О.Шеллина (shellina) "Достигнуть границ"

Достигнуть границ
О.Шеллина (shellina)

Покой только снится молодому императору. Вот вроде бы всё начинает налаживаться, так слишком активные подданные непременно подкинут проблем.

О.Шеллина (shellina)

Достигнуть границ

Глава 1

Иван Долгорукий покосился на сидящего с невозмутимым видом за огромным столом рыжего парня, что-то помечающего в развёрнутом перед ним листе бумаги, и раздражённо стукнул кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел, ожидая, когда же уже государь соизволит его принять.

Да, многое изменилось за время его отсутствия, очень многое. А когда-то он, помнится, ногой такие двери открывал, и всё ему с рук сходило, а вот теперь смотри-ка, как смерд какой, ждёт сидит, когда верный пёс получит от хозяина команду впустить его. Это, если тот унизительный обыск опустить, коий ему на входе гвардейцы учинили, даже сапоги велели снять и потрясти, прежде чем снова надеть позволили. Всё это словно опускало его ниже самого Кузина, а ведь Иван Долгорукий всё ещё князь.

Он даже попытался возразить, когда шпагу его забрали и в специальную нишу поставили, сказав, что на выходе сможет забрать. Только вот гвардейцы не прониклись, и всё равно отобрали оружие. Но вышедший на шум Михайлов хмуро сказал, что в месте пребывания императорской семьи ни одна шельма вооружённой ходить не будет, за исключением самого государя и некоторых особо приближённых лиц, имеющих право доступа без доклада. И что князь Долгорукий к этим людям не относится.

Это было в первый его визит сюда, в эту приёмную, больше он таких ошибок не совершал и обыску не сопротивлялся, так же как и передаче шпаги на хранение.

– Да сколько мне ждать-то? Может, вообще домой идти, дабы время зазря не терять? Уже третий раз отворот-поворот даёшь, – Иван не выдержал и задал вполне нормальный, с его точки зрения, вопрос. Кузин же, вот пёсий сын, из холопов так высоко поднявшийся, только посмотрел на него исподлобья и покачал головой:

– Не могу ответить тебе, князь. В таких вещах, как вот такая аудиенция, без предварительного доклада, я государю не могу подсказывать. Он сам должен решить, сможет ли отложить то дело, коим сейчас занимается, и уделить тебе времени своего, али нет. Вот тогда действительно придётся тебе, князь, домой идти и ждать, когда гонец с точным временем явится. Ты же отказываешься пойти простым путём, словно что-то доказать кому желаешь, – и Кузин снова уткнулся в какую-то бумагу.

Ну, хотя бы смотреть перестал на него так, будто и не ожидал увидеть когда-нибудь Долгорукова в живых, словно бы призрак к нему в приёмную влетел. Вот же словечко придумали «приёмная», но суть верно передана, тут и не поспоришь. И Иван, скрипя зубами, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Он очень устал, отбиваясь от нападок Петьки Шереметьева, который дал ему с семьёй приют. Не смог он сестру родную, да ещё и с младенчиком на руках, на улицу выкинуть, но крови уже попортил основательно, да так, что Иван утром, не отдохнув как следует, рванул сюда, подозревая, что ждать придётся снова, как и в те два раза, когда государь так и не допустил его до себя.

Однако подремать ему не дали. Тишину приёмной, прерываемую изредка скрипом пера и шелестом бумаги, нарушил топот не одной пары ног, раздавшихся за дверью. Она практически сразу распахнулась, и в приёмную быстрым шагом вошли четверо человек, среди которых Иван, приоткрывший один глаз, без труда узнал Томаса Гордона, Василия Мятлева и Артемия Толбухина. Четвёртый – молоденький совсем гардемарин, с посеревшим от усталости лицом, был ему не знаком.

Мельком взглянув на Ивана и, кажется, не узнав в дремавшем в кресле офицере в потрёпанном камзоле и с сильно загорелым, обветренным лицом бывшего блистательного князя, троица довольно известных личностей направилась прямиком к приподнявшемуся и нахмурившемуся Митьке. А ведь не так уж и давно был князь этот первейшим государевым фаворитом, коему прощалось абсолютно всё… до определённого времени. Гардемарин же, оглянувшись по сторонам, присел в кресло, стоящее рядом с тем, в котором расположился Долгорукий.

Иван покосился на паренька. Видимо, тот не просто не узнал его, он понятия не имел, кем ожидающий аудиенции посетитель мог оказаться. Не воспользоваться подвернувшейся ситуацией Иван просто не мог.

– Что произошло? – чуть наклонившись в сторону гардемарина, очень тихо спросил он, наблюдая при этом, как Кузину о чём-то вполголоса рассказывают трое весьма почтенных посетителей.

– Шведы пытались с наскока взять Кронштадт и, укрепившись в нём, пропустить корабли к Петербургу, – также шёпотом ответил Ивану гардемарин. – И после этого диктовать условия государю, Петру Алексеевичу.

– Умно, – Иван задумчиво посмотрел на гардемарина. – Но раз ты говоришь, что хотели, означает ли это, что не получилось ничего у шведов?

– Не получилось, – кивнул Алексей Белов, а это был именно он, и добавил. – Василий Алексеевич сумел потопить разведчика, а ещё из воды выловили Карла Ханса Вахтмейстера. Он-то про планы всё и рассказал, прежде чем к Андрею Ивановичу Ушакову попал. Очень потом Андрей Иванович обижался, всё пенял Василию Алексеевичу, мол, тот работы и службы хочет его лишить, такие дела делая. – Говоря то, что уже было многим известно, Алексей не добавил, что потопить шведский фрегат удалось только когда Вахтмейстер думал, что совладал с практически необученной командой и «Стремительный» уже медленно погружался на дно.

Оставив пальбу, шведы решили взять корабль на абордаж, дабы чем-нибудь поживиться, но, когда они подошли ближе, их ждал весьма неприятный сюрприз от, казалось бы, уже поверженного корабля.

А Вахтмейстера выловили из воды уже в шлюпку, на которой спасался выживший экипаж «Стремительного». Их подобрала вскоре «Елизавета», успевшая вернуться, чтобы оказать помощь, передав всё, что было нужно в Кронштадт.

Не рассказал он и о том, как буквально остолбенел от ужаса, когда рядом с мостиком упало ядро, и одному его однокашнику, Вовке Троицкому, оторвало этим ядром голову. Было столько крови…

Он сумел взять себя в руки только после увесистой оплеухи, которую ему отвесил Мятлев, что-то яростно крича при этом. В себя-то он пришёл и даже сумел не впадать больше в ступор при виде смерти, в тот день ходившей за ним по пятам, но вот уже которую ночь просыпался в холодном поту, видя постоянно одну и ту же картину – гибель Троицкого. Ничего этого Белов не рассказал: те, кому надо, и так знают, а остальным и не стоит знать.

В это время Кузин поднялся со своего места и негромко проговорил:

– Я сейчас узнаю. Обождите пока здесь, – и решительно направился к входу в кабинет. Вышел он меньше чем через минуту и кивнул на дверь. – Заходите. Все. Гардемарин Белов, тебя это тоже касается.

Когда четверо моряков, принесшие, судя по всему, не слишком приятные новости, потянулись к кабинету, Долгорукий, ухмыльнувшись, спросил Митьку, скрестившего руки на груди и нахмурившись смотревшего в этот момент, как входит последним, выглядевший чрезвычайно взволнованным Белов:

– Я так понимаю, мне снова можно идти домой? – в его голосе помимо воли прозвучала ирония. А ведь те сведения, кои он привёз, тоже были важными, но нет, его, как бродячую собаку, за порог не пускали.

– Нет, – ровно ответил Кузин, всё ещё глядя на дверь. – Скоро придёт граф Шереметьев. Государь велел звать вас обоих разом.

– О, Боже, – Иван даже глаза закатил. – Вот только с ним мне к государю и не хватало попасть.

– Так государь, Пётр Алексеевич распорядился. Но ты, Иван Алексеевич, можешь попробовать оспорить его приказ, – усмехнулся Кузин и прошёл за свой стол.

– Нет уж, не горю желанием испытывать терпение государя. А вот ему, кажется, вполне даже по нраву испытывать моё, – пробурчал Долгорукий, устраиваясь в кресле поудобнее, потому как понятия не имел, сколько ему ещё нужно будет ждать.

Как оказалось, ждать пришлось совсем не так уж и долго, во всяком случае, графа Шереметьева, вошедшего в приёмную буквально через пять минут.

– Как же я надеялся, что ты сбежал от Наташки, оставив её с дитём в моём доме, и подавшись на поиски всего того, что было тебе так дорого когда-то, – Петька рухнул в то самое кресло, в котором совсем недавно сидел Белов.

– Не дождёшься, – парировал Иван, разглядывая свою руку, огрубевшую от тяжёлой работы, и дорогой обручальный перстень, единственную дорогую вещь, которая у него осталась. Этот перстень стоил целое состояние, но Долгорукий всё никак не решался его продать, тем более, что… – Я Наталью не брошу, и не надейся, даже, если ты нас из дома выгонишь, найдём, где остановиться.

– Ты же ей жизнь испортил, сволочь, – Петька поморщился. – Уехал бы потихоньку, Наташка бы поплакала с месяцок, да на кого более достойного взгляд бросила. Спасибо хоть в землях тех уберечь сумел, да домой вернул…

– Пожалуйста, – перебил Петьку Иван. – Я же это для тебя специально расстарался, а не потому, что уберечь жену с сыном – это первостепенная моя задача и смысл жизни.

– Ха-ха, я оценил, посмотрим, как государь, Пётр Алексеевич оценит.

– А что же ты, Петруха, здесь со мной сидишь, а не в кабинет к государю ломишься? – Долгорукий стиснул зубы. Он уже до такой степени за эти дни устал от этих бесконечных упрёков, что, ежели бы не Наташа, то действительно сбежал бы уже куда глаза глядят, даже если бы оставаться в Петькином доме ему приказал бы сам государь Пётр Алексеевич.

– Ну, энто ты мог запросто куда угодно завалиться, а у меня понимание имеется, что, ежели бы государь хотел, чтобы я там сейчас присутствовал, то он не поленился бы вон через Дмитрия свою волю мне передать. Потому что, Ваня, я блюду прежде всего интересы государя и Отчизны, а не свои и своего кармана, – Петька произнёс это с таким явным наслаждением, что Иван сжал кулаки, потому что желание дать по морде шурину становилось нестерпимым, а устроить драку в приёмной государя – это такое себе удовольствие, которое наверняка закончится не слишком хорошо.

Вместо этого он сунул руку в карман и нащупал там небольшую статуэтку, которую хотел показать государю и рассказать уже, с чем ему удалось вернуться. Его корабль, как и второй (а они шли парой, чтобы у пиратов не было соблазна напасть), успел дойти до Ревеля как раз до этих непонятных нападений шведов. Но сейчас Иван начал беспокоиться о его сохранности, точнее, даже не его, а груза, надёжно схороненного в трюмах и который охраняет верная команда, до сей поры не сошедшая на берег. И так они потеряли столько времени, сидя в карантинной зоне, прежде чем направиться в Москву. Благо, в Ревеле ещё помнили его и с готовностью помогли с каретой и подорожной.

Иван в который раз закрыл глаза, чтобы накатившая дремота окунула его во влажное марево тропического леса, по которому они пробирались к побережью. И противниками для них стали вовсе не дикари – они-то приняли этих новых белых вполне дружелюбно, тем более, что они вовсе не собирались их как-то притеснять, во всяком случае, пока. Их было слишком мало, чтобы начинать делить с местными территорию. К тому же, никто из них даже не сомневался, что Пётр Алексеевич не слишком надеялся на их успех.

Но переселенцы, сосланные с ними попы и преображенцы, вцепились в эту землю зубами, не собираясь с неё уходить по доброй воле. Вот только им нужна была помощь, и Долгорукого отправили за ней, надеясь, что государь вспомнит всё-таки, что когда-то называл Ивана другом.

Высадили их голландцы вовсе не там, где наметил государь, но выяснилось это уже после того, как нагрянули испанцы. А так как староверам на какие-то там папские пакты было наплевать, то в итоге вышел спор насчёт территории, которую они уже объявили своей, и на которой никого из иноземцев пока не было.

В ответ на показанную карту, которой ткнул в лицо старшего старовера командир экспедиционного отряда испанцев, Игнат Лаптев ответил, что может такую вот прямо сейчас нарисовать и отметить эту территорию за Российской империей, так что она для него вообще ничего не значит. Главное, кто успел на ещё ничейной земле флаг страны своей установить над фортом, тот и хозяин территории, и это были вовсе не испанцы.

Конфликт был неизбежен, и Иван должен был убедить Петра хотя бы переговорить для начала с Испанией, может быть, предложить им что-нибудь за этот кусок довольно опасной земли, потому что там было, за что и повоевать. Вот только Испания пока об этом не знала и, как уверился сам Иван, не слишком дорожила именно этой территорией, потому что на ней не было ни золота, ни серебра.

Каким образом они умудрились высадиться на том небольшом участке чётко отмерянной территории, миновав при этом пару довольно крупных городков, принадлежащих испанцам, оставалось загадкой, так же, как и то, что неопытные в то время русские моряки, да и сам Иван Долгорукий, проворонили момент, когда их флотилия прошла по Магелланову проливу, выйдя в Тихий океан.

Голландцы объяснили это потом тем, что не совсем поняли, куда именно нужно было попасть русским, да и шторм, который долго швырял их флотилию так, что они едва не потерялись, разбросанные в океане, внёс свои коррективы.

Испанцы же побоялись вступать в вооруженный конфликт, учитывая то, что противостоять им собирались вовсе не туземцы, над которыми они имели неоспоримое преимущество, да и флотилия, ради которой к русским и отправили экспедицию, внушала определенное уважение.

Ну и то, что здесь не было золота и серебра определяло не слишком великий гарнизон, предоставленный для охраны испанской короной. Однако, решать что-то нужно было, и Иван с семьёй и очень ценным грузом отправился в обратный путь, пообещав вернуться с каким-либо решением и помощью, и он намеривался сдержать слово.

Дверь распахнулась, и оттуда начали выходить моряки, что-то между собой обсуждая. Дмитрий Кузин выскочил из-за своего стола и скрылся за дверями кабинета. Вышел он оттуда минут через пять и кивнул встрепенувшемуся Ивану и вскочившему Петьке, что можно входить.

Когда Иван вошёл в кабинет вслед за Шереметьевым, то увидел, что государь стоит к ним спиной и задумчиво смотрит в окно, за которым таял последний снег и заливались птицы, приветствуя буйство весны и зарождение новой жизни.

Долгорукий в нерешительности остановился, не зная, как себя вести с этим Петром Алексеевичем, которого едва узнавал. Строгий, практически лишённый украшений камзол очень необычной формы подчеркивал ширину плеч и узкую талию этого уже молодого мужчины, а не просто рослого мальчика, которого он запомнил, когда уезжал.

Пётр продолжал смотреть в окно и, казалось, не замечал посетителей, не решавшихся нарушить напряженное молчание. Наконец, государь обернулся, и Иван увидел перед собой повзрослевшее лицо с пронзительным цепким взглядом, который только начал образовываться у Петра к моменту его отъезда.

– Ну, здравствуй, Ваня, давно не виделись. Садись, рассказывай, мне дюже интересно послушать про страну, коя так тебя солнцем обласкала, – и он первым подошёл к столу, усаживаясь в кресло, взмахом руки указывая, что они могут сесть в кресла, стоящие напротив. После этого он поставил руки на стол, опершись локтями и положил подбородок на сцепленные пальцы, всем своим видом показывая, что готов внимательно выслушать всё, что поведает ему Долгорукий, не перебивая.

***

Шведы решились на весьма спорный и неожиданный поступок. И ведь если бы в море в это время не проходила гонка за отпуском среди гардемаринов, то у них вполне могло получиться. Не зря я отказался от идеи оставить Петербург в качестве столицы, слишком он нехорошо расположен. Но всё же город Петра ценен, и я не намереваюсь его терять. Тем более, что как-то плавно он становится этакой русской Сорбонной, в которой будет сконцентрировано большинство учебных заведений страны.

Только вот, чтобы избежать студенческих бунтов, что мне прикажите делать? Может, несколько тюрем вокруг расположить, особо строгого режима, чтобы дурь из юных голов одним своим видом выбивали? Сложный вопрос, но его, тем не менее, нужно решать, пока время на эти решения есть. Но это в перспективе, а пока – шведы.

Сейчас на этом стихийном собрании, куда прибыли весьма занятые люди, побросав свои дела, чтобы сообщить о случившемся, было принято решение – сформировать флотилию для охраны границ. Пускай небольшую, потому что шведы вряд ли смогут много кораблей сюда направить, им тогда нечем будет от датчан защищаться, да от Пруссии, регент которой копытом бьёт.

Кроме того, Фридрих уже выдвинулся к своим войскам, оставленным на зимовку в Финляндии, с дополнительными резервами в виде пяти полноценных полков, включая один драгунский и целым обозом с вещами, необходимыми для любой армии, а значит, совсем скоро шведам станет жарковато.

Всю зиму Фридрих просидел в подаренном мною поместье вместе с польской шлюхой, к которой относился, вопреки моим указаниям, вполне уважительно, и, понимая это, не казал носа. Прибыл он лишь за назначением, презентовав мне огромную кипу бумаг, где были расписаны его видения формирования армии с учётом специфики русских, которых он уже изучил достаточно, чтобы иметь возможность применять эти знания на практике.

Я только начал читать, но уже видел, что некоторые идеи превосходят даже то, что я когда-то видел в своём мире. Я как раз изучал сей труд, когда прибыли адмиралы и гардемарин Белов. Его притащил с собой Мятлев, рассказывая, что его ударило рухнувшей мачтой, и пока он валялся без сознания, Белов, изображающий на этих учениях капитана, сумел каким-то невероятным образом повернуть корабль к противнику боком и вдарить из всех оставшихся в рабочем состоянии пушек практически в упор. Он же сумел расцепить уже сцепленные корабли и организовать эвакуацию выживших, и он же выловил за шиворот из воды шведского адмирала, приняв его за члена своей команды.

Я молча выслушал и кивнул. Если мальчишка и обиделся на такое пренебрежение, то зря, у меня просто не было слов, чтобы описать ситуацию и мою благодарность ему, не сорвавшись на такие грязные ругательства, что пришлось бы просить епитимью на себя накладывать, чтобы язык очистить.

Когда они вышли, я немного успокоился и поручил Митьке узнать имена всех выживших и погибших для представления к награде, которую я решил учредить: орден святого Николая, покровителя моряков. Тем ребятам, которые погибли – посмертно, остальных привезти сюда в Москву и торжественно вручить на балу, который в их честь состоится.

Орден будет трёх степеней. Вторую получат выжившие, а Белов, Мятлев и погибшие – первую. Плюс денежное вознаграждение – двести пятьдесят рублей за первую степень, они пойдут родителям погибших гардемаринов, доказавших, что я всё делаю пока правильно, сто рублей за вторую степень – ей-богу, они это заслужили.

Гардемарины же, с «Елизаветы» вернувшиеся за товарищами, передав предварительно информацию, получат ордена третьей степени, и двадцать рублей премии. Ну и плюс месячный отпуск для всех. Пускай отдохнут.

Отпустив Митьку, велев впустить Долгорукого, я подошёл к окну. Как же так? Я стараюсь вырастить кадры, потому что мы просто вешаемся все из-за нехватки людей, и вот так теряем ещё не обученных как следует мальчишек. Так не должно быть. Это неправильно, и шведы мне за эти потери ответят.

Долгорукий вошёл вместе с Петькой. Из донесений, которые каждое утро ложатся мне на стол, я знаю, что они едва ли не дерутся, причём провокатором является именно Петька, давший приют Долгоруким из-за сестры своей Натальи. Повернувшись, я посмотрел на совершенно незнакомого мне человека.

Высокий, он сильно похудел, и старая одежда болталась на Иване, как на вешалке. Но кроме этого, его фигура изменилась всё же в лучшую сторону. Наросли мышцы, стан стал более гибким, а то в нашу последнюю встречу уже и вполне авторитетный живот начинал выпирать. Лицо загорелое, обветренное, взгляд прямой. Ссылка однозначно пошла Ивану на пользу.

– Ну, здравствуй, Ваня… – он вздрогнул, словно не ожидал от меня подобного приветствия.

Усевшись за стол, я приготовился слушать, но Долгорукий, который никогда не лез за словом в карман, внезапно заробел и сидел, не зная, что сказать. Когда молчать дольше уже было неприлично, он сунул руку в карман и достал маленькую фигурку, судя по всему, выполненную из золота. Я удивлённо перевёл взгляд с фигурки на Ивана и обратно.

– Если не ошибаюсь, это изображение Виракочи, – медленно произнёс я, беря фигурку и рассматривая её со всех сторон. Затем так же медленно ставя её на стол и поднимая взгляд на Ивана. – И если память мне ещё не изменила, я послал вас в места, в которых инков никогда не было. Откуда же у тебя в таком случае изображение этого божества?

– Понимаешь, государь, Пётр Алексеевич, произошло небольшое недоразумение, – пробормотал Долгорукий, разглядывая Виракочи, словно тот мог подсказать ему ответы. – Наша флотилия попала в шторм, а когда океан успокоился, выяснилось, что астролябия кормчего флагманского судна немного повредилась. Мы сбились с пути… В общем, пристали мы совсем не туда, куда планировали, и теперь тебе желательно как-то уладить это недоразумение с Испанией… – я почувствовал, как у меня дёрнулся глаз. – Мы случайно обнаружили тайное захоронение, когда проводили разведку. Там полно таких вот вещиц. Их настолько много, что хватит и этот регион на ноги поднять, и заставить приносить доход, казне опять же большой прибыток…

– Испанцы не расстанутся с территорией, которую уже застолбили, – я покачал головой.

– Значит, нужно их как-то убедить, государь, Пётр Алексеевич, это важно, неужели ты бросишь своих людей погибать? Да и к тому же там нет ни золота, ни серебра, ну, кроме того захоронения, кое, возможно, кто-то из испанцев сам и оставил, да сгинул, не вернувшись за ним, слишком уж давно туда никто не заходил. Так что ни самим трудиться, ни завозить туда рабов для Испании не слишком выгодно, всё равно отдача мала. А мы можем рассадить те деревья, в которых ты, государь, так заинтересован, да много что можно сделать, на самом деле.

– Ну, хорошо, что это за территория, из-за которой я начну торговаться с Испанией? – неохотно спросил я, посматривая на золотую статуэтку, понимая, что решать возникший конфликт всё же придётся.

– Испанцы называют её Новой Кастилией, – пробормотал Иван и втянул голову в плечи.

– Что? – я почувствовал, как у меня глаза расширились, заняв добрую половину лица. – Я многое могу понять, очень многое. Я могу даже понять, почему Павлуцкий вступил в бой на чужой территории, там всё произошло очень быстро, и было не до разбирательств. Но, ради Бога, кто-нибудь мне сумеет объяснить, как можно было очутиться вместо Атлантического побережья на побережье Тихого океана, и каким образом вы, судя по всему, незаметно пройдя Магелланов пролив, совершенно случайно очутились в Эквадоре?! – последние слова я уже проорал, и после этого рухнул обратно в кресло, из которого успел вскочить на ноги. Уму не постижимо. И что мне теперь делать?

Глава 2

Помимо проблем с Испанией, Долгорукий привёз мне саженцы гевеи. Понятия не имею, где он их взял, говорит, что они вынуждены были на обратном пути пристать теперь уже к «нужному» берегу.