Володя нажаловался администрации и пообещал, что, если не примут меры, он донесет на самый верх, в министерство. Это сработало. Наказали сразу весь лагерь: утром выгоняли бегать кроссы на улицу, днем заставляли чинить ветхие беседки на территории, вечером запрещали все игры и позволяли только новости по телевизору смотреть. Володя теперь примерял на себя роль уже не старосты, а надзирателя.
Спустя пару дней такого режима каждому обитателю лагеря хотелось угомонить Палкина любым способом. Однажды вечером, когда часы на башенке Дома культуры били шесть, Володю подкараулили в туалете. Его схватили за руки и за ноги и устроили близкое знакомство с унитазом – на местной фене эту экзекуцию называли «головомойкой». Весь процесс сняли на телефон. Володе, с мокрой головой, трясущемуся от страха и стыда, объяснили, что, если он еще хоть раз кому-нибудь на что-нибудь пожалуется, это видео выложат в интернет. И уж непременно позаботятся, чтобы оно дошло до пабликов родного города Палкина.
Володя урок уяснил, перестал жаловаться в администрацию и до самого конца смены прикидывался больным. Вскоре и наказания для ребят сошли на нет. Жизнь лагеря вернулась в привычное русло.
Дома отец часто спрашивал Вову о лагере, но сын ему ничего не рассказывал. Если бы Володя хоть словом обмолвился о пережитых пытках, то тут же сгорел бы со стыда. Разочаровать родителя, который ждал от сына только успехов и достойного поведения, было немыслимо. Поэтому об исчезнувших часах он сказал, что потерял во время похода в лес, об испорченной одежде – что сам замарал, а о «головомойке» решено было забыть навсегда.
Уже тогда Вова решил для себя две вещи. Первая – ни с кем никогда не обсуждать то, что произошло в лагере. Вторая – отныне он будет держать все под контролем и больше не позволит так себя унижать.
Когда в прошлом году вновь настала пора ехать в лагерь, Володя в ночь перед отъездом симулировал лихорадку. Он настолько волновался и нервничал, что получилось вполне правдоподобно. Родители отвезли сына в клинику, где Володю продержали пару дней и откуда его выпустили как совершенно здорового человека. Но это было уже неважно: очередная смена уехала в лагерь без него. Отец понял, что к чему, но разговора между ними на эту тему так и не вышло.
Рассказ Палкина-старшего о лагере закончился вместе с чаем в его чашке. Володя не решался высказаться против и искал тему, на которую можно перескочить.
– Пап, а ты не узнавал у себя, что за человек к нам приедет из министерства? Хлестов фамилия. Помнишь, я просил тебя?
– Ты про Ивана Александровича? Да, кое-что мне нашептали.
– И что же? – Володя оживился.
– Он будет проверять две школы: вашу и девятую. Обе на хорошем счету наверху, в областном центре. – Он приподнял ладонь, лежавшую на столе около кружки, и оттопырил вверх указательный палец – всегда так делал, когда говорил о начальстве. – Я думаю, будет решаться, как распределять финансирование между школами. Это важное мероприятие.
– Да уж, вся школа на ушах. Директриса и меня привлекла к организации встречи.
– Когда ожидаете гостя?
– Через неделю.
– Вот и хорошо. Значит, накладки с лагерем не будет.
Володя невольно вздохнул и снова ссутулился над кружкой. Чай уже совсем остыл.
– Пап, ты не в курсе, из нашего города еще кто-то собирается в этот лагерь? Грушев, например. Президент девятой школы.
– Нет. Насколько я знаю, от Южного округа ты один поедешь в этот раз. Квоту урезали. Мне пришлось здорово похлопотать, чтобы место досталось именно тебе.
– Спасибо, папа. Большое спасибо, – медленно и обреченно проговорил Володя.
– Про Грушева я слышал, что он в этом году университетскую стажировку будет проходить. Это мне его тетка на работе рассказала. Стажировку проводят каждый год для старшеклассников, ездят раз в неделю в университет на лекции.
Володя встрепенулся, надежда замаячила перед глазами:
– Может, мне тоже на эту стажировку пойти?
– Нет. Она по времени совпадает с лагерем.
Холодным чаем Володя промочил пересохшее от волнения горло.
– Но в лагере я уже был один раз. Можно теперь для разнообразия попробовать стажировку в университете. Это будет хорошая подготовка к экзаменам.
– В лагере тоже хорошо готовят к экзаменам.
– Зато можно познакомиться с преподавателями – полезно для будущей учебы в универе. Да и уезжать из дома не придется. Как ты сказал, только раз в неделю лекции посещать.
– Нет, Вова. – Палкин-старший откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. – Ты уже взрослый, должен вот что понять. Поездку в лагерь субсидирует министерство. Это большая привилегия, и грех ей не воспользоваться. А вот стажировку в университете надо оплачивать самим, таких денег у нас нет.
Володя одним глотком допил чай из кружки: холодный, горький, противный. Он сморщил лицо и весь побледнел.
– Что с тобой? – спросил отец.
– Ничего. Чай остыл совсем.
Он прикрыл ладонью лицо и почесал лоб.
– А что, если… – начал Володя, но в нерешительности запнулся.
– Что «если»?
– Если бы я сам за себя заплатил?
Отец глухо и коротко усмехнулся. Он достал телефон из кармана, набрал на калькуляторе необходимую сумму и показал сыну:
– Карманных денег тут не хватит.
– Да, понимаю. Но, знаешь, – Володя опять почесал лоб, – я начал писать научные статьи на заказ. Для студентов колледжа. Я там многих знаю еще со средней школы.
– Вот как? И много получается заработать?
– Пока сложно сказать. Но я, может, к началу стажировки накоплю нужную сумму. Если повезет.
– Ну что сказать? Пробуй. Времени у тебя до конца первой четверти.
– В старших классах нет четвертей. Мы учимся по полугодиям.
– Ты меня понял. – Отец посмотрел время на телефоне: – Ох, уже семь. Скоро футбол начнется. Пойдешь смотреть в гостиную?
– Нет. У меня там… школьные дела, короче.
– Уроки? Понятно. – Он встал из-за стола. – Прибери тогда тут все, как мать сказала, и запусти посудомойку.
– Хорошо. Пап, постой! – Володя позвал отца, когда тот уже одной ногой вышел из кухни. – Можно тебя попросить никому не рассказывать про… Ну, про мой заработок. Мало ли в колледже узнают по слухам, что каким-то студентам на заказ курсовые пишут. Скандал будет.
– Ладно. Никому не скажу. – Он вышел из кухни, но потом, уже в коридоре, вновь обернулся к сыну: – Так что ты в итоге пишешь: статьи или курсовые? Я так и не понял.
Володя проглотил язык на мгновение.
– И то и другое, – ответил он, наконец. – По-разному бывает.
Отец кивнул, ушел. Володя утер пот со лба.
Глава 5
После уроков старшеклассники в актовом зале готовились к приезду чиновника из министерства.
– Этот стенд – сюда. Второй – рядом с ним. Третий… Давайте его к другой стене отнесем, – командовал Палкин, пока Уваров и Киреевский перетаскивали с места на место двухметровые стенды на металлических ножках.
– Выше поднимайте, выше! – ругался на подручных Володя. – А то паркет поцарапаете.
По сцене устало лавировали ребята из «Пятой колонны» и расставляли инструменты. Они еле волокли ноги – вчера весь квартет полол сорняки на участке завхоза музыкальной школы, чтобы получить от него старую списанную барабанную установку. Несмотря на мозоли на руках, Степа потом весь вечер разучивал ритм-партии для выступлений.
В стороне ото всех, у окна, выходившего на школьный двор, Матвеева и Некрасова перебирали листки со статьями и пытались придумать, в каком порядке расположить их на стендах.
– Что с фуршетом? – окликнул их Палкин. – Валя, к тебе обращаюсь!
– Слышу! – Повернулась к нему Матвеева. – Посуду Уваров сегодня принес, сложила пока в углу возле сцены. – Она указала на серый пакет. – По закускам и десерту приценилась. Сегодня вечером посчитаю, на сколько выйдет, и пришлю тебе список.
– Не забудь, нужно уложиться в бюджет.
– Помню.
Палкин подошел ближе к ним и взглянул на листы.
– Как статьи? – спросил он, глядя на Некрасову.
– Киреевский опять прислал какую-то кашу из пространных рассуждений и грамматических ошибок.
– Уверен, там не все так плохо. – Володя пробежался глазами по одной из статей, которая была подписана Киреевским: – Недурно.
– Это уже отредактированный вариант, – пояснила Аня.
– Тебе надо идти с ним на контакт. – Палкин отложил статью, повернулся к Некрасовой и поставил руки на пояс так, что закрыл локтем невысокую Матвееву: – Объясняй ему, как лучше писать. Главный редактор – это ведь не только критик, но и учитель в каком-то смысле.
– Я не пыталась разве? – Аня закатила глаза и сложила руки на груди. – Ну не того он склада. Ленится даже хоть раз текст перечитать, я это вижу по ошибкам и опечаткам.
Их заглушил перегруженный рев гитары – Рихтер наигрывал мелодию, пока Назарук отбивал ритм. Саша лишь самым кончиком медиатора бил по струнам и вытаскивал из «Виктории» четкий, чистый, пронзительный звук.
– А можно потише? – огрызнулся Палкин, когда Рихтер прекратил играть.
– Мы пока настраиваем инструменты, – ответил Саша.
– Вот начнем играть по-настоящему, тогда очумеешь, – добавил Макаров, который ковырялся в колонке с отверткой и кусачками.
– Чего ты там делаешь? – спросил Володя. – Это школьная аппаратура, ее нельзя разбирать.
– Да ни хрена не работают ваши школьные колонки! Все настраивать нужно!
– Прекращай немедленно! – приказал Палкин. – Если сломаешь что-нибудь, я тебе…
Рихтер ударил медиатором по струнам и громким надрывным аккордом заткнул Палкина.
– Я же просил… – начал было президент, но Саша повторил тот же трюк.
Володя махнул рукой и отвернулся от них.
В актовый зал зашла Эмилия Григорьевна Руновская – высокая женщина с каштановыми кудрями, тронутыми сединой, большими глазами с набухшими веками и морщинистым осунувшимся лицом. В длинном платье в горошек и вязаном кардигане она выглядела как старушка божий одуванчик, но все ученики хорошо знали, что не стоит поддаваться первому впечатлению – под маской кротости скрывалась строгая принципиальная математичка, которая не простит ошибки и при случае не поскупится на двойки.
– Здравствуйте, ребята, – сказала она с улыбкой. В руках у нее был бумажный пакет с проступившими изнутри жирными пятнами. – Не помешаю?
– Здравствуйте, – вразнобой поздоровались школьники.
– Гриша, – обратилась она к сыну, – ты же не обедал? Я тебе пирожки из буфета принесла.
– Ну мам, – тяжело вздохнул Руновский.
Из глубины зала послышался смешок – Уварова развеселило, как Киреевский, надув щеки, изобразил пухлое лицо Гриши. Эмилия Григорьевна увидела рюкзак сына на полу возле сцены и положила пакет на него.
– Мам, мы репетируем, сейчас не до этого, – сказал Гриша и стыдливо опустил голову.
– Ну хорошо, репетируйте, – ответила Руновская и отошла на пару шагов от сцены. – А я тут постою, послушаю.
– Что?! – Гриша испуганно взглянул на мать.
– Что «что»? – Эмилия Григорьевна удивилась реакции сына. – Вы ж все время в гараже пропадаете, а я, знаешь ли, тоже хочу послушать, как мой сын играет.
– Ну… э… я…
Руновский растерялся. К нему сзади подошел Рихтер и шепнул на ухо:
– Давай сыграем что-нибудь.
Гриша оглянулся на Рихтера.
– Все равно надо бы размяться, почувствовать сцену, – продолжал Саша. – Давай, «ШАРЫ» сбацаем? Ты начнешь, а мы подхватим.
Руновский взял в руки гитару и проверил, настроены ли струны.
– Ну как? – спросил Рихтер.
– Ладно. Попробуем, – ответил Гриша.
Руновский сел на край сцены, согнулся над гитарой и начал перебирать струны, резво бегая левой рукой по ладам. Рихтер прислушался к мелодии, подкрутил громкость на колонке и стал подыгрывать Руновскому, еле касаясь струн, чтобы не заглушать его гитару. Спустя пару тактов ритм подхватил Степа. Прислушиваясь к его барабанам, словно к метроному, гитаристы заиграли в унисон, и Рихтер запел «Дзифт». Микрофон поставить еще не успели, поэтому голос Саши, густой и глубокий баритон, расплывался на фоне музыки, но создавал ощущение некоего паранормального присутствия – будто пел не человек со сцены, а призрак из потустороннего мира.
Ребята сыграли один куплет и припев. Когда они закончили, немногочисленная публика в зале отблагодарила их аплодисментами. Даже Уваров и Киреевский, которые еще минуту назад смеялись над Руновским, теперь подошли к сцене с горящими глазами и хлопали сильнее всех.
– Блин, круто! – воскликнул Киреевский.
