Два луидора Людовика XVI. Иронический детектив
Александр Леонидович Горохов
Ночью в результате перестрелки убиты конный милиционер и лошадь. Расследованием занимаются опытный сыщик и его помощник. Они случайно находят на месте происшествия две золотые монеты – луидоры с изображением последнего короля франции Людовика 16. Не простые монеты, а с дефектами, представляющими для нумизматов колоссальную ценность. На одной монете через горло короля проходит полоса, что предвещает его казнь на гильотине. На второй – не было трех лилий. В процессе расследования сыщику Ломову приходится изучать последние дни жизни короля, плавание Лаперуза, другие исторические события того времени. Ломову удается распутать это дело и выявить крота в управлении милиции, подготовившего это преступление, чтобы завладеть монетами. Написано с юмором, иронией. Читается легко. Читатель узнает много интересных исторических сведений о временах французской революции.
Александр Горохов
Два луидора Людовика XVI. Иронический детектив
1
Сержанта и убийцу увезли еще ночью. Труп лошади – под утро, часа в четыре. Крови на асфальте почти не было.
За ночь лошадиное дерьмо примерзло к асфальту и не воняло. Человеческое тоже. Петр Романович Ломов сидел на корточках и соображал: «Конная милиция ночью на отморозков напоролась. Ну, напоролась, зачем те стрельбу подняли? Бред какой-то. Майор Стриж попал в бандита! Еще больший бред. Он только ложкой в тарелку без промаха попадает, а тут с первого выстрела уложил наповал. Зачем тут приказал остановиться? Ну ладно, это пусть сами разбирают. Хотя как одно без другого? Не разберешь. Все связано вместе. Жалко сержанта».
Ни за что не стал бы он, еще недавно лучший опер города по кличке Пролом, а теперь частный детектив, заниматься этим делом. Но уж очень просил старый приятель, начальник управления собственной безопасности полковник Кротов.
– Петя, – уговаривал Крот, – помоги, пожалуйста, что-то там нечисто. Кадры у меня, сам знаешь, молодые, опыта никакого. Помоги. Я в долгу не останусь. Подстрахую, когда понадобится. Ты меня знаешь. И работу тебе денежную подкину, и техникой, когда надо, помогу. У меня толстосумы постоянно просят то проследить за кем, то еще какой чепухой заняться. Я тебе кучу таких чепуховых дел подкину. Примешь на работу двух-трех пацанов из юридического института, они справятся. Зарабатывать кучу баксов в месяц будет твоя контора. А ты помоги мне в этом дерьме разобраться.
Зачем просил, что это за дело такое важное, Пролом из разговора не понял, но дружок как в воду глядел. Действительно, с дерьмом пришлось иметь дело. В прямом смысле.
На человеческом бурели капли крови.
– Совсем расхворался майор Стриж, – ехидно сочувствовал он старому сослуживцу. – Геморрой старика замучил. Сколько еще встреч с бандитами предстоит? Так и до пенсии не дотянет.
А было это… – продолжал размышлять Пролом. – До такого цвета кровь доходит часов за пять-шесть. Сейчас восемь двадцать одна. Значит, было это в два-три ночи. Ну, никак не раньше часа. Примерно так они и доложили.
Следы армейских ботинок сорок шестого размера с остатками человеческого добра увели его взгляд влево. В подворотню. Он знал: там, за старой, облезлой кирпичной довоенной постройки стеной из дырявой трубы всегда подтекает вода. И тут все соответствовало. Колыванов вляпался и пошел смывать.
– Эх, Колыванов, Колыванов. Пятьдесят лет прапорщику, а дня не было, чтобы не вляпался. Нету мозгов, считай, калека. «Ничего не видел, мыл ботинки». Чего принесло его в милицию? Ни таланта к сыску, ни ловкости. Только что здоровый, как медведь, – ворчал Петр.
Мартовское солнце наконец проснулось. Лучи пролезли через облака. Оповестили, что началось утро, поглядели на лошадиную кучу. Отразились желтым блеском в глаз Ломова.
– Это что еще такое? – спросил он на этот раз удивленно и вслух.
Там блестела монета. Пролом натянул хирургическую перчатку, двумя пальцами достал, отер о камуфляжную штанину, потом по привычке обнюхал и начал разглядывать.
С монеты индюковато глядел крючконосый, щекасто-зобасто-лобастый профиль Людовика 16-го. Или, как было написано на монете, – LUD XVI. На другой стороне по краю вокруг герба с короной нестройно, как всегда у французов, красовалась надпись из разных слов, разбирать которые бывшему оперу было неохота, и дата 1783.
«Столько лошади не живут», – подумал Пролом, знавший толк в лошадях. Прикинул монету на вес – тянула граммов на пятнадцать.
– Это как же ты сюда вляпалась? – спросил детектив. – Такая красавица – и в дерьме. Прямо как Колыванов.
Монета, естественно, промолчала, а вот помощник Пролома Гена Люков по кличке Глюк кашлянул и предложил:
– Романыч, давайте я к вещдокам приобщу.
– Давай, – строго поднял на него глаза Пролом, спрятал луидор в бумажник и показал пальцем на кучи: – От каждой граммов по сто.
– А эти-то зачем? Я про монету говорил, протянул Глюк с обидой.
– Для анализа, Гена. Исключительно для анализа. – Ломов встал и направился в подворотню.
Глюк вздохнул, брезгливо сморщил нос, отломил короткую ветку от старого вяза и ковырнул. Блеснул второй луидор.
– Боженька на небе сидит и все видит! – повеселел Гена. Вытащил монету, вытер о штанину, как до того сделал шеф, и спрятал в потайной пистончик на поясе брюк.
Потом перековырял каждую кучу, больше монет не было. Отобрал понемногу того, что было приказано, разложил в пакеты, спрятал в пластиковый мешок и, насвистывая «Наша служба и опасна, и трудна», побежал догонять.
А Петр Ломов соображал. Он шел быстрыми шагами по замерзшим лужам, прошлогодним, вдавленным в землю окуркам, клочкам бумаги, листьям и размышлял:
«Во-первых, надо идти в музей и расспросить о монетах. Во-вторых, ненавязчиво зайти к Стрижу и узнать о ночном дозоре. В-третьих, сходить на конюшню поговорить с лошадьми. Отставить с лошадьми. С конюхами. В-четвертых, полный анализ продуктов полураспада, но этим займется Глюк. На сегодня все».
Сзади пыхтел помощник.
– Геннадий, немедленно дуй в лабораторию, и чтобы к обеду все анализы были готовы. Группа крови, что ели, где еда выросла, когда скошена, или собрана, или куплена. И т. д., и т. п. Если хотя бы на один вопрос из этих или любых возможных других не ответишь ? выгоню.
– Петр Романович, да они за месяц на половину не ответят! Лучше я сразу это дерьмо выброшу и в охранники пойду наниматься.
Пролом понял, что перегнул. Взял помощника за локоть и заговорил задушевным голосом:
– Куда же я, Гена, без тебя? Это я так, по привычке, чтобы дело ускорить. А дело, кажется, очень перспективное. Думаю, у нас в городе еще такого не было. Крутое дело. Чтобы из лошадей выпрыгивали золотые монеты, такого я не припомню.
Потом он набрал номер начальника лаборатории по сотовому и долго, упорно, убедительно просил бросить всех экспертов на помощь Глюку.
– Тонечка, – картавя, цитировал Пролом классика, – дело архиважное. Промедление смерти подобно. Или сегодня, или никогда. Или мы их, или они. Третьего не дано. Вся надежда на вас!
– Я тебе не Надежда, – упиралась начальница криминалистов и в ответ цитировала другого классика: – Я простая русская баба, мужем битая, врагами стрелянная, живучая. Нету у меня специалистов, одни недоумки остались.
– Тонечка, помоги Генке, он тебя любит.
– А ты? – игриво кокетничала подполковник Антонина Григорьевна Вихрова по кличке Виагра.
– А уж я-то как люблю, – отвечал детектив, – слов нет описать.
– Что слов нет, это плохо. Пора бы найти слова. Как-никак детектив не из последних. Или врут?
– Стараемся, – скромничал Пролом.
– Ну, ладно, и мы постараемся. Присылай своего помощника.
– Спасибо, родная, – закончил пикировку Петр Романович. – Вперед, Гена. Тебя ждут самые лучшие и, что не менее важно, самые красивые кадры, – направил он помощника, а сам заспешил в музей.
Рост у Петра Романовича невысокий, но никому и никогда не приходило в голову считать его мелким или как-нибудь еще в этом роде. Потому, что был он крепок, коренаст, половину жизни занимался боксом, излучал уверенность и правоту, свойственную только большим людям. Не в смысле длинным, а именно большим. Носил подполковник в отставке Ломов густые, но недлинные усы, волосы ежиком и бакенбарды до кончиков ушей, которые закрывали шрам, полученный в молодости. Петр шрамов стеснялся, считал, что они не украшают, а, наоборот, позорят его как профессионала.
– Значит, не смог переиграть, раз получил по морде ножом. Тут гордиться нечем, – ворчал он иногда.
Хотя шрам получил, когда задерживал один четверых головорезов. Троих уложил. Одного просто отправил в нокаут с первого удара, с двумя другими поступил примерно также, а от четвертого не увернулся. Тот успел достать молоденького лейтенанта бритвой, но далеко не ушел, Петр, обливаясь кровью, почти не видя, на звук выстрелил и наповал уложил бандита.
Была у подполковника жена, та самая подполковник Антонина Григорьевна Вихрова. Фамилию она при замужестве менять не захотела потому, что быть Вихровой ей больше нравилась, чем Ломовой, а Петр не настаивал. Дети выросли, по родительской стезе не пошли. Сын окончил местный мединститут, аспирантуру в Москве, защитился, женился и врачевал заведующим хирургическим отделением в лучшем госпитале столицы.
Дочка тоже удалась. Окончила в университете филфак и работала спецкором московской газеты. Три года назад вышла замуж за тренера областной сборной по восточным единоборствам, родила, сейчас нянчила дочку, но связь с газетой не теряла.
В общем, все у подполковника Ломова складывалось как надо. Да и не могло быть иначе у основательного, спокойного профессионала. И быть бы ему полковником, но рухнул СССР, появились «горячие точки», и в командировке получил он очередь из автомата в спину. Вылечили, но отправили на пенсию. Деятельной натуре на пенсии было скучно. Так он и стал в сорок девять частным детективом собственного агентства, а в помощники к нему напросился сосед по палате, тоже пенсионер-оперативник не из последних, тридцативосьмилетний капитан в отставке Геннадий Люков. Работали они вдвоем, да друзья помогали.
2
Тяжеленная трехметровая дубовая дверь музея скрипела, качалась, но не пускала. Пролом тащил на себя за бронзовую ручку. Ржавые шурупы дергались, стукались огромными выпуклыми позолоченными головками о глазницы львов, в которые были вкручены, вроде как сочувственно моргали, но дверь не открывалась. Подполковник хотел призвать Господа, поднял голову, увидел звонок, спрятанный в углу от дождя под куском велосипедной камеры. Позвонил. Через минуту дверь шелохнулась, но не открылась. – Помогите! – крикнули оттуда.
Ломов уперся ногой в стену. Потянул. Дверь поддалась, появилась щель. Ломов тянул, оттуда толкали. Дверь упиралась, цеплялась за гранитный пол. Когда образовалась щель, выглянула старушка, заполнила худеньким телом проем, резко наклонилась, толкнула задом, и дверь открылась.
– Заходь, сынок, – разрешила она. – Ныне в музей никого не заманишь, а ты сам пришел. Никак нужда есть?
– Есть, мать, нужда. Кто у вас тут старинными монетами занимается?
– Занимается! – обрадовалась старушка. – Нумизматикой профессор Плейшнер занимается! – Знакомая фамилия! ? обрадовался Пролом.
– Знакомая, милый, еще бы не знакомая. Это мы его так прозвали. Похож очень на Евстигнеева, а на самом деле он профессор Винярский Виконтий Львович. Знаток редкостный. С ним из Москвы приезжают советоваться. Знает все. От антика до Китая. Иди за мной.
По деревянным ступеням она провела подполковника на второй этаж, постучала в низенькую, с овальным верхом дверь, глянула в щелку, поднесла палец к губам и замерла. За дверью заскрипел пол, послышались шаги. Вышел Евстигнеев-Плейшнер.
– Виконтий Львович, это гражданин к вам. Опять еле дверь открыли. Вы уж директору скажите, нас он не слушает.
– Скажу, Варвара Тихоновна, обязательно скажу. Только вы мне напомните.
Привратница ушла.
– Проходите. Чем могу? – спросил Винярский и пошел назад к столу с разложенными бумагами, включенным компьютером. Было заметно, что он в той работе и отрываться от нее не хочет. ? Присаживайтесь. Подождите, пожалуйста, минутку, а то мысль убежит. Потом не вернешь. Мне осталось строк пять написать.
Ломов знал, что такое убегающая мысль. Понимающе кивнул. Стал разглядывать кабинет.
Выбеленная обычной известкой небольшая комната со сводчатым потолком походила на келью, в которую притащили десяток книжных шкафов, расставили вдоль стен с фотографиями монет и медалей, в угол впихнули продавленный диван, обтянутый коричневой кожей, протертой лет за шестьдесят каждодневного сидения. В безликой мебели выделялся стол. Большой, темный, украшенный инкрустацией из светлого дерева. С зеленым сукном поверху. Столешницу держали на плечах львы с когтистыми лапами. Удивительно, но компьютер не делал его современным. Наоборот, монитор казался не нынешним, а оттуда, из башни Мерлина или еще какого средневекового колдуна.
– Прошу еще раз извинить, уважаемый Петр Романович, я вас внимательно слушаю.
Пролома редко чем удавалось удивить, Плейшнеру удалось. Он думал, что профессор начнет нести наукообразную бредятину, закатывать глаза, рассказывать о бескорыстности и высоком назначении науки, а этот неизвестно откуда знает его.
– Да вы не удивляйтесь. Лет двадцать пять тому вы заходили к нам. Тогда нас ограбили. Украли иконы, кортик времен Павла. Вы осматривали окна, витрины. Потом нашли воров. Возвратили все в музей, говорили речь. Мы хлопали, благодарили. Вам было не до младшего научного сотрудника из отдела орденов и монет. А я вас запомнил.
– Да? – Петр Романович пытался вспомнить. Действительно припомнил про ограбление, но при всей своей уникальной зрительной памяти Винярского вспомнить не мог.
– Да я из длинноволосого выпускника университета с тех пор стал лысым ветераном музейного движения. Стал, как тут коллеги шепчутся, Плейшнером, – засмеялся профессор. – И не пытайтесь вспомнить, не выйдет. Однако слушаю вас внимательно.
Ломов достал из бумажника луидор, протянул хозяину кабинета:
– Чем больше вы мне про него расскажете, тем проще мне будет работать дальше.
Винярский взял монету, но не как берут сдачу в магазине, а по-особенному. Профессионально, с любовью и нежностью. Так хороший хирург берет инструмент на операции. Твердо и бережно одновременно. Через большое увеличительное стекло он долго рассматривал по очереди обе стороны, торцы монеты. Бормотал себе под нос нечто непонятное. Потом вернул монету и заговорил.
– Это двойной луидор Людовика Шестнадцатого. Монета золотая, редкая, дорогая. Но не настолько, чтобы из-за нее людей убивать. Состояние хорошее, хотя есть небольшие непрочеканы. Весить должна 15,5 грамма, но поистерлась и сейчас весит, наверное, на четверть грамма поменьше. Стоит…
«Начнет сейчас городить про бесценность музейных экспонатов», – поморщился Пролом. Но профессор, помолчав с минуту, сказал:
– На недавнем аукционе в Москве за подобную монету давали двадцать две тысячи рублей.
– Всего-то, – задумчиво протянул подполковник.
– За подобную! – Профессор поднял указательный палец вверх. – Вряд ли кто вам скажет про эту монету больше. У нас в городе никто. В стране, пожалуй, найдется несколько профессионалов.
– Я вас внимательно слушаю, профессор. – Петр Романович почуял, что не зря пришел в музей.
– Среди профессионалов ходит легенда. – Виконтий Львович встал из-за стола, подошел к спрятанному за шторой холодильнику, достал бутылку с минеральной водой, два стакана. В один налил себе, в другой подполковнику. Выпил. Снова сел в кресло. Было видно, что он волнуется.
– Вы, конечно, обратили внимание на дату, выбитую на монете. 1783. Это ровно за десять лет до казни того, кто на ней изображен. Но не это главное. Говорят, что весной того года он посетил монетный двор. Осмотрел хранилище и взял наугад из сундука две монеты. Посмотрел на них. Побледнел. Спрятал за отворот рукава и спешно ушел.
