Подхожу к лестнице, зачем-то снова бросаю взгляд на эту горничную. Молодая девушка, круглое лицо, из-под чепчика выглядывают каштановые завитки; успеваю заметить изгиб белой шеи – и поворот мраморной лестницы прячет её от меня. Мозг зачем-то расцветает воспоминаниями о моих любовницах, мысленно перебираю их, ноги перебирают ступени. Вспоминаю, как знакомился с ними, как легко они становились моими, как легко мы с ними находили общий язык, общую постель, общее утешение. Мне казалось, что я нужен им, им казалось, что они нужны мне. В чём-то это было правдой, но лишь в немногом. Я нашёл у них то, что искал, я дал им то, что мог дать, я получал некое удовольствие с ними, и я очень им благодарен за пусть недолгое, но ощущение желанности. Расставшись с ними, я не ощутил никакого дискомфорта, можно даже сказать, что я ни о чём не жалею, возможно, лишь о том, что не рассмотрел их более внимательно, а ведь каждая из них могла стать для меня более достойной женой, чем Софи. В чём разница между ними и ей? Её я любил.
Мне нравится, что о любви к ней я думаю в прошедшем времени, хотя где-то глубоко-глубоко до сих пор настойчиво царапает мысль о том, что я не смог её добиться.
Подхожу к двери спальни, за дверью тихо. Представления не имею, что буду делать, когда увижу то, что внутри. Выяснять отношения? Драться с соперником? Высказывать ей все претензии, что накопил за эти годы? Мысли кажутся одна нелепее другой, но я пришёл и не могу заставить себя уйти просто так. Поэтому просто берусь за ручку двери и тяну её на себя.
Дверь открывается бесшумно. В нос бьёт запах интимного процесса, которым тут недавно занимались. Напротив меня в огромной постели, в лучах закатного солнца спят двое. Она положила свою головку ему на плечо и закинула свою грациозную ножку на его бедра. Его сильная рука лежит на её талии. Постель в беспорядке, простыни сбиты, одеяло практически полностью упало на пол, их обнажённые тела прикрыты лишь частично.
В висках начинает стучать. Громче, громче, невыносимо громко. Чувствую, как всё моё тело напрягается, чувствую, что пот вышибает везде, где может, сразу становлюсь липким, резкий запах моего же пота бьёт в нос; ощущение такое, что в эти десять секунд моего созерцания этой влюблённой пары вложили несколько часов пытки с помощью электрического тока.
Всё, что мне нужно, – это просто принять увиденное, оформить документы на развод, отдать ей этот чёртов дом и вычеркнуть её из своей жизни навсегда. И попробовать жить счастливо в будущем. При мысли о счастье чувствую тошноту, не оттого, что это слово мне противно, а оттого, что оно для меня запретно. Я и оно – чуждые друг другу материи, я не верю, что когда-нибудь смогу проснуться утром и подумать о том, что я сча… даже выговорить не могу, слово застревает в сознании.
Закрываю глаза. Зачем я поехал сюда? Всё же уже видел через видеозапись, чего я тут хотел? Раскаяния от Софи? Ха-ха-ха. Решаю уйти прямо сейчас. Больше её жизнь меня касаться не должна, пусть играет, кем захочет, я научусь жить заново, без игр. Открываю глаза и разворачиваюсь, не глядя на них, делаю шаг к выходу, но мне в спину бьёт сонный бас:
– Э, ты что тут делаешь, тварь?
Резко разворачиваюсь: он сидит и смотрит на меня своими пустыми глазами, Софи сонно щурится и тянет на себя одеяло. На его вопрос сложно ответить, поэтому предпочитаю промолчать. Он тянется рукой за трусами, быстро натягивает их, и вот он уже стоит на ногах у постели и, угрожающе сжимая кулаки, повторяет вопрос:
– Я не понял, ты что тут делаешь?
– Смотрел, как моя жена спит с любовником, что ещё я тут мог делать.
– Она не твоя жена, – рычит он, – она не твоя уже три года!
Три года. Я и рад, что он назвал эту рогатую цифру, и нет.
– Моя, твоя, какая разница? – спокойно говорю ему.
Почему говорю спокойно, не знаю; в висках продолжает стучать, по спине течёт струйка пота, мечтаю разорвать его на куски и выбросить из этого дома, хотя и понимаю, что он тут ни при чём, не он же заставлял меня жениться на этой женщине, но тем не менее хочется заглушить собственную никчёмность каким-то действием, выплеснуть через что-то. Заткнуть рот своему унижению, вот чего я желаю. И как только я понимаю это, понимаю и принимаю мысль о том, что меня унизили, растоптали, надругались над моей честью, – во мне просыпается животная ненависть к этому куску мышц.
Он открывает рот, чтобы вывалить ещё что-то грубое, но не успевает сказать, потому что за долю секунды я оказываюсь рядом с ним, и мой кулак ударяет его где-то между виском и ухом.
Я слышу, как Софи верещит, и вижу, как от неожиданного удара он падает на пол. Я прыгаю на него и начинаю со всей силы бить его в лицо, бью с такой силой, что собственные кулаки хрустят, чувствую, что и на его лице что-то ломается и лопается, и кровь марает мои руки. Визг Софи превращается в нечленораздельный вой и утихает где-то вдалеке. Просто перестаю её слышать. В ушах настырный голос: «Убей его, убей, отомсти за себя, убей», и мои руки обхватывают его горло.
Я мысленно прорисовываю в голове своё ближайшее будущее, вижу, как сижу в колонии строгого режима много-много лет, вижу, какие поганые там условия, вижу, что к людям там относятся как к собакам, и я точно такая же заморённая собака среди других, но это мне кажется прекрасной перспективой в сравнении с тем, что я переживаю сейчас.
Вдруг из ниоткуда появляется Софи. Я уже забыл, что она тоже здесь. Она накидывается на меня как кошка, она когтями целится в мои глаза, чувствую ожог царапин на щеке, на секунду расцепляю руки, чтобы её откинуть. Сопротивления этого качка не опасаюсь – мой противник не приходит в себя ещё с момента первого удара, поэтому убеждаюсь, что Софи отлетела достаточно далеко от меня, и снова закрываю замок своих рук на шее обидчика.
Его горло угрожающе хрустит, изо рта вырывается отвратительный хлюпающий звук, ещё пара мгновений, и я могу считать свою обиду отомщённой, но…
На мою голову обрушивается что-то. Боль такой адской проникающей силы, что реальность покрывается красными пятнами и потухает.
Глава 4
Сознание врывается в меня болью. Мне так больно, что я даже кричать не могу. В нос бьёт запах гари, и ощущение нестерпимого жара пронизывает всё моё тело. Вдруг чувствую, что кто-то тащит меня за ноги. Следом в мою жизнь врываются звуки. Слышу шум разрушения и треск огня, и ещё всхлипывания, вернее, безутешные рыдания, которые обрываются надрывным кашлем кого-то рядом со мной. Слышу и свой стон и пытаюсь открыть глаза. Кто-то тащит меня, вытаскивает из горящего дома, делает это из последних сил, медленно, всё в дыму, дышать нечем. Хриплю:
– Убегай, брось меня!
Напрягаю ноги, дёргаю на себя; её руки от неожиданности выпускают их, но она вновь пытается их взять и падает сама, потому что задыхается от дыма. Переворачиваюсь, на четвереньках пытаюсь понять, где выход из дома, но ничего не вижу, дым жжёт глаза. Она падает рядом, я не понимаю, кто это, но тело такое хрупкое, что может принадлежать только девушке.
В моей голове всё мутнеет, хочу сдаться прямо сейчас, боль в голове съедает все мысли, сдохнуть легче, чем это терпеть. Но вдруг её рука, вернее, её тонкие пальцы обхватывают мои, и они тянут меня, она не перестаёт кашлять, но тянет меня. Поражённый её волей к жизни, ползу следом, каждую секунду кажется, что я больше не смогу, но её пальцы не сдаются.
Вдруг её пальцы сжимаются так сильно, что мне больно, а потом исчезают; слышу надрывный кашель, кашель до рвотных позывов, выворачивающий наизнанку лёгкие кашель. Я сам в нескольких секундах от такого же кашля, дым обдирает лёгкие до мяса, шарю рукой, чтобы найти её, нахожу, упираюсь пальцами в её тело, кашель вдруг затихает.
Отсутствие её кашля так пугает меня, что волосы встают дыбом, судорожно вдыхаю дым и начинаю так же, как и она, судорожно корчиться в кашле. Мне кажется, что мой кашель не прекратится никогда; катаюсь по полу в припадке, мечтая о глотке чистого воздуха или о глотке чистой воды, чтобы смыть с горла налёт копоти. Но ни чистого воздуха, ни чистой воды тут нет.
Вдруг разрывающаяся от боли голова куда-то исчезает, за нею исчезает желание выплюнуть лёгкие, следом исчезает припекающий тело жар от огня. Я не знаю, хорошо это или плохо, но я превращаюсь в светлый всполох где-то во вселенной.
Я постепенно пытаюсь осознавать себя. Если я вижу, что это вселенная, значит, у меня должны быть глаза, но их нет. Как и самого меня нет, я до сих пор всего лишь всполох. Вокруг меня движется прекраснейшее из всего, что можно увидеть, – бесконечный простор движущихся космических тел. Всё такое отчётливо яркое, идеально расположенное в пространстве, такое знакомое и такое реальное. Мне кажется, я знаю это место. Я родился тут. Тут, сотканный из света, я обрёл себя как суть.
Здесь я выбрал, что именно я хочу познать, выбрал направление, выбрал ориентиры и пути. Здесь я часть общего света. Бесконечного света. Я энергия, я смысл, я жизнь. Здесь я могу обрести всё, что мне нужно, но мне ничего не нужно. Всё, о чём я мечтаю, у меня уже есть. Я обрёл всё, что хотел, я добился всего, чего должен был, я уже состоялся.
Я впитываю в себя звуки пространства, эту глубокую мелодию звёзд, и плыву в полной гармонии бытия межреальности. Всё внешнее пропало, всё суетное ушло, есть только желание быть, быть светом и звуком, материя уже не актуальна.
Я способен охватывать всю окружающую меня красоту, я способен быть большим и маленьким, я точка во вселенной, и я вселенная. Я свет, я радость, я начало.
Начало будущего, начало всего.
Я часть божественного. Я Бог.
Я хочу быть.
Не умирай, Саша.
Этот голос не принадлежит творцу, этот голос не принадлежит духу, этот голос принадлежит душе, и этот голос обращён ко мне.
Не умирай, Саша!
Этот голос не один, этих голосов несколько, этот голос имеет плотность, этот голос имеет силу, этот голос как канат, толстый канат, способный удерживать свет.
Саша, не умирай! Саша, не умирай! Саша, не умирай…
Канат уже держит меня, но меня не тяготит это. Этот голос, он тоже свет, он дополняет моё сияние, и от этого окружающее меня пространство расцвечивается золотом мерцания.
Саша, не умирай!
Голос превращается в крик, он одновременно и кричит, и шепчет, и размножается на бесчисленное количество звуков.
Саша, не умирай!
Голос уже знает, что я не умираю, я только начал жить, я рождён, я просветлён, я есть.
Ты нужен ей. Не умирай, Саша.
Я знаю, что нужен, всегда это знал. Я нужен ей точно так же, как и я сам нуждаюсь в ней. Мы с ней ключи друг от друга. Теперь стали ключами. Голос связал нас с ней. Он проделал огромный путь, выбирая меня для неё, определяя её для меня. Он предусмотрел все траектории движения сущего, он пожертвовал себя в служение нам. Он отдаёт всего себя во имя существования единения её света с моим, он знает, что мы должны бороться, но бороться ради обретения. Этот голос сделал то, что до этого считалось невозможным, но этот голос есть любовь, только другая любовь, любовь, созданная независимо от внутреннего и внешнего, любовь чистая, любовь первозданная. Этот голос сам является бессмертной душой, душой, которая прошла часть своего пути, но избрала свет её глаз вместо движения вперёд. Душа, которая согласна стать ничем, вернее, чем-то, чем-то огромным, но при этом несуществующим, для того чтобы мы с ней состоялись. Мы никогда не узнаем, какую жертву принесла эта душа ради нас, но мы будем догадываться и беречь данное нам сокровище. Клянусь. За себя и за неё.
Я открываю глаза. Отвратительно чувство прийти в себя с трубкой во рту. Понять, где я нахожусь, нетрудно. Самочувствие так себе. Голова тяжёлая, моргать больно, тело незнакомое, тяжёлое, слабое. Наличие трубки во рту жутко раздражает. В палате никого нет. Хочу позвать на помощь, получается только хрипящее мычание, вдобавок ко всему ещё и рвотные позывы. Поэтому сразу прекращаю попытки. Вдруг понимаю, что эта трубка дышит вместо меня. От осознания этого сразу бросает в холодный пот. Но при этом сознание ясное, чёткое.
Судя по всему, Софи ударила меня чем-то по голове, потом был пожар. Сомневаюсь, что дом сам загорелся. Потом, видимо, она испугалась, что я умру и она будет виновата, и решила меня оттуда вытащить. Раз я живой, значит справилась. Теперь у меня есть за что быть ей благодарным. Значит, она не такой потерянный человек, как я думал.
Терпеливо жду появления хоть кого-то из медперсонала. Обстановка палаты внушает доверие. Всё чисто, новая мебель, техника тоже выглядит свежей. Несвежий в этой палате только я. Ухмыляться больно и тошно, поэтому ухмыляюсь в уме.
Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я пришёл в себя, но часы на стене утверждают, что не прошло и двадцати минут. Наконец дверь открывается, входит женщина-врач с какими-то бумагами в руках. Лицо уставшее, сосредоточенное, за стёклами очков видно серые круги под глазами. На меня не смотрит, смотрит в бумаги, затем на мониторы слева от меня. Смотрит на них удивлённо, переводит взгляд на капельницу, из которой очень медленно что-то вливается мне в вены. Я устаю ждать её взгляда, чувствую себя нелепо, и наконец её глаза встречаются с моими, и она подскакивает, будто её ударило током. У неё такое испуганное лицо, что я чувствую себя неловко, но ведь я ничего не делаю, я просто лежу. Или я выгляжу слишком плохо? Может, у меня лицо в ожогах? Но я бы, скорее всего, чувствовал это, видел боковым зрением хотя бы, что лицо изменилось. Её испуг приводит меня в такое замешательство, что мне самому становится страшно. Датчики тоже начинают волноваться и сообщают об этом учащённым пиканьем. Скорее всего, пульс участился. Наконец она обретает дар речи, кладёт планшетку с бумагами на тумбочку, подходит ко мне.
– Александр Николаевич, извините. Вы понимаете, где находитесь?
Понимаю, чего уж тут непонятного. Моргаю один раз. Видел, что так делают в фильмах.
– Очень хорошо. К сожалению, я не могу убрать трубку искусственной вентиляции лёгких до вечера, но могу попросить медсестру поставить вам сонное, чтобы вы легче перенесли это время.
Уходить в сон не хочу, хмурю брови, не понимаю, зачем нужно ждать вечера. Но без способности говорить возразить мне нечего. Врач нажимает кнопку на моей кровати, через мгновение появляется медсестра.
– Надя, пациенту нужен отдых, поставь феназепам.
Надя кивает и будто из ниоткуда извлекает шприц. Мне кажется, что я засыпаю раньше, чем она начинает вводить жидкость в мышцу. Странно, но я вижу сны. Яркий сон, красочный. Я вообще видел сны только в детстве и вот теперь. Обычно между вечером и утром я просто проваливаюсь куда-то и выныриваю при первой вибрации телефона. Будильник я ставлю без звука, чтобы не будить Софи. После того как мы стали жить отдельно, потребность в беззвучном будильнике пропала, но привычка… дело такое.
Я понимаю, что сплю, и это удивительно и странно. Передо мной красивый старинный город. Я не знаю, где нахожусь, но здания вокруг из прошлых эпох. Я внимательно смотрю по сторонам: высокие дома создают тень на узких улочках, где-то вдалеке играет музыка, на одном из перекрёстков я вижу солнечный свет, льющийся в пространство между домами. Этот свет переливается и манит к себе. Не сопротивляюсь, иду к свету, луч всё ближе, кажется, что он плотнее обычного воздуха, неуверенно протягиваю к нему руку, плотность та же, но руке становится тепло. Делаю шаг в этот свет.
На пару мгновений теряю способность видеть, щурюсь, различаю впереди какой-то залитый солнцем парк. Вокруг ходят люди, но я особо не вижу их, они не имеют никакого значения в этом сне. Значение имеет другое существо.
Посреди парка, на небольшом льняном покрывале сидит девушка. Я не вижу её лица, она низко склонила голову, её тёмные волосы оставили открытым лишь кончик носа. Девушка сидит, подогнув под себя ноги, на ней светлое платье, и вся её фигура пронизана какой-то опустошающей трагедией. Всё, чего мне хочется, – это просто утешить её, погладить по этим немного спутанным волосам, обнять за худые плечи, посадить на колени, прижать. Как котёнка. Но можно ли?
Это мой сон, я тут хозяин, но девушка так реальна, что я не верю, что она – это моё воображение. Я в нерешительности стою в двадцати шагах от неё. Она не видит меня, она вообще ничего вокруг не видит; возле её ног лежит небольшой лист плотной бумаги, и она медленно водит по нему карандашом. Что она рисует?
Желание взглянуть на рисунок обжигает меня, мне становится жарко, мне нечем дышать, мне страшно. Страшно, что не успею увидеть, что проснусь раньше времени. Паническая атака пробегает дрожью по ногам, поднимается к животу, сковывает грудь, залезает в уши. Я делаю вдох, внутри всё обжигает, хочется закашляться, но я боюсь спугнуть видение как птицу, собираюсь с силами и выдыхаю, делаю ещё один медленный вдох и заставляю ноги сделать шаг. Тело до сих пор тяжёлое, но я чувствую себя спокойно. Я обещаю себе, что если не увижу рисунок сейчас, то постараюсь вернуться в этот сон и ещё раз попытаюсь увидеть и рисунок, и девушку. Я буду дышать ожиданием этой встречи, буду искать способ вернуть этой девушке то, что она утратила. Расстояние между нами сокращается, вот и рисунок. Звёзды. Она рисует звёзды.
Маленькие и большие, россыпь звёзд на бумаге. Звёзды будто живут, они складываются в созвездия и мерцают. Мне кажется, что я уже видел эту картинку, что это звёздное пространство как-то связано со мной. Перевожу взгляд на девушку. Я стою совсем рядом, можно руку протянуть и прикоснуться к её блестящим волосам, можно присесть рядом и заглянуть в лицо, можно спросить её имя. Карандаш в её руке замирает: она заметила, что рядом кто-то есть. Она поворачивает голову, я вижу бледный профиль, но картинка смазывается. Я понимаю, что сегодня мне суждено расстаться с ней. В последний миг всё-таки решаюсь протянуть к ней руку, кончики пальцев чувствуют мягкую прохладу её волос – я открываю глаза и чувствую под пальцами прохладу больничной простыни.
Передо мной сидит Иван, сидит, смотрит на меня, вид глупый – испуганно-удивлённый. С удовольствием отмечаю, что во рту больше нет трубки, но другие трубки ещё имеют место быть. Замечаю идущую из-под одеяла трубку мочеприёмника, в руку воткнута капельница.
– Ну ты как? Дышишь? – не выдерживает Ванька.
Мне становится смешно: в последний раз он был так напуган, когда я в детстве выпал из нашего дома на дереве; чувствовал я себя тоже жутко, но, ко всеобщему удивлению, ничего не сломал. Улыбаюсь. Приятно, что кто-то может так сильно за меня переживать. От осознания моего «неодиночества» внутри тепло, конечно, там есть ряд неразрешённых вопросов, в основном неприятных, но стараюсь пока двигать их поглубже.
– Дышу, Вань.
Он выдыхает, немного расслабляется, откидывается на спинку стула.
– Хорошо, тебе трубку убрали минут десять назад только. Ты сначала так медленно дышал, что было страшно, но вроде ничего, теперь-то же получше, ага?
– Ага.
Несмотря на слабость в теле, вместе с сознанием просыпается и физиологическая часть бытия.
– Вань, тут есть что пожрать?
Он округляет глаза, встаёт:
– Ща найдём.
Пулей вылетает из палаты. Пока жду его, провожу анализ состояния тела. Все конечности выглядят целыми, руки лежат поверх одеяла; медленно приподнимаю – ожогов не видно, аккуратно трогаю лицо; меня вдруг снова насторожил испуг врача при моём первом пробуждении, но лицо целое. Даже ссадин не чувствую. Ванька возвращается с подносом и с врачом.
Я делаю попытку присесть, врач сразу реагирует:
– Ну-ну, давайте без резких движений, я сейчас подниму вас.
Нажимает кнопку, кровать начинает поднимать меня в положение полусидя. Ваня нерешительно стоит рядом, не зная, куда деть поднос.
– Дай мне уже поесть, – нетерпеливо говорю ему.
Он протягивает мне поднос, я беру его в руки, но он не отпускает до тех пор, пока я не ставлю его на колени.
– Я, кстати, хорошо себя чувствую, ложку держать смогу, – с сарказмом сообщаю ему.
Но врач приходит Ивану на помощь:
– Знаете, Александр Николаевич, с вашим повреждением лёгких странно, что вы не то что ложку можете держать, а вообще, что в сознание пришли.
Удивлённо вскидываю брови, но, прежде чем ответить, запихиваю в рот большую ложку геркулеса, с удовольствием жую, запиваю компотом.
– А что не так с моими лёгкими?
– Могу говорить при Иване Сергеевиче?
Меня всё больше удивляет их таинственность, но голод сильнее; киваю и продолжаю жевать.
– Вы поступили к нам позавчера поздно вечером с тяжелейшим отравлением горючим газом. На момент, когда вы поступили, вы уже были в коме; пока мы пытались что-то делать, вы решили умереть. Мы зафиксировали смерть, но спустя двадцать две секунды вы решили воскреснуть, но из комы не выходили.
Она переводит дух; я откусываю хлеб, отправляю в рот последнюю ложку каши.
– Но я же вышел из комы вроде.
– Вышли. По прогнозам должны были выйти не скоро, и то, что вы сейчас дышите самостоятельно, – это чудо.
Проглатываю остатки еды под их неотрывными взглядами. Кома, смерть… чушь какая-то. Чувствую себя очень живым.
– Это всё, конечно, прекрасно, но я хочу в туалет.
– Сейчас позову медсестру, – с досадой говорит врач и пулей вылетает из палаты. Ванька устало садится на стул.
– Добавки бы.
– Ты уверен?
– Уверен. Я голодный и хочу домой, скоро меня выпишут?
