А космические двигатели – это не интересно. И как высаживаются на другие планеты – тоже не интересно. И какие они, эти другие планеты. Миша понимал, что он дурак: закроет глаза и видит, как мерцают звезды за близким-преблизким горизонтом, на маленькой планетке за Юпитером. Там приходится ходить, привязанным тросом к кораблю, а камни планеты покрыты льдом не из воды, из аммиака. Мише так интересно, что даже щекочет в животе. Вот сколько выпил и как блевал дядя Костя – совершенно неинтересно. Всем интересно – а ему нет. Сразу понятно – дурак.
Выручал планшет, удивительное знание из планшета. И еще выручало, что у Миши появился друг. Самый настоящий друг – тоже в планшете!
Сначала кто-то написал Мише – знает ли он, что на спутнике Юпитера Европе, есть океан под толщей льда. Что в океане замечена какая-то неземная жизнь. Миша не знал; сначала они с незнакомцем переписывались об этой непонятной жизни.
С неделю переписывались, потом стали говорить голосом про самые разные вещи. Наступил момент – Миша увидел очень непривычное лицо – худое и умное, с быстрыми блестящими глазами.
Звали очкарика Василий Иванович. Совсем старый, лет сорок, не меньше. Оказалось, ему тридцать два, и…
– Можешь звать меня Васей… Василием.
Странно было называть по имени почти что старика, Миша к этому долго привыкал.
Миша сильно привязался к другу. Это был странный друг – не чтобы вместе играть, и не чтобы вместе бить кого-то. Впервые у него был человек, с которым можно было разговаривать о том, как устроены Земля и Космос. Который соглашался, что нет ничего интереснее. Который сам рассказывал невероятно увлекательные вещи. Который слушал Мишу, и вовсе не считал глупым желание увидеть пальмы, узнать про другие страны, или понять, кто и как делает реакторы. Иногда говорил: это пока не поймешь, сперва надо выучить вот это.
Миша отвечал, что в учебниках этого нет, и училка тоже не знает. Как выучить? Тайна, наверное.
– Тайна только для дураков, – сердился Василий. – Нужно хотеть учиться, это главное.
– А я и есть дурак… – растерялся Миша
– Ты такой же, как все! – еще больше сердился Василий. – Тайны – это для неучей.
«Неуч» было для Василия самое обидное слово. Намного обидней «дурака».
Василий хотел, чтобы Миша знал как можно больше.
– Пока набери то-то и то-то, – говорил Василий. – Посмотри там-то.
Миша стал реже бывать во дворе, потом вообще перестал. В школу хочешь – не хочешь, идти надо. В школе скучно, учили тому, что Миша знал лучше училки. В школе задирались, дрались, отнимали еду, обзывались. В школе иные повадились плевать на Мишу и на его портфель. Раза два подстерегали после уроков, били и при этом смеялись. В Мире вообще всем было весело, если кому-то больно и страшно.
Но в школу ходить приходилось, а во двор можно было не ходить. Во дворе было еще хуже, чем в школе. Во дворе верховодил Петька с треугольными недобрыми глазами. Петька, который тайком покуривал, пил пиво, считал Мишу «совсем дураком».
Во дворе мальчишки часто дрались – ожесточенно, как зверята. Им было страшно важно, кто из них кого сильнее и главнее. Наверное, Мише тоже надо было драться, чтобы его принимали «как всех», но ему слишком не хотелось. Очень нескоро Миша поймет, почему для него совершенно не важно, кто там главнее и сильнее. Поймет – потом, а плевать ему уже сейчас.
Петька дрался отчаяннее всех, он был главный. При одном виде Миши у Петьки становилась глумливая физиономия.
– Мозги свихнешь, – говорил двор.
– А он уже свихнул, – отвечал Петька.
Он и во дворе завел манеру плевать на проходящего Мишу. Остальные ржали и тоже начинали плевать – во дворе полагалось повторять все, что делает Петька.
Двор был – отторжение и травля. Миша бежал домой. Не потому, что дома лучше, к последней зиме мама почти не говорила с Мишей, только несколько раз обнимала его, начинала судорожно рыдать.
Папа уже не звал ездить на грузовике. Смотрел непонятно, тяжело; потом махал рукой, садился смотреть дебилящик.
В семье было тоже напряжение.
Но зато под подушкой был планшет! Другие и во двор, и в школу носили планшеты; на переменах они смотрели порники, ржали. Миша вынести планшета не мог – это и так был уже второй его планшет: первый отняли и разбили.
Миша доставал планшет… В планшете было интересно, и вообще – там открывался невероятный, сказочный мир. В нем учить других было очень почетно – а ведь в Мире над училками смеялись, это было «бабское занятие». Сын училки не наследовал профессию. В этом мире, по ту сторону планшета, учиться было тоже почетно.
В удивительном мире по другую сторону экрана знающего уважали; в этом мире можно было полететь на самолете, увидеть пальмы и горы. В нем было можно попасть на Луну, на Амальтею, Европу и Цереру.
В инете у Миши был друг, и он жил этой сказочной жизнью. Друзья Василия тоже были как из сказки.
– Мой друг недавно летал на Цереру, – рассказывал Василий поздней весной, последней Мишиной весной в Мире. – Привез оттуда несколько камней.
На экране появлялся друг Василия – больше и толще, без очков; черты лица совсем другие, но глаза чем-то похожие – глаза, в которых отражались ум и книги.
– Если захочешь, тоже когда-нибудь полетишь на Цереру, – говорил друг Василия.
Он рассказывал, как били шахту на Церере, искали металлы, нужные для планшетов. Человеку почему-то было интересно говорить с Мишей. На фотографиях появлялся близкий горизонт, очерченный угольно-черным космосом, люди в скафандрах, странные механизмы. Возникал блестящий от металла ствол шахты, перекрученные жилы лития. Были те же люди уже без скафандров, внутри Цереры – там искусственная гравитация, можно дышать. Люди сидели перед столом, а на нем – груда камней, гладких блестящих кернов, образцов с этикетками.
– Мне бы такой камень! – вырвалось у Миши.
Старшие переглянулись; Мише показалось, Василий чуть-чуть кивнул.
– Давай передам тебе вот этот, – человек улыбался, показывал Мише камень.
– Или такой…
– Главное, чтобы с Цереры…
Взрослые хорошо смеялись. Мише не обидно – он понимал, смеются не над ним. Им просто хорошо от того, что Мише интересно; нравится, что ему хочется такой камень.
Потом еще смотрели фотографии, говорили о шахтах на других астероидах. Друг Василия собирался на Амальтею – спутник Юпитера, тревожно-неправильной формы.
– У нас будет стажер, ему двадцать лет. Значит, через восемь лет и ты сможешь полететь на Амальтею.
Миша понимал – никуда он не сможет полететь. Это не для него – это для мальчиков, живущих в другом мире, по другую сторону Периметра.
Назавтра сын старосты сказал:
– Ну ты, дурак, там у отца тебе посылка.
Мальчишки ржали; говорили, что, наверное, Мише послали еще книжек, чтобы он совсем мозги свихнул.
– Не! Это ему космический камень прислали!
Мальчишки ржали, но уже по-другому, со злостью.
Староста ожег Мишу косым взглядом, молча сунул ему в руку посылку. И все, и сел, уперся взглядом в дебилящик. На посылке надпись рукой: «Мише Иванову – камень с Цереры».
Миша рванул обертку, достал неровный пористый камень. Небольшой, в пол-ладони. Очень странный легкий камень, словно изъеденный чем-то. Камень как камень, но совершенно необычный.
А когда Миша вышел на улицу, у подъезда стояли мальчишки. Когда-то с Андрюхой и Ромкой, во главе с Петькой Миша бегал смотреть периметр. Давно это было. Петька смотрел тяжело, злобно. Миша понял – по законам двора не полагается ему такой камень.
– Ну ты, дурак! Давай сюда каменюку!
Миша замотал головой.
– Давай по-хорошему, дурак!
Мишу не первый раз избивали, отнимали еду и деньги. Он понимал – все равно отнимут камень. Но понимал и другое – отдать камень никак невозможно. Андрюха шагнул вперед, протянул руку… И тогда Миша ударил кулаком с зажатым космическим камнем. Андрюха пошатнулся, и все равно протянул руку второй раз. Миша ударил со всей силы, Андрюха отлетел.
– Ах, ты так…
Ромка поднял с земли половинку кирпича, прикинул на руке, шагнул вперед… Андрюха зажимал рукой рот, сквозь пальцы текло. Андрюха все равно бросал грязные слова разбитым ртом. Петька рванул что-то из кармана. Нехорошо, тускло блеснуло лезвие. Миша теснее вжался в стену.
Вдруг воздух мелко задрожал, заныли зубы. Прямо перед Мишей, в считанных шагах, конденсировался махолет. Черная громадная машина, размером с грузовик, если не больше.
Петька сразу бросил нож, рванул вдоль дома.
– Стоять!
В дверях камеры возник очкарик в легких полотняных штанах, в футболке. Вот он спрыгнул на землю, оказался метрах в трех от Миши.
Петька только припустил еще быстрее.
Очкарик повел рукой… В руке – коробочка размером чуть больше телефона. Потрескавшийся древний асфальт перед ногами Петьки вдруг вспыхнул. Яркое-яркое пламя возникло из ниоткуда, вспухло бугром. Петька остановился. Миша остро, на всю жизнь понял – это и есть аннигилятор.
– Сюда.
Мальчишки все бежали, забегали в подъезды, прятались за дома. А Петька и правда пошел «сюда». Шел с перекошенным лицом, подвывая от страха. Но шел.
Только сейчас Миша заметил: из махолета с другой стороны вышли еще двое – качки. Огромные, тяжеловесные, качки лихо скрутили Петьку, поволокли. Петька тоненько завизжал. Качок оглянулся на очкарика… Легонько стукнул ладонью по шее, и Петька мгновенно замолчал. Все трое исчезли в махолете.
Очкарик не видел, как бьют Петьку – он уже говорил по телефону… и тут появился сам староста.
Пока у Миши отнимали камень, людям было не интересно: подумаешь, мальчики подрались. Тут стало выходить много людей: не часто можно видеть махолеты. Это интересно почти всем.
Очкарик стоял и молча ждал. Миша еще никогда не видел такого лица: брезгливо искривленный рот, мелко дрожат крылья носа.
Староста с серым лицом двигался тоже очень странно – словно он не шел, его тащили.
– Поднять. Дать сюда.
Староста тихонько подвыл.
– Я разве не ясно сказал?
Очкарик сильнее кривил рот, будто выплевывал слова.
Староста поднял нож. Мелко переступая, сильно сгибал ноги в коленях. Но он шел, шел, наклонившись вперед, нес мерзкое Петькино оружие. Он очень боялся, но нес, подал очкарику самодельный уродливый нож. Вежливо – ручкой вперед.
Все это время люди выходили – но смотрели они издалека. А очкарик вообще был неподвижен.
– Наверное, тебе надоело быть старостой, – плюнул словами очкарик, еще сильнее скривив рот. – И вообще надоело жить. Даже на этой помойке.
Староста молчал, пот катился по всему лицу. Он облизывал губы, пятна пота выступили на рубашке.
– Если еще один… пролетарий (это слово очкарик тоже выплюнул) у тебя возьмется за оружие, я аннигилирую тебя вместе с ним.
Староста молчал, все ниже склонялся, трясся всем телом.
– Вон, – вполголоса бросил очкарик.
Староста пятился, пятился… Допятился до крыльца, юркнул в дом. А очкарик уже говорил в телефон, с совершенно другой интонацией:
– Да… Один экземпляр на выбраковку.
– Только один? – весело спрашивал кто-то.
И добавлял:
– Я бы их всех аннигилировал. Все равно даже себя не окупают, ничего не делают, уроды.
– Этот окупит… молодой… если не очень проспиртован, можно на эксперименты.
Где-то на той стороне хорошо засмеялись.
– Может, на Венеру и в Голконду?
– Роботы надежнее. Тогда уж лучше сразу на корм львам.
– Долго еще там будешь возиться? Сочувствую… Я бы не смог. Аннигилировать всех на фиг, да и точка.
– Пока нельзя, – серьезно ответил очкарик. – Пока рождаются такие, как мой крестник.
– А! Ты ж за ним…
– Думал не сейчас, но понимаешь, начались всякие события… Хорошо еще, заметил вовремя. Я-то собирался лечь поспать… Пока проснулся бы – тут, оказалось, обезьяны человека сожрали.
Голос очкарика опять изменился. Миша сильно почувствовал: он переживает – не хочет, чтобы обезьяны кого-то жрали.
Только теперь очкарик посмотрел прямо на Мишу. Мише и раньше казалось. Теперь он точно знал – это же Василий Иванович! Это же друг из интернета.
И совсем Василий не страшный. Хорошее лицо у Васи, доброе.
– Ну что, крестник? – улыбался очкарик, – Пошли со мной?
Улыбка – широкая, открытая.
Миша готов был поверить во что угодно.
– На Амальтею?
