жалости; где балом правит сила. Которой у юного княжича было, говоря откровенно, совсем немного. Но и козыри были в рукаве, о которых забывать не следовало.

– И открывать раньше времени не след, – посоветовал, а скорее скомандовал себе Николай, входя в гостиную, – рано выходить из образа недоросля, к которому привыкло окружение.

Граф Воронов ждал его у окна, стоя спиной. И поворачиваться не спешил, хотя явно понял, что в комнату кто-то вошел. Как это понял сам боярич? Да шут его знает – понял, и все. Может, по чуть напрягшимся спине и шее владетельного соседа, едва заметно изменившемуся дыханию… А может, и вновь обретенный дар подсказал. Однако сомнений у Николая не было.

Кашлять, дабы привлечь внимание достаточно стройного со спины мужчины, несмотря на солидный возраст последнего, боярич не стал. Сказал вполне сообразно правилам, которые какой-то частью закрепились в его голове со школьных уроков:

– Ваша Светлость…

Мужчина у окна медленно повернулся. Так, словно предоставлял парню возможность лучше его рассмотреть. Еще несколько дней назад боярич Николай Шубин даже не подозревал, что такое кинематограф. Теперь же, ничуть не удивляясь, подумал, что гость лицом практически один в один похож на народного артиста Валентина Гафта. Разве что выражение этого самого лица было надменным. Не нарочитым, а словно намертво приклеенным, въевшимся в натуру.

В остальном же граф Новиков был ничем не примечательным. Костюм для охоты; ни единой складки – будто прибыл сюда не верхом. Хотя слабый запашок конского пота боярич явственно ощущал. Сапоги с высокими голенищами сверкают так, словно только вышли из под чистки. Ну, и взгляд – острый, оценивающий. Так опытный мясник приглядывается, с какого боку начать разделку туши. Тушей, естественно, он почитал юного боярича. Тем не менее начал он вполне куртуазно. Может, привычен был так разговаривать, а может, предполагал, что кто-то может слушать его слова. Кроме самого боярича. Который, кстати, тоже не отрицал такой возможности.

– Николай Ильич, – склонил он голову, не меняя, впрочем, выражения лица, – мои самые искренние соболезнования по поводу кончины вашего батюшки, боярина Ильи Николаевича Шубина…

Тут приличия, или правила, предполагали от него несколько слов о том, каким замечательным соседом был почивший боярин, и как много потеряло Отечество с кончиной одного из выдающихся ее сынов. Однако граф, вероятно, посчитал достаточным и того, что высказал. Ну, и Шубин не стал затягивать паузу. Ему, по большому счету, соболезнования соседа были, что называется «по барабану». Цену им он уже определил. Как стремящимся к нулю. Потому ограничился таким же кратким: «Благодарю, Ваша светлость», – и показал на столик:

– Прошу вас.

Граф опять не торопился. Даже изобразил на лице задумчивость: «А надо ли? Сказал, что хотел, можно и уходить. Что тут еще делать?». И опять Николай каким-то образом понял, что эта вот пауза наиграна; что граф Воронов явился с какой-то определенной целью, которую сейчас представит как ничтожную.

– Больше того, – усмехнулся внутри себя парень, – еще и благодетелем себя выставит. Ну-ну, начинай.

Алексей Степанович между тем двинулся к столику, накрытому на двоих; словно нехотя. Присел. Ну, и не удержавшись в силу своей натуры, кивнул бояричу на свободный стул. Мол, садись. Словно это он принимал в гостях юного Шубина. Остановил взгляд на бутылках, который венчали собой угощение – коньяк не самых дешевых сортов, чистая как слеза водка, да вино полусладкое с германского похода. Чуть хмыкнул, и перевел взгляд на юношу, как раз усевшегося напротив него. Метрах в двух, учитывая размеры стола.

– За угощение спасибо, Николай, – хмыкнул он теперь громче, – но приехал я не затем.

– Зачем же? – не стал показывать обиды боярич, – насколько известно, никаких дел с вами отец мой не вел. Или долги какие есть?

– Про долги мне не ведомо, – кивнул граф, – явился же я, чтобы пособолезновать еще и о твоей судьбе, боярич.

– А есть чему соболезновать? – сделал вид, что удивился Николай, – ну, кроме батюшки, конечно. Я молод, здоров, о чем мне только сегодня доктор сообщил. Пусть не сильно богат…

– Не сильно, это ты правильно сказал, – прервал его, усмехнувшись, граф Воронов, – а скоро от того богатства и вовсе ничего не останется.

– Это вы точно знаете, или предполагаете? – чуть напрягся боярич.

– Знаю…, – Воронов попытался изобразить на лице сочувствие; очевидно понял, что не получилось, и снова стал обличьем тем, кем и был изначально – высокомерной сволочью, – не ты первый, не ты последний. Хоть не велики твои владения, боярич, да и они кому пригодятся. Налетят как вороны, расклюют…

– А ведь не врет, собака, – понял вдруг Николай, – искренне верит. И зачем тогда приехал?

– Так вот…

– А вы, Алексей Степанович, – перебил его Николай, добавляя в голос жесткости, – первым «налетели», значит?

– А-ха-ха! – изобразил смешок граф, – вот это по-нашему. Уважаю. И да – я первый. Но не такой алчный, как те, что будут изображать благость и дружбу, сами же высасывая из твоей вотчины последние соки. До такой степени, что и самой вотчины не останется. И смею заверить, что там (он показал пальцем на высокий потолок) будут только смотреть и радоваться. Ты ведь последний в роду, который стоит вровень… ну, об этом не будем.

– А о чем будем?

– О том, что я готов дать тебе шанс продержаться хоть сколь-нибудь подольше. Да хоть и до совершенных лет, а там – прямой путь к службе у Великого князя, или нашего. Но на нашего я бы не рассчитывал…

– И каким же образом?

Боярич даже заинтересовался – чувствовал вот, что собеседник сейчас вполне искренен.

– А таким же, что и отцу твоему предлагал, Николай. Что у него было? Что он в наследство тебе оставил, которое еще надо сохранить, в чем я сильно сомневаюсь? Земля? Замок? Холопы? Счет в банке? Не сможешь ты воспользоваться ими, поверь. Еще и Дара у тебя не оказалось. С ним бы хоть какие возможности были.

Шубин о своем даре предпочел пока не сообщать.

– Ну, предположим, поверю, – кивнул он, – а дальше что?

– А дальше, – граф вдруг подобрался, как зверь перед прыжком, – есть у тебя, боярич, еще одна ценность. На первый взгляд невеликая, хотя и считается таковой. Экипаж, которым твой мастеровой холоп поля пашет да сеет…

Парень едва не рассмеялся ему в лицо; через два метра, конечно:

– Трактор! – это про себя; тут же, с такой же иронией, вслух, – ой, не смешите меня, Алексей Степанович. Эта игрушка… да полдюжины тяжеловозов ее легко заменят; а у вас их сотни…

– Э, не скажи! – погрозил ему пальцем граф, – дело ведь не в самом экипаже, боярич. В полезности его ты не обманываешься. Игрушка, хоть и приносит толику денег.

– И зачем же тогда он вам?

– Не он, – отмахнулся, словно от мухи, Воронов, – грамота мне нужна. На владение самобеглым экипажем, да с твоей передачей права, заверенной мастером Разума.

– Так сами же сказали – нет у меня таких прав пока…

– Это моя проблема, – отмахнулся еще раз граф Воронов, – сам экипаж можешь оставить себе. Мне другой построят, не хуже, чем…

Ну, тут даже гадать не было необходимости – если на всю губернию таких было всего две единицы.

– Понты превыше всего, – подумал Николай, даже не собираясь сходу отвергать предложенной сделки, – даже денег.

– Я же, – опять откинулся на спинку стула граф, – тебе наличными заплачу. Пять тысяч в золоте. Ну, а как тебе ими распорядиться, твое дело. Мое же слово верно.

– Я… подумаю, – медленно кивнул парень, не отводя взгляда от собеседника, – вам же, Алексей Степанович, могу пообещать. Если надумаю передать грамоту, первым сообщу об этом вам. Мое слово тоже верно.

– Вот и хорошо.

Граф стремительно поднялся со стола, возвращая лицу непробиваемую надменность, которая недавно дала едва заметную трещину, и изобразил некое подобие поклона:

– За сим прощаюсь. Буду ждать вестей.

Он резко повернулся и чуть ли не помчался прочь из комнаты, не дожидаясь, когда боярич, как подобает вежливому хозяину, проводит гостя. Ну и Николай не стал изображать такого. Чуть фыркнул, оглядев так и нетронутое угощение; решил, что перебивать аппетит перед обедом не след, и неторопливо поднялся со стула. Потом любопытство все же взяло свое. Он подошел к окну, у которого прежде стоял граф, и попытался выглянуть наружу, чтобы проследить отъезд нежданного гостя.

Стены у донжона были толстыми; навскидку, как почему-то подсчитал Николай, на три кирпича – хотя выполнены были из литого камня. И кирпичей подобной прочности, знал боярич, в округе вряд ли было сыскать. Да и оконце было высоким, но очень уж узким. Такие называли стрельчатыми. Так что парню с его уже достаточно широкими плечами пришлось протиснуться в проем боком. Но и так сквозь двойные окна он увидел лишь краешек ворот, в которые как раз выходил граф. Которого ждал целый отряд конных холопов. Человек десять, не меньше.

Боярич полюбовался бы на коней графской дружины; особенно на его собственного вороного, которого под уздцы держал спешенный воин. Стати у четвероногих сподвижников дружины были на зависть. И это были не тяжеловозы, разведением которых славилось хозяйство графа Воронова. Настоящие боевые кони, которые… Которые махнули хвостами и исчезли. А тут и ворота закрылись. Боярич же, протискиваясь из оконного проема обратно на свободу, недоуменно покачал головой, пообещав задать позже вопрос. Кому-нибудь:

– Да хоть и дядьке. Это вообще нормально, что целого графа заставили перед воротами спешиться и пешком войти в замок. Эх, Коля-Коля, дурья ты башка! Что ж ты ничем вокруг не интересовался, кроме дядькиных тренировок, да побля… кхм…, на которые получалось сбежать? А вот потому и не интересовался, – огрызнулся он на себя, – что дядька Михаил считай, все время и гонял, как сидорову козу. Ну, школа еще…

Школа, как пока представлялось, было тем еще испытанием. С невеликим багажом знаний, да непонятными отношениями со сверстниками. Точнее сказать, отсутствием этих самых отношений.

– Но об этом позже, – решил он, – а пока самое время перекусить. А что – может, Дар и все органы чувств обострил? То же обоняние, к примеру? Тут до кухни ого-го сколько, а пахнет… Я конечно, соседа на обед приглашать не собирался, но вот знал бы он, чего лишился…

За дверью, которая открылась сама собой, стоял дядька Михаил. Он, собственно, и открыл дверь. Спрашивать ничего не стал, но весь его вид словно кричал:

– Ну, что хотел от тебя этот аспид?

– А то ты не слышал? – усмехнулся про себя парень; тут же помотал головой и, уже вслух, – нет, дядька, все потом! Жрать хочу – сил нет. Вот поем, тогда и обсудим.

Глава 5

Столовая, в которую боярич Шубин попал, ведомый памятью отрока и теми самыми запахами, размерами была…

– Квадратов сто пятьдесят, – оценил боярич наметанным (кем-то и когда-то) взглядом, – но обстановка скудновата, да.

Посреди чуть вытянутой в сторону нескольких таких же стрельчатых окон комнаты находился стол на двенадцать персон. Это Шубин уже не прикидывал – просто посчитал количество стульев у него. По пять по двум сторонам, да по одному у торцов. Вот у дальнего, за спинкой чуть отставленного стула, стояла женщина. Анфиса, полюбовница покинувшего этот мир боярина Шубина. Это младший Шубин прежде так думал. Теперь же бродили в нем смутные сомнения на этот счет, подогреваемые прежде всего тем обстоятельством, что женщину эту с вдовцом боярином связывали и какие-то сугубо деловые отношения. Какие? Вот после обеда боярич и собирался выяснить.

Пока же он не без удовольствия окинул взглядом стройную…

– Да чего уж там – шикарная у нее фигура, – отметил он не в первый уже раз, – особенно вот сейчас, подчеркнутая светом из окон. Лицо, конечно, видно не так отчетливо в полутени, но и так оно мне хорошо знакомо. Сколько раз сидели за этим столом напротив друг друга, по правую, да левую сторону от отца. А больше на таких вот обедах… нет – никого и не припомню. Чего же она теперь вот так… дистанцируется? Боится? Ну-ну…

Сам боярич остановился на мгновение, склонил голову, и поздоровался по французски, с неповторимым акцентом, рожденным смешением рас и народов в Иностранном легионе. В котором, как оказалось, боярич Шубин, несмотря на свои неполные шестнадцать лет, прослужил полные пять лет. И даже гражданство французское получил. Но оставаться в стране лягушатников не пожелал; вернулся к родным березкам, да осинкам.

– Точнее – березам, да соснам, – поправил он себя без всякого изумления, – поскольку основными лесообразующими породами во владимирской губернии составляют сосна, да береза. Даже процентное соотношение знаю. Но сейчас не об этом. Сейчас пожрать бы чего поскорее. Как это там будет по-французски?

Нисколько не сомневаясь в праве занимать «коронное» место за столом, Николай отодвинул стул, уселся за него, пожелал Анфисе (тоже по французски) приятного аппетита, и набросился на еду – то, что уже стояло перед ним на столе. А стояли пока только холодные закуски. Как-то – нарезанная тонкими пластями свинина; грибы с лучком, политые духмяным маслом; копченая белорыбица, уже лишенная шкуры и костей, и нарезанная куда толще… И много чего еще такого, что просто нанизывай на вилку, да кидай в рот. Разве что хлеб – явно только недавно из печи – Николай брал руками, да откусывал внушительными кусками. Ел, можно сказать, жадно, но аккуратно.

Анфиса же, чуть помедлив, уселась, только когда ей на помощь поспешила холопка. Еще чуть отодвинула стул, а потом и придвинула, как даме было удобно. Прислужницу, кстати, звали Марфой, и Николай когда-то был с ней знаком… более, чем близко. Показалось, или нет парню, но женщина в полудюжине метров от него смотрела на него теперь не только с любопытством, но и с немалой долей осуждения. Лицо ее было по прежнему в тени, и боярич подумал было встать, да испробовать свой дар еще раз – на шарах-светильниках, что были расположены попарно на противоположных длинных стенах столовой.

Но тут как раз принесли первое горячее блюдо – уху, в которой янтарный бульон был насыщен до такой степени, что им одним, вприкуску с хлебом, можно было насытиться до отвала. Но это обычному человеку. Парню же, после баньки, да пережитых треволнений, да с потраченной на светильники энергией, что для неофита, скорее всего, было немалым достижением… Тут Николай зачерпнул ложкой кусок рыбицы – тоже лишенной костей – и понял, что в ухе, оказывается, бульон не самое главное и вкусное…

На второе было… тот самый бараний бок, о котором не раз читал в книжках; да с картошечной, посыпанной зеленью… В общем, на время парень отключился от всего. Особенно от тяжких мыслях о грядущем. Которые, впрочем, тут же вернулись, как только опустевшее блюдо ловко выдернула из-под его рук еще одна «близкая знакомица» – Наталья. Она же и спросила, с медом в голосе:

– Анна Васильевна спрашивает – что подавать к десерту? И что пить будете? Чаю? Или отвару?

Спросила у боярича; на Анфису даже не смотрела.

А вот парень на женщину как раз и посмотрел. И заговорил – впервые после того, как подцепил на вилку первый кусок буженины:

– Я бы чай на балконе попил; на свежем воздухе. Там как раз сейчас солнышко пригрело. Не возражаете?…

По имени женщину старше него на десяток лет парень называть не стал; отчество же Никаноровна, как сейчас подумалось Шубину, никак не могло подходить ей. Почему? Ну вот решил так, и все. Говорил он по-прежнему на французском. На нем же Анфиса и ответила; естественно с безукоризненным парижским говором:

– Почему бы и нет, Николай Ильич. Там и поговорить можно будет. Если вы не возражаете, конечно.

Боярич не возражал, и скоро они сидели тоже вот так, напротив друг друга, только гораздо ближе. Столик на балконе, куда пришлось идти через круговую анфиладу мимо четырех дверей, был небольшим. Как раз, чтобы на нем мог разместиться самовар, два заварочных чайника, да все, что полагалось к чаепитию. Холопок боярич отослал. Сказал, что не маленький – сам разлить чай сумеет. Почему два заварочных чайника? Да потому что вкусы двух особ, приближенных к боярину Шубину, были давно известны. И сейчас в чашке тонкого фарфора, который своими изящными, но крепкими пальцами держала Анфиса Никаноровна, в настое, гораздо больше было душистых трав, чем собственно зеленого чая. Боярич же предпочитал и кружку побольше, и напиток покрепче. В смысле – круто заваренный черный чай с тонким оттенком трав.

– Итак, – начал Николай уже по-русски, наполнив обе чашки, – вы что-то мне хотели сказать, Анфиса… Никаноровна?

Почему-то последнее парень произнес с вопросительными интонациями. И, как оказалось, не зря.

– Если вам интересно, Николай Ильич, – мягко, и как-то грустно улыбнулась женщина, – то Анхель Николас фон Штамберг. Баронесса… в прошлом.

– Разве баронессы бывают… «в прошлом»? – чуть удивился Шубин.

– В моем случае – да, – улыбка на губах Анфисы исчезла, а грусти стало гораздо больше, – Баварское королевство… которого больше нет. Всю аристократию в нем уничтожили, а кто каким-то образом уцелел, объявлен вне закона. Во всех странах, где закон вообще существует. По крайней мере, в Священной Римской империи, и Великом русском княжестве. Которые королевство и уничтожили. Впрочем, об этом вы наверное могли узнать на уроках новейшей истории в школе.

– Ну, как-то так, – кивнул боярич, никогда не отличавшийся прилежанием в обучении.

– Ну, или батюшка ваш мог рассказывать?

На это боярич отвечать не стал. Как-то стыдно было сейчас говорить о том, что последние лет шесть – как раз после возвращения боярина из германского похода – воспитанием Николая занимался в основном дядька Михаил. Но Анфиса, или баронесса фон Штамберг, что-то почувствовала, или поняла по изменившемуся выражению лица. Потому поспешила продолжить, раскрывая тайны, как оказалось, почти семейные.

– Так вот, – говорила она все с той же грустинкой в голосе, – мне повезло, что Мюнхен, а вместе с тем и университет, в котором я обучалась, штурмом взяла именно русская дружина. И что я попала в качестве пленной в руки вашего батюшки.

– И что – он никому не стал говорить о том, что сидящая сейчас напротив меня женщина урожденная баварская баронесса? Господи, да какая же она немка? Она же…

Как-то Николай привык уже соотносить свои впечатления от старых-новых лиц, окружавших теперь его, с лицами, чем-то запавшими в памяти и Виктора Николаевича Добродеева, и еще пары, а может и больше того личностей. Больше всего из кинофильмов, куда актеров подбирали как раз с характерными такими физиономиями.

– Немка? – усмехнулся сейчас он внутри себя, – да какая же она немка?! Казачка донская – вот это в точку.

Фамилии актрисы, сыгравшую главную героиню в «Тихом доне» он сейчас не помнил (хотя, если покопаться в общей памяти…), но вот сейчас словно именно она сидела напротив него. Здесь, на освещенном апрельским солнцем балконе, это было особенно заметно. Как и живой, задорный характер, который бывшей баронессе приходилось всеми силами сдерживать. Потому что положение ее в замке боярина Шубина и прежде было… непонятно каким, теперь же и хуже того…

– Получается, – продолжила баронесса, поняв, что парень напротив нее сделал какие-то выводы, – что у нас с вами, Николай Ильич, общие проблемы. И что залогом моего выживания… да что там говорить – вообще существования! – есть благоденствие ваше как главы боярского рода. К слову, когда русские дружины ушли из Баварии, и передали земли власти Рима, там случилась резня, какой давно уже не было. Так что идти мне, если погоните вы…, или кто-то другой из этого замка, будет просто некуда. Это ваш батюшка, человек мудрый и отчаянно смелый, приютил у себя несчастную девушку, которая просто не имеет право на существование. Правда, теперь я Анфиса Никаноровна Поспелова, поместная дворянка Малороссийского княжества, единственная дочь его товарища, погибшего в походе. Связанная с боярином Шубиным Ильей Николаевичем десятилетним договором, зафиксированным надлежащим образом у мастера Разума.

Вопросов у боярича была тьма, и с каждым словом бывшей баронессы все больше и больше. Первый же звучал так:

– А сами вы…, Анфиса Никаноровна, Одаренная?