ISBN :
Возрастное ограничение : 16
Дата обновления : 06.02.2024
Виктория принялась подробно рассказывать про маму, бабушку, двоюродных сестер, хотя ясно было, что можно просто декламировать стихи на английском из школьной программы – результат получится тот же. Платон Дмитриевич, кивал одобрительно, но выражение серых глаз не менялось, так сочувственно слушают лишь умалишенных. Когда Виктория рассказывала, как в 2019 году бабушку положили на операцию, Платон Дмитриевич ласково улыбнулся:
– А нынче какой год по Вашему летоисчислению?
– Две тысячи двадцатый. А по Вашему исчислению?
– От сотворения мира по Греческим Хронографам 7248. От Ноева потопа по Греческим Хронографам 5006. От начала Иулианского счисления времени 6453. Ну, а от Рождества Христова 1740.
Платон Дмитриевич ждал от Виктории развития хронологической темы, но она не любила даты, напрямую не касавшиеся её биографии. Представления об историческом процессе ограничивались Днём Победы 9 мая 1945 года, были ещё татаро-монгольское иго и восстание декабристов, но датировать эти события Виктория не бралась.
Если этот придурочный не спятил, то она попала не в своё время. То есть на самом деле Платон Дмитриевич давно умер, хотя сейчас, в этом времени, где они зачем-то прутся в Петербург, он жив… Виктория запуталась.
– Платон Дмитриевич, Вы реально при царе живете?
– На Всероссийском престоле царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, – отчеканил старичок.
Что-то такое Виктория читала или смотрела. Кажется, ещё какой-то Потемкин был, или это не про Анну Иоанновну… Словом, молодец, садись, оценку знаешь.
– А Екатерина Первая или Вторая уже были?
Сказано Викторией было явно что-то совершенно неуместное. Седые брови Платона Дмитриевича изумленно приподнялись, и он вновь торжественно произнес:
– У нас царствует Ея Императорское Величество Анна Иоанновна, благослови, Господи, её царствование и даруй ей долгие лета!
Виктория горестно вздохнула: опять сказка про белого бычка, но хоть выяснялки свои бестолковые на минуту прекратил. Однако теперь уже Вику понесло:
– А с Наполеоном война уже прошла? Пугачев был или ещё будет?
Зачем Виктории понадобилось эти сведения, она и сама не смогла бы объяснить. Соотнести исторические события между собой ей было не по силам, и ответа на главный вопрос, как отсюда выбраться, из этой информации было не получить. Но невозможно молча переваривать, что за окнами не павильоны Мосфильма, и не ведения от галлюциногенного вуколовского порошка (в этом Виктория убедилась, несколько раз больно ущипнув себя за руку), а прошлое, каким-то мистическим образом ставшее настоящим.
Карета остановилась.
– Трапезничать пора подошла. Нашу беседу продолжим за столом.
Платон Дмитриевич, кряхтя, вылез из кареты (ни за что не подумаешь, что он на рассвете из окна прыгал), захотел помочь Виктории выбраться, но передумал. Окинув её критичным взглядом, предложил посидеть и подождать, «я распоряжусь: поесть Вам, голубушка, сюда принесут».
– Мне бы в дамскую комнату, – жалобно попросила Виктория. Но Платон Дмитриевич не понял. Пришлось объяснить конкретнее, на что был дан совет обождать, а по дороге выйти в спокойном месте и там оправиться.
– Я фигею, дорогая редакция, – других комментариев у Виктории не нашлось, а промолчать она, конечно же, не могла.
Потрапезничать пришлось жестким куском вареной курицы и безвкусным травяным пойлом. На посуде Виктория решила не концентрироваться, и так негатива предостаточно, значит, надо искать позитив. Вопрос – где его искать…
Дальнейший путь не отличался разнообразием: несколько раз на встречке появлялись нелепые сооружения, называемые Платоном Дмитриевичем почтовыми кибитками. Попутно он гордо поведал о своей карете, сделанной французскими мастерами. Но если в иномарке Платона Дмитриевича трясло беспощадно и яростно, каково же было в остальных средствах передвижения на этих колдобинах! Ненадолго Виктория задумалась о проблемах отечественного автопрома и дорожного строительства, но размышления были прерваны всё теми же идиотскими вопросами: Где? Что? Когда? И, главное, по чьему наущению? Платон Дмитриевич чем-то стращал, что-то сулил, но сориентироваться в ситуации и оценить выгоду сотрудничества с ним Виктория была не в состоянии, впрочем, она была не в состоянии вообще что-либо оценить и в чём-либо сориентироваться – разум отказывался воспринимать происходящее.
– Платон Дмитриевич, Вы у меня уже весь мозг выклевали, дайте подремать, – перебила Виктория очередную серию надоевших вопросов.
В карете тотчас же нашлись подушка и одеяло, мерное покачивание убаюкивало, но и сквозь навалившейся сон до Виктории доносилось: «А почему назвались Викторией? Над кем победу замыслили одержать?»
Виктория Чучухина не читала «Путешествие из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева (она вообще не питала склонности к чтению подобной литературы), поэтому и предположить не могла, что дорога до Питера может занять без малого неделю. Когда карета действительного тайного советника Платона Дмитриевича Паврищева въехала в Санкт-Петербург, Виктория уже перестала считать, сколько времени она обходится без свежего белья, костюмированные сцены у обочин перестали её интересовать, вопросы спутника слились со стуком колес о мостовую. Какая разница, что там бубнит этот оживший детектор лжи, что её ждет в этом странном мире… Ей необходимо принять душ, нарастить сломавшийся ноготь и позвонить домой.
IV
Петергоф, 21 июня 1740 года
В летних покоях императрицы Анны Иоанновны было прохладно, несмотря на июньское солнце, беспощадно палящее тем летом. Императрица не любила жары, громких звуков, темных одежд. И Платон Дмитриевич Паврищев, наряженный в расшитый золотом нежно-брусничного цвета тонкого шелка камзол, вначале радуясь прохладе, а вскоре шмыгая носом и поеживаясь от холода, полушепотом докладывал о странном происшествии:
– Убеждает сия притворщица, что живет в Москве, но города не знает, о простых предметах не имеет представления, по-русски изъясняется с ошибками, однако при сём не безумна и речи её не бессмысленны. Князь Соболевский-Слеповран хотел, дабы я её как диковинку в Петербург прихватил, ну вот, я его наживку якобы и заглотил. Надобно поглядеть, что он теперь делать станет? Главное, глаз с сей забавницы не спускать, дабы не пропустить, с кем она тут сношаться будет, с кем союзничать.
– Привези-ка ко мне сию чуду. А я уж решу, чего она стоит.
– Так она здесь, под присмотром в карете у ворот сидит, – радостно зашептал Платон Дмитриевич.
– Тогда веди прямо сейчас. Поглядим, чего у Слеповрана в саду выросло.
Лицо Платона Дмитриевича осветилось неподдельным счастьем, словно сбылось его заветное желание – продемонстрировать Викторию Чучухину императрице. Тайный советник поклонился и тотчас же исчез, как и не было его. Умел старый придворный двигаться бесшумно, как кот.
А Виктория Чучухина в это время сидела, забившись в угол кареты, и два угрюмых исполина молча наблюдали за её смятением. Настроение Виктории было прескверным: Петербург не оправдал ни одного из множества её ожиданий. Самое элементарное – колготки, прокладки, шампунь-кондиционер – здесь нельзя было ни купить, ни выпросить: все делали вид, что никогда о подобном не слышали. Впрочем, Виктория допускала, что может в этом краю непуганых идиотов действительно ни о чём таком и не слышали: то, как они выглядели, свидетельствовало о полном отсутствии краски для волос, дезодорантов и эпиляторов. Даже обыкновенного душа здесь нельзя было принять, а то, что предложили Виктории в качестве одежды, невозможно было надеть без посторонней помощи, вдобавок, оно резало, терло, мешало ходить. Когда Виктория, наряженная в это, подошла к зеркалу, то на весь петербургский дом Платона Дмитриевича раздался истошный крик: «Снимите с меня немедленно эту фигню!»
И вот теперь во всех этих неудобных нижних юбках, подъюбницах, фижмах и нелепейшем платье, напоминая самой себе «бабу на самоваре», полусидела-полустояла Виктория Чучухина всё в той же, привезшей её из Москвы, французской работы карете. Пребывала Виктория в ожидании новых подвохов от судьбы, и они не заставили себя ждать: дверца кареты приоткрылась, и Платон Дмитриевич, как и неделю назад, повел ничего не понимающую Викторию навстречу новым потрясениям. Как только они переступили порог здания, которое Платон Дмитриевич называл «царскою обителью», Виктория со всех сторон почувствовала на себе внимательные взгляды, но всегда любившая быть центром внимания, сегодня она испытывала лишь смущение и неловкость. Веснушчатый молоденький офицер, деловито спускавшийся по широкой лестнице, остановился как вкопанный и уставился на Викторию. «На себя посмотри, рыжий-рыжий-конопатый, одни гольфы всех денег стоят», – подумала Виктория и задорно ему подмигнула – пусть сам смущается, а не её в краску вводит. Молодой человек действительно смутился, яростно покраснел, но с места не сдвинулся, ошалело глядя Виктории вслед. Дальше было ещё хуже: они шли по анфиладе комнат, где сидело, стояло, прохаживалось множество людей, и все они рассматривали идущую за Платоном Дмитриевичем Викторию. И хотя Вика не могла одобрить внешний вид здешних обитателей: «чего таращитесь, сами чучела огородные», – но ощущала себя в высшей степени некомфортно. Она даже за хлебом в булочную с ненакрашенными ресницами не выходила, а чтобы к толстым колготкам надеть туфли на шпильке – такого зашквара с Викторией не могло приключиться ни при каких условиях – лучше уж босиком. А здесь десятки людей смотрят на её неуложенные волосы, на идиотскую косыночку, абсолютно не гармонирующую ни по цвету, ни по качеству с её нелепым платьем расцветкой «весна на кладбище» – мелкий цветочек по темному фону. Лучше было бы ей оставаться в карете с амбалами валуевского типа и носа на улицу не высовывать.
Так, сопровождаемая любопытными взглядами, шла Виктория за Платоном Дмитриевичем по бесчисленным, как ей показалось, комнатам и переходам. Паврищев много раз объяснял Виктории, как нужно войти, как поклониться, где встать, когда входишь в покои самодержицы. Но когда они наконец оказались перед монаршими очами, Виктория позабыла всё, чему её учили. Не то, чтобы Анна Иоанновна была грозна или, тем более, ужасна, напротив, вместо ожидаемой монументальной фигуры царицы на троне, Виктория увидела обычную полноватую тетку с веселым лицом. Опешила Виктория из-за множества странных людей: карлики, горбуны, калеки заполняли комнату.
– Ну, давай, покажись, московская гостья, – усмехнулась Анна Иоанновна.
«Гостья! Гостья!» – загалдели нелепые фигуры, а одна, непонятно, мужчине или женщине принадлежащая, вдруг села на корточки и, кудахча, как курица, стала изображать, что снесла яйцо.
«И это царские палаты! Скорее всего, я реально оказалась в огромной психушке. Прежде были филиалы, а вот теперь я в главном корпусе», – в который раз за последнюю неделю подумалось Виктории.
– Ну-тка, тише! Ишь, расшумелись, – Анна Иоанновна повысила голос.
Никто особенно не испугался, но кудахтанье, блеянье и безумные причитания немного поутихли. «Вот тут человек и теряет гордое имя», – определила своё местоположение Вика. Ей, как всегда, пришел на ум афоризм из социальных сетей – её главного источника информации.
– Подойди-ка поближе, – Анна Иоанновна кивнула Виктории. – А вы прочь пошли, надоели! – это уже шутам и шутихам, небрежно, ни на кого не глядя, но те сразу, толкаясь и кланяясь, попятились к дверям. – И ты ступай, обожди в кавалерской, – а это Платону Дмитриевичу.
– Рассказывай, каким ветром тебя к Соболевскому-Слеповрану занесло, – голос императрицы звучал строго, но в лице ничего кроме любопытства не читалось.
Виктория начала отвечать императрице, но, сама не понимая зачем, рассказала историю про ядский яд, найденный в сумке Вуколова, с самого начала: как пять лет назад ехала в южном поезде на верхней полке, а напротив, на такой же верхней полке, лежал голубоглазый, белозубый Вуколов – мужчина всей её жизни. Надо же было Виктории выговориться, поскольку ни одной из подруг позвонить нельзя, а мозг плавился от навалившихся событий, от всей невероятности происходящего.
– Как говоришь? Мужчина всей жизни? – Анна Иоанновна лишь изредка перебивала, прося повторить что-то непонятное или понравившееся.
Их беседа длилась больше часу, и говорила в основном Виктория. Ох, и отвела она душу. «Нашла свободные уши», – прокомментировал бы Вуколов, но было похоже, что императрицу заинтересовал этот разговор. Будучи завзятой сплетницей, Анна Иоанновна в узкий круг наперсниц допускала, наравне с графиней Щербатовой, и бывшую кухонную девушку Юшкову и посудомойку Монахину, ставших статс-дамами за умение остроумно рассказать дворцовые сплетни и поддержать непринужденную женскую болтовню. А в тот июньский день 1740 года случилось невероятное – Виктория Чучухина и Анна Иоанновна понравились друг другу, и хотя у самодержицы ничего общего и быть не могло с заблудившейся во времени жительницы московской девятиэтажки, но почувствовали они какую-то им двоим понятную точку взгляда на жизнь, на «мужчину своей жизни». Анна Иоанновна почти ничего не поняла из рассказанного Викторией, но неожиданно для себя услышала ноту женского переживания, так созвучную с мелодией её чувств; а поезда, мобильники, гаражи и прочая бессмыслица казались атрибутами сказки, но сказки на редкость увлекательной.
– Хорошо баешь, оставляю тебя при нашей милости, дабы небылицы свои рассказывала, – порешила Анна Ионновна к концу разговора.
Так Виктория Чучухина, человек с высшим образованием, ведущий специалист отдела анализа и внедрения, осталась во дворце на непонятной должности сказительницы. Карлики и карлицы, горбуны и потешники стали её трудовым коллективом. Виктория отмечала про себя, что штатное расписание фриков явно раздуто, но вслух сказать не решалась, к тому же её положение всё-таки было относительно терпимым. У неё была пусть и очень маленькая, но своя, отдельная коморка неподалеку от царских покоев. Ей разрешалось беседовать наедине с императрицей. В присутствии Анны Иоанновны в кружке самых близких самодержице дам велись долгие разговоры на вечную тему – ну, почему они все козлы! – и Виктории было дозволено в этих обсуждениях принимать участие. Она пересказывала все виденные ею сериалы, все прочитанные любовные романы. Виктория Чучухина имела невероятный успех, хотя в реалии восемнадцатого века с трудом переводились понятия менеджмента, маркетинга и «фирма Zima-letto» в рассказе про преображение гадкого утенка Кати Пушкаревой (про превращение гадкого утенка в лебедя Виктории пришлось рассказывать отдельно, про это здесь ещё не знали, как и про Белоснежку, и про Снежную королеву). А восхитительная фраза «Меня трудно найти, легко потерять и невозможно забыть», припомненная как-то Викторией, была многократно с восторгом повторена слушательницами, а после растиражирована в амурных письмах к галантным кавалерам.
И ещё открыла Анна Иоанновна у Виктории удивительный дар: она предсказывала события, которым ещё только предстояло произойти спустя столетия: про нашествие французов (даже стихи читала: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»), про взятие Зимнего дворца в далеком двадцатом веке, про страшную войну с германцами. И вроде бы бред полный, но придворный астролог Крафт развернул свои таблицы, посчитал, поразмыслил и испуганно прошептал: «Всё именно так и будет. Марс, Плутон, транзит Сатурна – всё, что говорит сия девица, есть подлинная правда». И затем не раз Георг Вольфганг Крафт наедине разговаривал с Викторией Чучухиной, уточняя те немногие даты, которые она знала, Крафт сам рассчитал, что даты были сдвинуты на тринадцать дней, так как движения планет описываемым событиям именно на такой срок не соответствовали. Виктория слышала в школе: «Пушкин погиб двадцать девятого января по старому стилю…», но не вникала, почему по старому стилю и отчего по новому. Потому на просьбу Крафта подсказать, когда же именно Юлианский календарь заменили Григорианским, Виктория лишь пожимала плечами. Но Крафт смотрел почти влюбленно, поскольку Виктория Чучухина была единственной знакомой ему женщиной, умение которой не ограничивались даром видеть удивительные и страшные картины будущего, она умела возводить числа в степень и понимала, что такое периметр и радиус – Крафт был не только чернокнижником, но ещё математиком. Анна Иоанновна верила Крафту безоговорочно: его гороскопы никогда не подводили. И если могла Виктория видеть далёкие баталии (Крафт подтвердил, что события подлинные, соответствующие положению планет), значит, может при желании увидеть и другие картины. И к Виктории стали обращаться с извечными вопросами: любит? не любит? женится? изменится? Виктория пыталась объяснять, что она не ясновидящая, она даже «Битвы экстрасенсов» не смотрела, но ей не верили, сердились, обижались, и пришлось Виктории Чучухиной отвечать на поставленные вопросы. И что удивительно, очень часто ответы подтверждались жизнью. А если не подтверждались, то ничего не поделаешь: в любом деле случаются погрешности.
Так и стала жить Виктория во дворце на непонятном положении полушутихи-полукомпаньонки, ни с кем из окружавших Анну Иоанновну толком не сблизившись, несмотря на всю свою общительность. Уж очень специфическая публика заполняла дворец: все друг за другом подсматривали, беспрерывно ябедничали и наушничали – такого серпентария прежде Виктория даже вообразить не могла.
V
Санкт-Петербург, 25 июля 1740 года
В то июльское утро Виктория Чучухина занималась любимым делом: в течение получаса рассматривала свое отражение в зеркале – подарке княгини Урусовой, преподнесенном в благодарность за рекомендацию использовать для контрацепции свечи «Патентекс Овал». И хотя, как и о самом красивом слове «контрацепция», так и о подобном средстве предохранения ни в Петербурге, ни в Париже, ни в Лондоне, куда написала своим друзьям княгиня, никто не слышал, но совет был так изящен и красив, что княгиня не могла не отблагодарить Викторию милым женским подарком. Зеркало Викторию не радовало: волосы отросли настолько, что эффектно окрашенные концы потеряли всякую привлекательность, да и сами волосы приходилось собирать в нелепый узел на затылке, а это Викторию явно не красило; на подбородке выскочил прыщик, но тонального крема тут не было по определению, а то, что здесь именовали пудрой, на самом деле было розовым осыпающимся порошком. «На четвертом месяце радистка Кэт, хочется какой-то связи – связи нет, медленно плывут по небу Юнкерса, шифр не тот и жизнь не та…» – грустно напевала Виктория Чучухина и ощущала себя Штирлицем, одиноким и загадочным. Но у Штирлица была отдушина – он мог отправлять письма от Юстаса Алексу, а ей здесь некому было написать, да и нечем. Письменные принадлежности иных возможностей, кроме как перепачкаться чернилами, не предоставляли. Одиночество – это когда хочется ответить на письма спамеров, но Виктория была лишена даже этого.
Итак, сидела Виктория на узенькой кровати в своем чуланчике, предаваясь печальным мыслям о том, что впереди её ждет ещё один бездарный день в королевстве кривых зеркал, и тут в дверь постучали. На пороге стоял конопатый молоденький гвардеец. Виктория уже видела его: несколько раз мелькала в лабиринтах комнат его длинная фигура, но конечно, если бы не веснушки, он не задержался в памяти Виктории, затерявшись в бесконечном хороводе дворцовых обитателей.
– Доброе утро, сударыня!
– Это спорный вопрос. Утро добрым не бывает, особенно здесь, – угрюмо пробурчала Виктория.
Молодой человек удивленно на неё посмотрел.
– Позволю заметить, сегодня утро выдалось на редкость добрым, а за ним следует нам ожидать доброго дня. Я Вам обещаю, – молодой человек говорил серьезно, но зелёные глаза смеялись.
И Виктория улыбнулась, улыбнулась первый раз с той минуты, как очутилась в саду Соболевского-Слеповрана. Там, в двадцать первом веке, Виктория отличалась смешливостью, улыбка выдающая, по мнению Вуколова, полное отсутствие интеллекта, постоянно присутствовала на её лице, однако теперь у Виктории никак не получалось улыбнуться: окружающее пугало, раздражало, отталкивало. Но этому конопатому гвардейцу нельзя было не ответить улыбкой, настолько он был радостно-сияющим. А улыбнувшись, Виктория заметила, что на подоконник вспорхнула красивая бабочка, а за окном светит яркое летнее солнце, и комнатка её светлая, и занавесочка весёленькой расцветки.
– А Вы откуда знаете, что день будет добрым?
– По службе положено. Позвольте представиться, адъютант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Афанасиевич Мальцев.
– Чучухина Виктория Робертовна, – Виктория состроила презабавную гримасу, приглашая собеседника вместе посмеяться над нелепым словосочетанием.
За двадцать семь лет Виктория научилась не стесняться разношерстности своих имя-отчества и фамилии, но полюбить это звукосочетание не смогла. Однако на адъютанта лейб-гвардии Измайловского полка её представление произвело неожиданное впечатление:
– Как Вы красиво зовётесь!
– Родителям спасибо, – пожала плечами Вика, вспомнив замечание своей двоюродной сестры Алины Лозанской: «Виктория Чучухина – это впечатляет! Круче только Виолетта Самоварова».
– А Вы ко мне просто так или по делу?
– Мне представилась честь сопроводить Вас, Виктория Робертовна, к Ея Высочеству Государыне принцессе Мекленбургской Анне Леопольдовне, – объявил Мальцев, сияя от счастья.
– А это зачем? – насторожилась Виктория.
– Для проведения личной аудиенции, Виктория Робертовна, – Мальцев продолжал счастливо улыбаться.
«Чему радуется? Может, ненормальный», – подумала Виктория. Но, несмотря на дурацкую, по мнению Виктории Чучухиной, улыбку, а скорее именно из-за неё, адъютант лейб-гвардии Измайловского полка Сергей Афанасиевич Мальцев ей нравился всё больше и больше.
– С собой чего-нибудь нужно брать? – уточнила Виктория, хотя брать ей, собственно, было нечего.
– Можете взять всё, что Вам будет угодно, – просиял Мальцев. – Я Вас, Виктория Робертовна, за дверью подожду, пока Вы собираетесь. Вы не торопитесь, Виктория Робертовна.
Виктории стало смешно от того, как беспрерывно повторял Мальцев её имя и как восторженно смотрел он на неё.
По пути к принцессе Анне Леопольдовне Мальцев, всё так же радостно улыбаясь, рассказал о своем умнейшем псе Басурмане, необычайном урожае яблок в мещовском имении его тетушки и о готовящемся выступлении голландских комедиантов. Виктория живо представляла всё, о чём вел речь Мальцев: ей виделась картина всеобщего праздника, присутствующие на котором были веселыми, веснушчатыми и рыжими, как и рассказчик, – огромные дворцовые двери парадных зал распахивались, и из них выезжала на огромном цирковом велосипеде дрессированная собака, следом вывались хохочущие над фарсом зрители с огромными оранжевыми яблоками в руках. Дальше мыслям Виктории было дано новое направление: зачем было делать такие высокие двери – неужели архитектор планировал перемещаться по дворцу верхом, стоя на стременах? Но даже для такого вояжа можно было дверные проемы пониже сделать – экономия ценных пород древесины была бы весьма ощутимой.
– Прибыли! – счастливо объявил Мальцев, распахивая очередные гигантские двери.
После тяжелой роскоши покоев Анны Иоанновны белоснежная, наполненная светом и воздухом комната показалась Виктории верхом дизайнерского искусства. В обитых бело-розовым полосатым штофом креслах, оживленно болтая, сидели две молоденькие девушки.
Виктория уже видела принцессу Анну Леопольдовну, когда та, сопровождаемая унылым мужем, принцем Антоном-Ульрихом, присутствовала при завтраке Анны Иоанновны. Виктория была допущена в столовую высочайшим дозволением и стояла в уголке, ожидая, когда до неё дойдет ход. Ход не дошел – Анна Иоанновна рассердилась на племянницу, кричать на беременную не стала, но пришла в скверное расположение духа, прервала трапезу и удалилась в гардеробную переодеваться для посещения манежа. Виктории запомнилась неуклюжая из-за огромного живота молчаливая принцесса и худой принц с грустными глазами побитой собаки; не знай, что царская чета, приняла бы за бедных родственников. Впрочем, таковыми они и были, и если бы Виктория Чучухина хоть немного интересовалась историй Отечества и читала дополнительную литературу, рекомендованную в учебнике за восьмой класс, то ещё в школе узнала бы, что Анна Леопольдовна четырех лет от роду была привезена в Россию матерью, Екатериной Иоанновной, родною сестрой государыни. Вернулась домой сестрица императрицы, вернее не вернулась, а спаслась бегством от своего скупого и грубого супруга, герцога Мекленбургского. И росла Анна Леопольдовна Мекленбургская близ Москвы в Измайловском дворце своей бабки, вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны, качалась на качелях под песни дворовых девок, с ними же собирала смородину по берегу Москвы-реки, но всё в её судьбе переменилось, когда её бездетная тетка Анна Иоанновна взошла на престол. Остроумно решила незамужняя самодержица вопрос о престолонаследии, назначив преемником кого-либо из будущих детей племянницы. И тотчас же по принятию решения императрица поселила тринадцатилетнюю Анну Леопольдовну в императорском дворце, окружив её штатом воспитателей. Мать будущего, не рожденного покуда правителя выучили французскому и немецкому языкам, приучили к чтению и привили правила придворного этикета. Девочка всё впитывала как губка, но не уяснила главное требование – быть следует такой, какой тебя хотят видеть. Анна Леопольдовна держалась особняком, предпочитая разговорам с придворными чтение, и поэтому во дворце говорили, что юная принцесса не имеет ни умственных пристрастий, ни вкуса к культурному обществу, ни уменья держать себя в нём с достоинством.
Виктория не раз с интересом слушала воспоминания придворных дам о подробностях пышной свадьбы Анны Леопольдовны, год назад отпразднованной во дворце. Виктория очень любила рассказы про свадьбы, представляя себя и Вуколова на месте новобрачных. И воображение ярко рисовало ей детали бракосочетания Анны Леопольдовны и принца Антона-Ульриха Брауншвейг-Люнебург-Бевернского, молодого, однако не подающего никаких надежд. Но на место Анны Леопольдовны Виктории оказаться не захотелось. Всеми рассказчицами подчеркивалось, как невеста безучастно стояла под венцом, а в глазах была такая тоска, что многие дамы промакивали навернувшиеся слёзы, демонстрируя последнюю французскую диковинку – крохотные кружевные тряпицы. И год спустя после той свадьбы придворные не уставали обсуждать ссоры между молодой Брауншвейгской четой и как могли раздували их взаимную вражду. Сплетнями жил дворец.
Но в это солнечное июльское утро Виктория не сразу узнала печальную племянницу Анны Иоанноны. За кофейным столиком сидела весёлая молодая женщина, а круглый животик лишь добавлял нежное очарование предстоящего материнства. Виктория склонилась в низком реверансе, которому обучалась несколько дней, тот ещё пилатес!
– Проходите, Виктория, – приветливо кивнула Анна Леопольдовна. – Мне хотелось бы с Вами поговорить.
Этим утром вокруг Виктории происходили явные чудеса: уже второй человек во дворце обращался к ней на «Вы».
– И мне бы тоже хотелось кое-что обсудить, – перебила принцессу вторая, темноволосая и донельзя хорошенькая.
Мальцева отослали, Викторию Чучухину усадили за стол и принялись угощать калеными орешками. Предложение садиться привело Викторию в ступор: при дворе Анны Иоанновны сидеть в присутствии царственной особы категорически воспрещалось. Часами приходилось стоять, никакой тренажер такой нагрузки Виктории не давал.
Анна Леопольдовна по большей части молчала, в то время как темноволосая тараторила без умолку. Виктория растерялась: может, эта беременная и не принцесса вовсе, раз брюнетка так вольно себя держит. Виктория Чучухина ещё не разобралась в перипетиях сложных дворцовых отношений и не знала, что темноволосая красотка была любимой фрейлиной Анны Леопольдовны баронессой Юлианой Магнусовной фон Менгден и что без совета своей подруги принцесса не предпринимала никаких действий. И сегодня пригласить Викторию для прояснения некоторых неясностей в картине грядущего тоже была идея Юлианы.
– Мы знаем, что Вы владеете даром прозора, а положение наше таково, что нам важно предугадать грядущие события, – обратилась к Виктории фрейлина.
– Предугадывать не могу, рассказываю лишь то, что знаю, – привычно прокомментировала ситуацию с ясновидением Виктория. Но её пояснения, как, впрочем, и всегда, проигнорировали.
– Ея Высочество имеет к Вам важный вопрос. Вы одолжите нас чрезвычайно, ежели верно ответите, – торжественно произнесла Юлиана.
Виктория сразу догадалась, что её будут спрашивать про пол ребенка: весь дворец жил ожиданием рождения наследника престола. «Только за УЗИ мне осталось поработать», – обреченно подумала Виктория Чучухина, но вопрос был из совершенно неожиданной области.
– Скажите, можно надеяться, что он вернется в Петербург? – принцесса протянула Виктории маленький овал с портретом белокурого красавца.
– Разумеется, приедет, – поспешила успокоить Анна Леопольдовну Виктория: беременным нельзя волноваться. – А кто это?
– Граф Карл Мориц Линар, – тут же влезла в разговор Юлиана и добавила: – Учтите, сие тайна, о коей рассказывать никому не следует.
– Да пожалуйста, – Виктория пожала плечами, была нужда кому рассказывать, хотя, если действительно нельзя про это говорить, какого фига они с ней, первой встречной, делятся, дурочки болтливые… – а Ленар – это ленинская армия? У моей подруги так дедушку звали.
– Причем здесь чей-то дедушка! Не отвлекайтесь, отвечайте на вопросы Анны Леопольдовны, – возмутилась Юлиана, ей не терпелось расспросить о своих проблемах, но принцесс, и тем более беременных, принято пропускать вперед.
– Скажите, а как скоро граф приедет в Петербург? – тихо спросила Анна Леопольдовна и посмотрела на Викторию так, что ей ничего не оставалось, как ответить.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом