Константин Александрович Сидоров "Сиреневый коктейль"

– Да почему ты такого мнения?! – взбунтовал я. Эта женщина меня практически не знает. За эти четыре года мы общались с ней раз пятнадцать от силы, и всегда на отвлечённые темы, а тут она мне такое заявляет.

– Да оттуда, что по тебе видно, – ответила Света. – Ты себя в зеркало видел? Отрешённая от мира сего морда, небрежно завязанный галстук, когда ты после очередного выступления сюда заявляешься. Небритый, пьяный, и со стопкой нот в руках! После каждого концерта ты стараешься забыть моменты проведённые на сцене, или просто не помнить их. Отыграл, и слава богу, как говорится. А потом удивляешься, что люди музыку быстро забывают. Ты забываешь исполненные произведения быстрее, чем слушатели. Те хотя бы успевают донести впечатления до дома, родных, а ты же забываешь всё ещё до того, как выпьешь первый бокал пива.

Мне нечего было ответить. Эта женщина права. Она допила свою бутылку вермута, положила в рот последнюю дольку апельсина и посмотрела на меня.

– Ну что? – спросила Света. – Продолжим разговор или мне уйти?

– Прости, – только и смог я сказать.

Не спеша я перебрался за привычное место возле Стёпы, Светлана ушла. Степан курил. Возле него стояла почти до краёв заполненная пепельница. Компания из троих говорунов сидела рядом и рассуждала о правильности существования скинхедов в лихие девяностые. Ох и зря Миша с Ваней затронули эту тему. Лысый Стас мог их обоих одним ударом за такое уложить.

В те самые девяностые, когда я окончил консу и на всякий случай поступил в местный педагогический, Стас со своей бандой зачищал ряды приезжих. Он был главарём местной банды скинхедов. Грозой не наших. Да что там, его даже свои боялись!

Проходя мимо них к стойке бара, я слегка тронул Стаса за плечо. Не дай бог он встанет.

– Стас, не бери на свой счёт, – сказал я ему.

– Угу, – буркнул он в ответ.

Надеюсь, я его хоть капельку подуспокоил, иначе нашему бару конец. Я помню, как он взахлёб говорил о своей молодости, как хорошо было шугать этих не наших, как он с ребятами ломал им головы, руки, ноги… Помню его рассказы о ментовке девяностых, в которой он оказывался по два или три раза в неделю… Помню и его запои по тем друзьям, которые оказались с пробитой головой в морге…

– Тебя тут спрашивали, – сказал мне бармен, когда я присел на своё обычное место напротив Степана.

– Кто? – не понял я.

* * * * *

Меня искала та девушка, которая вышла сразу после моего появления в баре. Впервые она пришла в тот вечер после грозы, но меня уже не застала.

Девушка не представилась бармену, но моё имя ей было известно. На вид ей нет и тридцати. Стройная, высокая, длинноволосая брюнетка. Личико вылеплено будто из гипса – настолько ровные и правильные черты.

Степан сказал мне, что в тот вечер девушка спросила меня, и приходила затем каждый вечер. Но почему ушла сейчас, когда я пришёл, непонятно.

– Ни зачем я ей нужен, ни кто сама такая она не сказала? – спросил я у бармена.

– Нет, – отвечал он. – Лишь спросила Максима.

– Ну и шут с ней, – немного погодя ответил я.

Мы со Стёпой молча закурили. Трое друзей за столом стихли, после сильного удара Стаса кулаком по столу. Чуть позже все трое встали и ушли по домам. Я заказал себе ещё бокал пива и не спеша его пил. Как ни странно, сегодня мне было не о чем говорить с барменом, или просто не очень-то хотелось болтать под конец вечера.

Где-то через полчаса к нам зашли два парня с девушкой, сели за второй столик и заказали бутылку коньяка и лимон. Негромко разговаривая, налили себе по первой и выпили. Вечер в баре был самым обыкновенным. Потом мне стало скучно сидеть, и я ушёл.

Уже было достаточно темно, но всё же я отправился домой пешком. По вечерам дышится легче. И думается хорошо. Постепенно в моей голове вырисовывалась книга, которую надо бы написать. Слишком долго я вынашиваю её. Нестерпимо хотелось вылить все эти образы на страницы тетради, ощутить дыхание этих персонажей, проникнуться атмосферой другой жизни. А может просто моя жизнь слишком скучная, от того в голове и появлялись эти фантазии и образы иного мира, в котором я сам хотел оказаться.

Войдя в свою однокомнатную квартиру, я на миг подумал, что зря я не женился, а то встречал бы хоть кто-то. Или собаку надо было завести. Да хоть цветочки комнатные! У меня на подоконниках стояло что угодно, только не фиалки или кактусы.

Года три назад я познакомился с одной милой девушкой. Мы несколько раз ходили на свидания, затем она стала оставаться у меня на ночь. У нас могло что-то выйти, но… Наверно, я привык быть один, иначе впустил бы её в свой дом насовсем.

Она подошла ко мне после концерта в филармонии. В тот вечер я играл Шопена и Рахманинова. Ей очень понравилось. Звали её Машей. Светловолосая, немного полноватая, но очень милая и добрая. Всегда одевалась стильно и дорого. Её округлое личико было очень красиво. Губки так и просили поцелуя, а глаза сверкали игривым блеском. Или молодым желанием к жизни. Всё в ней было прекрасно, но надолго у меня не задержалась. А всё из-за того, что для меня это не было даже отношениями. Просто кто-то рядом, просто есть с кем посидеть в баре или кино. Ей, конечно, это не нравилось, и мы тихо разошлись. Потому и сижу теперь дома один.

Затосковать по былой жизни не успел – уснул. И сон какой-то странный снился. То ли стекло, то ли невидимая преграда отгородила целую улицу вместе с людьми, машинами, магазинами и мною. Ещё и дождь пошёл. Сидя в парикмахерской не успел на концерт, от того появился страх, что меня уволят за неявку. Но затем страх прошёл и появилось какое-то безразличие. И ещё девушка, то ли моя, то ли бывшая, хотя настолько знакомая, что ощущалось присутствие кого-то близкого и родного. А затем всё, проснулся. Только ужасно не выспался, как ни пытался потом подремать. Глаза непроизвольно закрывались, но сон не приходил. Пришлось вставать, хоть и не зачем было.

Последние дни мая выдались очень тёплыми и солнечными. Да и гроза была всего один раз за месяц. Отпуск – прекрасная пора. Оказывается, я настолько устал от работы, что эти несколько дней я даже не понимал, что отдыхаю. Пора бы и выбраться куда-то, хоть на пляж, или в театр, только не в тот бар, в котором я провёл многие годы своей жизни. Кажется, я сам уже провонял сигаретным дымом и спиртом. Пора завязывать.

Но правильные мысли, как правило, приходят только поутру, пока голова ещё лежит на подушке, а дальше весь день по старой, проторенной годами дорожке. И о чём бы с утра приятном не думал, колесо жизни крутится своим обычным чередом, и ничего изменить не удастся. Разве что самую малость.

В силу этого под вечер я и приплёлся в свой старый, до боли знакомый бар. Где за столиком в углу сидел Ванька, за ближнем к нам пока ещё трезвая троица, за Ванькиной спиной Олеся; компания из шести студентов шумно обсуждала уходящий учебный год. Марк всё рассказывал анекдоты своей подруге, Света возле окна только начала бутылку вермута, но апельсин ещё не очистила. Возле соседнего окна столик пустует – рано. Молодой (или какой он там) индус ещё не пришёл. Все знакомые лица.

– Налить? – как только я сел за барную стойку предложил Стёпа.

– Пивка, – отозвался я.

Стёпа налил бокал светлого холодного пива и поставил возле меня. Пузырьки газа стремились вверх, на свободу и чистый воздух, хотя зря они это делали. Если бы эти самые пузырьки знали, что в помещении не продохнуть от табачного дыма, они бы сидели дальше в своей кружке. Но в любом случае вся эта стая беглецов-пузырьков упиралась в плотную шапку из пены.

– Что-то ты не весел, – заметил бармен.

– Да день как-то бесполезно прошёл, – ответил я.

– Разве когда-то было иначе? – то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Степан. Я на него глянул исподлобья, но тот и ухом не повёл.

– Очень смешно, – ответил я. – Просто многое планировал, а день опять прошёл, так ничего я и не сделал.

– Макс, иди-ка ты на работу устройся, – посоветовал Стёпа вполне серьёзным тоном. И чего он решил до меня докопаться?

– Вообще-то у меня есть работа. Это ж из филармонии меня выгнали, а в школе я ещё преподаю, – ответил я бармену и глотнул холодного пива.

– Да я не про то, – пояснил Стёпа. – Устройся на нормальную работу, для мужика. Сразу интерес к жизни проснётся.

– А я по-твоему никогда нигде не работал? – слегка повысив голос возразил я. – Я ж по стройкам ходил, листовки раздавал, официантом работал, в такси был! Это по-твоему не работа?

– Неа, – невозмутимым тоном ответил Стёпа.

– Хорошо. А что тогда работа для мужика в твоём понимании? – спросил я.

Степан призадумался. На секунду даже перестал протирать сухим полотенцем бокал. А затем выдал:

– Напиши книгу.

Я чуть не подавился этими пузырьками в пиве.

– Вот посуди сам, – начал Стёпа, – ты пианист. Кому нужна твоя музыка? Ладно, не возражай. Даже если и нужна, то далеко не всем. А дальше? Ты ничего не оставишь на этом свете, даже детей у тебя нет, чтобы оспорить это. Каждый человек должен оставить след на этой планете, иначе жизнь его не имела ни капельки смысла. Особенно это касается мужчин. А музыка? Её не пронесут через столетия. Точнее твоё исполнение этих там Чайковских, Скрябиных и прочих. Они-то как раз оставили свой след, а твоё нажимание на кнопочки, как ты сам изволил выразиться, оставит разве что отпечатки пальцев на рояле, и то их сотрут на следующий день. А книга – это осязаемо, это след.

И возразить-то нечего. Да и незачем. Сказать ему, что ли, про свою давнюю мечту? А может он нарочно злит меня. У него вон собственный бар, целое здание, пусть и маленькое, а у меня ничего нет. Ни-че-го. Вот и подтрунивает меня. Меня! Человека с высшим консерваторским образованием!

– Стёпа, хорош шутить, уйду ведь, – ответил я.

– А никто и не шутит, – ответил он. – Я же всерьёз. Труд должен остаться. Он должен переродиться в нечто большее, чем воздух. Книга – это фундаментальный плод твоей работы, который покажет, чего ты стоишь. Труд, который воплотился и появился на свет и суд людской.

Я сделал вид, что задумался, и допил своё пиво. Затем неспешно закурил сигарету и спросил себе ещё бокал. Вот стесняюсь я почему-то сказать Степану о своём давнем желании напечатать книгу, а теперь он сам это предложил.

Я затушил сигарету в пепельнице, сделал глоток прохладного пива, и робко произнёс:

– Стёп, а я ведь давно хотел.

– Что именно? – не понял он, будто упустив суть разговора.

– Я о книге.

– А, вон оно что, – вспомнил бармен разговор. – Ты это, не обижайся на меня, я люблю музыку, да и твоя игра мне нравится.

– Не обижаюсь я. Стёп, я давно хотел книгу написать, – начал я о своём тайном желании. – Ещё будучи студентом и приходя к тебе в бар, у меня стали появляться такие мысли. От этой музыки столько образов в голове, что хотелось всё это изложить на бумаге, запечатлеть их, так сказать.

– И что тебе мешало? – спросил он.

– Сам не знаю. Может страх, что меня не поймут.

– Причём тут понимание тебя, если пишешь для себя?

– Ты же сам только что сказал, мол, труд на суд людской?! – напомнил я другу.

– Да, но… – Стёпа призадумался. В этот момент к нам подошёл Ванька и сел за стойку рядом со мной.

– Максим, вот скажи мне, – начал подпитый Иван. – Разве не прекрасен закат?

– Что? – не понял я. – Ты это про что?

– Про солнце, которое медленно уплывает за горизонт, озаряя небо нежным тёплым светом. Про его лучи, едва уловимые, и поле, над которым садится солнце, – расплылся в мечтах Ванька. Не сказать, что он был сильно пьян, но голос был таким певучим, мягким, добрым. И язык самую малость, будто уставший, едва заметно выдавал состояние владельца. – Я про те зёрнышки пшеницы, сквозь которые слегка пробивается свет и, кажется, что дотронешься, и поймаешь лучик солнца. Разве это не прекрасно?

– Конечно, прекрасно, – согласился я.

– Тогда угости меня пивом. Пжаалуста.

– А причём здесь пиво? – я был искренне удивлён его логикой. Как-то не вяжется пиво, поле и закат.

– Угости и объясню, – ответил Ванька.

– Бармен! Бокал пива этому романтику, – попросил я Стёпу.

– Одну минуту, – и начал наполнять бокал прохладным нектаром. – Мне и самому интересно, где же здесь связь.

– Спасибо, друг, – обратился Иван ко мне после того, как перед ним поставили бокал с пивом.

Ванька с минуту смотрел на пузырьки в своём прозрачном бокале, затем пригубил пиво и слизнул со своих усов пенку. И начал повествовать:

– Посмотри на свой бокал. Его стекло запотело, как вечером дымка покрывает речушку прохладным августом. А за дымкой что? Правильно – поле. Поле пшеницы, ржи, ячменя – чего угодно. Вот и в бокале нечто светлое. Посмотри теперь на свет через свой бокал – разве не похоже на закат?

Я попробовал посмотреть через бокал с пивом на тусклый свет ламп в баре, и в чём-то мог согласиться с Иваном. Но какая же фантазия должна быть!

– А пузырьки? – спросил я.

– А пузырьки, друг мой, это ничто иное, как надоедливая мошкара, – ответил он.

Стёпа чуть не упал под стойку – так он расхохотался. Его смех заполнил весь бар. А Ванька знай себе, да пей, но улыбка растеклась по его лицу. Такой довольной морды я у него давно не видел. А смех бармена оказался таким заразительным, что вскоре и я рассмеялся. Да уж, разрядил обстановку Ванька.

* * * * *

По приходу домой вечером я решил немного почитать. Хотя в моём подвыпившем состоянии слова в книге разбегались, строчки плясали, а голова отказывалась воспринимать прочитанное. Через пару страница чтива я отложил это занятие и лёг в постель, но сон не приходил. Ни с того ни с сего разыгралось воображение. Я ведь так и не сказал бармену о своём желании написать книгу, а теперь эта книга будто возникала в голове строчка за строчкой.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем я провалился в сон. А во сне снова книги, книги, строчки, обложки, персонажи, образы… Все такие живые, настоящие эти люди, живут в этих строчках без моего ведома, и новые абзацы появляются не по моему желанию, а по их поведению. Но надо заметить, что позже я разобрал всех этих героев. И почему только они оказались из разных книг? Мефистофель гулял с Иваном Федоровичем, Фауст разговаривал с кем-то возле собора Парижской богоматери, мимо проходил терминатор и разговаривал по телефону с Кафкой…

Ну и сон, головушка будто и не спала. Пришлось делать себе кофе и идти под холодный душ, после чего немного полегчало.

Ближе к обеду зазвонил телефон.

– Максим Викторович, добрый день, – сказал знакомый голос из трубки.

– Добрый, – ответил я.

– У нас тут концерт намечается послезавтра, нужно пару пьес Прокофьева, – сказала своим тонким голосом молодая девушка.

– Оксана, я уже не работаю в филармонии, – ответил я. Эта девушка обычно составляет программу выступлений, ведёт концерты, обзванивает музыкантов в день концерта, дабы они не забыли прийти.

– Как же так? – удивились на том конце провода. – А почему мне не сказали? Я уже включила вас в программу, афиши висят. Без Прокофьева ну ни как!

– Ни чем не могу помочь. Позвоните директору, – сказал я ей. Грубить Оксане Вячеславовне никогда не хотелось, она всегда была мила и добродушна к музыкантам. Улыбалась нам, всячески подбадривала перед игрой, а после концерта не спешила уходить домой и проводила время с нами за чашечкой кофе в ближайшем кафе.

– Хорошо, позвоню, – растерянным голосом ответила Оксана. – Извините, что побеспокоила.

– Ничего, – сказал я. – Всего хорошего.

Почему её никто не предупредил? Хотя, директор у нас не очень адекватный, мог и забыть сказать ей.

Пока я готовил себе завтрак, сон потихоньку формировался в книгу. Точнее все персонажи из сна расформировались по книгам, и всё стало на свои места. Но сон мне очень глубоко запал.

Чуть позже снова зазвонил телефон.

– Максим Викторович, это снова я, – сказала Оксана.

– Да, слушаю.