Очер. Нечаянный казус
Олег Артюхов
Кто знает, что лежит у него под ногами? Какие тайны времён скрывает земля? И коль рискнёшь попробовать те тайны на ощупь, то будь ты хоть простым человеком, хоть героем, приготовься втянуться в такой круговорот событий, что ни в сказке сказать, ни в книжке толком не написать. И пусть самоуверенные физики-теоретики лопнут от досады и зависти, узнав, что тебе удалось исколесить всю вселенную, и не одну.
Олег Артюхов
Очер. Нечаянный казус
Земля моя разная, белая и красная,
Красная и белая, добрая и смелая,
Чёрная и зелёная, судьбой опалённая,
Зелёная и чёрная, счастливая и обречённая.
Часть1
То лето выдалось странным. Как ни старался, я не смог припомнить таких фортелей погоды. Сначала одолели заморозки, сменившиеся сильными ветрами, потом воздух встал, пришли нестерпимая жара и сушь. За три месяца ни капли дождя.
Выйдя на пенсию по старости, вот уже девять лет каждое лето я переезжал в небольшой дом на краю старинной деревеньки, жил не тужил, и вот такая напасть случилась. Деревенские старожилы тоже терялись в догадках, поскольку не могли припомнить ничего подобного. Я с грустью смотрел на увядающие грядки и засыхающий сад. Обливаясь потом, и считая каждое ведро воды, я отчаянно боролся за их выживание, но следующий удар лишил меня всяких иллюзий и надежд, когда в один из знойных вечеров в проводах исчезло электричество. Искать причину, находясь на окраине глухой деревушки – дело безнадёжное и невозможное. Когда сели все батарейки и аккумуляторы, деревня, вздыхая и матерясь, провалилась в 19 век. А, когда закончились керосин и свечи, наступил век 18. Люди вздыхали, ворчали и терпели, считая случившееся обычным бардаком.
На вполне законный и логичный вопрос: как туда добирались и оттуда выбирались жители, и я в том числе, отвечу: кто пешим ходом, кто на единственной деревенской лошади, собравшись гуртом, а, если сильно повезёт, то на залётных внедорожниках и попутных тракторах. Из двух, ведущих в деревню дорог, одна заросла бурьяном и кустарником, а другую, ведущую из бывшей колхозной усадьбы, давным-давно так убила техника, что перед тем, как по ней ехать, немногие смельчаки истово молились. Вы спросите: а как же скорая помощь, милиция или пожарные?
– И-и-и, миленький, – протянул сосед Иван, дохнув хроническим самогонным выхлопом, – почитай, што нас ужо и нет. Призраки, млять, и морок. Сам посуди, на кой ляд министрации об нас голову ломать. Помер Максим и хрен с ним.
На другой вопрос: какого рожна я вообще забрался в этакую непролазную глушь, других мест не нашлось что ли, отвечу: жизнь подходила к концу, и память потянула на родину предков, где я часто бывал, начиная с сопливого детства, и в которой раньше всё было по-другому, по-человечески.
Так или иначе, в этих краях наступили времена тяжкие и непонятные. Толи природа сошла с ума, толи власти от безнаказанности и безответственности оборзели. Одно другого стоило. Ладно, допустим, со мной дачником всё понятно: нынче здесь, завтра там, но местным то каково? Оказалось, что им проще. Привыкли, вернее, их постепенно приучили к такой жизни. Школу и магазин закрыли ещё в 80-х, колхоз помер вместе с советской властью, молодёжь растворилась в городской нищете, а старпёры вроде меня приспособились, перейдя на подножный корм, и наловчившись выживать на пенсионные копейки. Вынутые из дальних углов сараев старинные дедовские орудия и самогон помогали им не сдохнуть с голоду и безнадёги. Вот потому и проще.
Однако всю эту присказку изложил я исключительно для полноты картины, а невероятная история началась с того, что, оказавшись в раковой позиции, я решил сложить печку, хотя имел о печном деле весьма приблизительные представления. Кирпич наковырял в развалинах старого дома, глина лежала кучей за забором ещё со времён строительства колодца, а вот с песком была неувязка. Не было поблизости песка и взять негде.
Ближе к полудню, спрятавшись в тени под деревом от солнечного пекла, и матеря всю небесную канцелярию, я уселся за сколоченный из досок стол, задумался о конструкции печки и примерном перечне материала и инструментов. Умозрительно решение никак не вытанцовывалось, и по старой инженерской привычке я решил прикинуть проблему на бумаге. Однако из слова «очерёдность» успел написать только половину: «очер…», когда раздался стук в калитку. Припёрся сосед Иван. Лодырь царя небесного, но орёл. Положив болт и на жарищу, и на засуху, и на всеобщее обезвоживание, руководствуясь простым безобидным скотством, он пил, гулял, в ус не дул и ко мне ходить повадился.
– Похмелишь? – он сглотнул сухой ком в горле.
– Вот умный ты мужик, Иван, и отчаянный, а со слухом у тебя совсем плохо. – Я не мог сердиться на этого тощего, безобидного бухарика. – Лично для тебя скажу погромче: сам не пью и водки дома не держу.
– Погодь, Егор. – скривил он серое, будто жёванное лицо. – Можа хоть самогонки, иль какой политуры найдёшь?
– Ты, Ваня, совсем сдурел, пить всякую дрянь в этакую жарищу. Сдохнешь ведь.
– Все сдохнем. Что по мне, так летом помирать не в пример лучше, чем зимой. Страсть не хочу, чтоб комья мёрзлые по гробу стучали. – Закрыв глаза, он с улыбкой представил покой под холмиком тёплой и мягкой земли, потом очнулся и сразу спросил, – А ты чо тут затеял?
– Печку сложить хочу, харчи то надо на чём-то готовить. Вроде всё нужное собрал, да вот песка нет.
– Вот и впрямь городские все бестолковые. Дело то пустяшное. – Он стянул замусоленную кепку и пригладил на макушке редкую свалявшуюся поросль. – Вона на Крутых за речкой песка завались. Все тама завсегда брали. Запрягайся в тачку, да лопату не забудь.
Крутыми в деревне называли высокий берег на той стороне речки, расположенный примерно в километре от моего дома. Сама наша речка слова доброго не стоила, чуть больше ручья, такие обычно называют «переплюйками». Хотя по словам старожилов, ещё лет семьдесят назад была широкой и полноводной. Добежав до Крутых ровный поток почему-то делал крутой зигзаг, будто что-то огибая, а, вильнув, возвращался к прежнему направлению и бежал дальше тихо и ровно. Там же на излучине какой-то доброхот не поленился перекинуть мосток из трёх брёвен, перекрытых старыми досками.
Иван ушёл непохмелённым, но довольным, что дал толковый совет. А я вернулся за стол, посмотрел на листок с огрызком слова «очер…», сложил бумагу вчетверо и убрал в карман.
Той ночью накануне похода за песком всё и началось. Стояла душная жара. Воздух затаился и встал. Из-за невыносимой духоты не спалось. Пахло дымом и гарью. Устав ворочаться в мокрой от пота постели, я поднялся, чтобы глотнуть воды, и вдруг на краю полосы лунного света заметил мелькнувшую тень. Да, ну, нахрен. Какая тут ещё может быть тень? В доме ни собаки, ни кота, а крысы не водятся, поскольку жрать им тут нечего. Дёрнул туда глазами, тень скользнула дальше. Похоже, старческие глаза начали подводить.
– И вовсе твои подслеповатые гляделки тут не при чём, – негромко проскрипело из-за кресла.
– Ты… кто? К худу, иль к добру? – выдохнул я, пытаясь унять забившееся от неожиданности сердце.
– Кто, кто. Хозяин я тутошний, а не крыса и не хорь, как ты подумал, – хмыкнула тень.
– Какой ещё хозяин? – я искренне возмутился, забыв про испуг. – Это мой дом, я его купил и в нём живу.
– Стал твоим… на время. Вот что за существа эти люди? Сколь времени прошло, а они меняться не желают. Всё им мнится, что они пупы земли, которая, конечно же, вертится вокруг них. И живут то, всего ничего, а туда же: я хозяин, это моё, я тут шишка на ровном месте. Тьфу.
Слегка опомнившись, я присмотрелся и понял, что сгусток тени слева не что иное, как небольшое лохматое существо, этакая пародия на человека ростом в три четверти метра. Он… оно уставилось, словно сова, поблёскивая большими глазами из-под взъерошенных волос, которые он… оно приглаживало небольшими ручками.
– Простите, – я немного терялся, пытаясь найти правильное направление беседы, не желая вспугнуть неожиданного гостя, – я сразу вас не разглядел и немного растерялся.
– Не «вас», а «тебя». Я тут один. Не разглядел он. Живёт в доме почесть девять лет, а хозяина не разглядел.
– Прости ещё раз, – я постепенно начал приходить в себя.
– Да, ладно уж, – и он… оно вышло в пятно лунного света. – Так будем знакомиться, или как?
– Конечно, будем.
– Тебя я знаю, можешь не представляться, – существо сложило ручки на груди, – а меня зовут Отилашурсамепалакур. Почему-то люди не выговаривают моё довольно простое имя, поэтому можешь называть меня Отила.
– Да, уж, Отила звучит намного лучше, – пробормотал я, слегка обалдев от полного имени существа. – Насколько я понял, ты не человек, а кто? Извини за вопрос.
– Я же сказал: хозяин этого дома, вернее, этого места. – проворчал он… оно. – Дом здесь шестой по счёту. Не нравится называть «хозяин», зови меня домовым, не обижусь.
– А-а-а, понятно, – протянул я.
– Что тебе понятно? – взъерошился домовой. – Что ты вообще можешь понимать? Понятно ему… Вы люди странные существа, живёте, как спите или бредите. В вашей медицине есть такой симптом – «туннельное зрение», способность видеть только то, что перед носом. Так это про вас. Ну, да ладно. Я что явился то. Ты давеча собрался печку класть. Не делай этого. Сгоришь к едрене фене. Домик этот неплохой, а мне вовсе не желательно становиться бездомным.
– Но откуда ты можешь знать? – искренне удивился я.
– Знаю, однако. Точно знаю. – Он прошёлся туда-сюда. – А коль в печке нуждаешься, построй её во дворе, да слушай мои советы. Я этих печек навидался всяких и разных. А для начала слушай первый совет: как пойдёшь поутру за песком, так бери его с левого краю, подале от кручи, а не то… Впрочем тебе то знать без надобности. Пока всё. Бывай здоров. Сызнова явлюсь завтра в полночь. – Он шагнул в тень и исчез.
От разрыва шаблона в ту ночь я долго не мог заснуть, ворочался, вставал, пил таблетки, мерил давление. Задремал только под утро. Во сне видел что-то важное, но не запомнил. Утро ничем не отличалось от предыдущего: дымный сухой неподвижный воздух, обещание дневного зноя, выгоревшая трава, поникшие от жажды кусты и деревья. Промочив горло тёплым чаем, заваренным вчера на костре, я собрался и покатил тележку на Крутые.
Километр я тащился минут сорок. Переправился, забрался на высокий берег и отдышавшись, сверху оглядел окрестности. Посадки, рощицы, поля и луга побурели, приблизившийся горизонт окутала плотная дымка. Солнце висело мутным горячим шариком. Отсюда стала видна вся излучина реки, изогнувшейся в этом месте почти под прямым углом. Под кручей зиял широкий раскоп, из которого с незапамятных времён селяне брали песок.
Спустившись вниз, я взял лопату и огляделся, вспомнив совет домового. Поковырявшись в разных местах с левого края карьера, я решил, что ближе к реке песок чище и лучше. Я перекатил тележку и начал её наполнять. Когда осталось кинуть пару лопат, крутая стенка карьера вдруг поползла и обрушилась. Едва успев отскочить, я всё-таки попал под край оползня. Откопал ноги, встал и с сожалением оглядел торчащие из кучи песка ручки тележки. Вот же непруха! Покачав головой, я поднял глаза повыше и забыл и про тележку, и про лопату, и вообще зачем сюда притащился. Ноги отяжелели, словно в них налили свинец, а губы вдруг пересохли. Я стоял и разевал рот, как рыба на берегу.
Обвал обнажил гладкую светло-серую матовую поверхность металла, над которой слегка дрожал воздух. На ровной слегка выпуклой поверхности не имелось ни малейших признаков ржавчины и коррозии, и даже грязь на ней не держалась. Открывшаяся поверхность явно была частью чего-то большего и не имела отношения к сельхозтехнике. Первое, что пришло в голову, это бомба или что-то из отголосков войны. Я поёжился, представив размер этой штуковины. Не-е-е, нафиг, нафиг, я в таких играх не участвую. Если эта хреновина рванёт, то от деревни и окрестностей в радиусе пару вёрст останется только воспоминание и ровное пустое пространство.
Постукивая зубами от избытка впечатлений, я с оглядкой осторожно откопал тележку и лопату и порысил на ту сторону речки и потом до дому. Мокрый, как мышь, через четверть часа я приткнул к своему забору тележку и поставил рядом лопату. В голове крутилось два вопроса: что это за хреновина и что теперь со всем этим делать?
Приблизился полдень. Забравшись в зенит, солнце палило немилосердно. Спасаясь от зноя, я облился из ведра колодезной водой и укрылся в доме. А что с того толку? В доме духота донимала даже больше, чем на дворе. Спрятаться от жары не удалось, как и от тревожных мыслей, но хоть спрятался от пекла.
Целый день я спорил сам с собой, то убеждая себя, что найденная на Крутых хреновина опасна, то доказывая, что нужно во всём этом разобраться. В конце концов, устав от этой бессмысленной дискуссии, я решил с утра сходить в деревню, вспомнив, что где-то там у старосты имелся городской телефон. Оставалось только решить, кому звонить, ментам, или в МЧС. Медленно и мучительно в раздумьях и сомнениях миновал день и расплавленной медью утёк за горизонт. Измученный жарой и неопределённостью я кое-как задремал и проснулся от слабого толчка в плечо.
– Эй, старик, – прошелестел тихий голос, – довольно дрыхнуть. Как там тебя, Егор, Юрий, Георгий, Жора, Джорж?
– Лучше Егор, – Я протянул руку и глотнул тёплой воды.
– Вставай нужно поговорить.
Разглядев в потёмках взъерошенного домового, я поднялся из постели и сел в кресло, приходя в себя после сна. А Отила продолжил ворчливым голосом:
– Ты, Егор, настоящий без примеси тупой долбень. Ты что натворил? Я же предупреждал не рыться там, где не надо!
– То дело случая, – я начал злиться, – не я, так кто-то другой бы докопался, рано или поздно.
– Кто другой? Кому тут докапываться? Одно старьё вокруг. Десяток лет и местность совсем опустеет. Зарос бы карьер, и дело с концом.
– Хватит тебе ворчать, Отила, лучше скажи, что такое я откопал? Хреновина явно непростая и, возможно, опасная.
Домовой привычно забрался в соседнее кресло и по-хозяйски устроился на подлокотнике. Его глаза мерцали в потёмках, как у кота.
– Десять тысячелетий назад эта хреновина врезалась в землю и пропахала траншею с полверсты, пока не остановилась вблизи реки. Она притащила с собой кучу валунов, которые и стали причиной изгиба русла. Её сразу завалило грунтом, а потом и вовсе затянуло землёй и растительностью. Сначала она издавала звуки и какие-то сигналы, потом затихла. Всё это мне рассказал дед, а ему местные родичи. Знаю одно, эта штука не земная.
– Э-э, Отила, – перебил я домового, – не в обиду будь сказано, но ты и сам не шибко похож на землянина.
– Тьфу на тебя. Это вы человеки ещё младенцы-сосуны по сравнению с моим народом, который уже жил на Земле за миллионы лет до вас. Создали вас на нашу беду, – он замолчал и нахохлился.
– Не сердись, Отила, – сказал я примирительно, – я же не со зла. Просто мы о вас ничего не знаем.
– Вот и хорошо, что не знаете. Одни беды от вас. Но ты, Егор, вроде мужик нормальный, хоть и дурак. Ладно, кое-что расскажу, – он поёрзал на подлокотнике, устраиваясь удобнее, привалился боком к спинке и продолжил:
– Народ наш древний, и живём мы долго. Я ещё молод всего пять сотен лет. А вот мой дед застал последних неандертальцев. Слышал о таких?
– Я то слышал, а ты откуда? – удивился я.
– Оттуда, откуда и ты, книжки нужно научные читать, – ухмыльнулся Отила. – А, коль стараешься, то обязательно воздастся. Переезжать мы не любим и чаще живём там, где родились. Но иногда приходится. Я, к примеру, родился и жил в Москве, пока город не сожгли французы. Здесь в деревне нас четверо, все друзья и родичи. Умеем и можем мы немало, потому я и предупредил тебя дурака.
– Спасибо тебе, Отила, но делать то что? – спросил я.
– Во-первых, – он многозначительно поднял палец, – никому ничего не болтать, особенно властям. Во-вторых, почаще включать голову. В-третьих, слушать то, что говорит умный и добрый Отила. Завтра сходи на место, спокойно посмотри, пощупай. Может быть что-то сообразишь. Эту хреновину не бойся, коль все эти тысячелетия она пролежала спокойно, то и нынче ничего не будет. Сходишь, и потом обсудим. А сейчас спи спокойно, я присмотрю за хозяйством. – Он спрыгнул с кресла и исчез.
Как ни странно, в ту ночь я спал глубоко и безмятежно, а проснувшись, махнул рукой на заброшенное хозяйство и стал собираться на Крутые. Оделся по боевому в свой обношенный потёртый камуфляж, старые берцы и выгоревшую на солнце холщёвую шляпу-панаму, на всякий случай прихватил сумку с инструментами и отправился в злополучный карьер. Подойдя к мостику, я с удовольствием отметил, что с этого берега карьер почти не виден. Зато на той стороне, едва я выбрался из бурьяна, открылся вид на отвесную стену раскопа с матово поблёскивающим пятном внизу. Что-то как-то сразу расхотелось идти дальше. Не скажу, что я боялся, но опасался нешуточно. Но проклятое природное упрямство и любопытство перетянули на весах сомнения.
Вблизи в карьере ничего не изменилось. Всё тот же песок, всё та же выпуклая металлическая хреновина. Стараясь не прикасаться к ней, я обмахнул края шляпой, отчего поверхность расширилась. Проклиная себя за безрассудство, я дотронулся до металла. Ничего не случилось. Поверхность не холодная, гладкая, без малейших неровностей. Прикинул размеры. Судя по кривизне, должно быть метров десять-двенадцать. Постучал рукой, слышится полость.
Я сел на песок и, глядя на гладкую поверхность металла, задумался, стоит ли вообще её исследовать, или лучше завалить чем ни попадя, закопать, и дело с концом. Вздохнул и, затолкав здравый смысл подальше, продолжил исследование. В конце концов, инженер я или погулять вышел. Бывший, конечно, но голова то всё ещё соображает. Поскольку до сих пор хреновина вела себя прилично, я осмелел и раскрыл сумку с инструментами. Поцарапал, поковырял, постучал. Металл очень твёрдый, ни царапины, даже от алмазного стеклореза. Через час стало ясно, что ничего нового я не узнал, ничего не понял и ещё больше запутался.
В полном недоумении я уже собрался уходить, когда собирая инструмент, бросил взгляд на круглый магнит от динамика, который помогал не растерять мелкий крепёж и инструмент. Будь неладно дурное серое вещество моей головы и вместе с ним моё непраздное любопытство, всю жизнь мучаюсь от того, что любопытен без меры. Не знаю, кто толкнул меня под руку, чёрт или ангел, но я достал магнит, очистил его от железной мелочи и приложил к поверхности хреновины. Он сразу притянулся. Под ним и вокруг него появилось просветление, как в зеленоватом бутылочном стекле на просвет. От неожиданности я отшатнулся и шлёпнулся на задницу. Минута шла за минутой, ничего не происходило. Я поднялся, трясущимися от волнения руками начал медленно перемещать магнит. За ним тянулась полоса просветления. В конце концов, на поверхности появилось полуметровое овальное «окно». Ещё большее потрясение вызвало появление в «окне» двух строчек непонятных знаков, заставивших меня замереть, не отводя глаз от поверхности хреновины.
Для моего старческого сознания это уже было чересчур. От избытка впечатлений ноги сами унесли меня от карьера. Закинув сумку с инструментом за спину, я поспешил домой. Пока шёл, успокоился и дома первым делом по памяти я записал увиденные в окне знаки. Фотографическая память не раз меня выручала раньше, не подвела и теперь. Передо мной на столе лежал листок с тремя десятками непонятных знаков не сложных в написании и чем-то напоминающих скандинавские руны.
Чтобы чем-то себя занять, я до вечера разбирал, чистил и сортировал старый кирпич, замачивал и месил глину и собирал весь печной приклад. Вместе с тем, вырванный из привычной жизни, я всё время перебирал в памяти мельчайшие детали происшествия и пытался осмыслить, что же такое подкинула мне проказница судьба.
Отила заявился под вечер, что само по себе странно и необычно для существа, предпочитающего ночь и потёмки. В вечернем свете я хорошо разглядел нового приятеля. Отила был чрезвычайно волосат, вернее, лохмат, поскольку видимость волосатости придавала шапка длинных густых волос на голове, откинутых назад и покрывающих почти всю спину. На чистом безусом и безбородом лице с выразительными чертами выделялись большие глаза с голубой радужкой и круглыми зрачками. Домовой был одет в драные обноски тёмно-серого цвета: рубаху и портки. Босые стопы ног были непропорционально велики.
– Налюбовался, – проворчал Отила. – Вижу нос воротишь. Не нравлюсь?
– Очень даже нравишься. – Я подбодрил его кивком. – Истинно красавец, вот только зарос маленько. Обуть тебя надо и постричь.
Не успел я договорить, как домовой вдруг отпрыгнул, изменился в лице, ощерился и зашипел, как взъерошенный кот. Потом успокоился.
