– Если бы ты припёрлась минутой позже, поверь, так бы всё и было.
– Выходит, я чему-то помешала? – я обнаруживаю безусловное удовольствие в её глазах, будто она, нисколько не стремясь к тому, чтобы что-то мне испортить, тем не менее, довольна произошедшим совпадением и тем удручающим меня явлением, которому стала свидетельницей, и это лишь доказывает, что любил здесь, по всей видимости, только я один. В противном случае она бы оставила меня в покое и желала мне исключительно счастья, и не стояла бы сейчас тут, наслаждаясь тем, как другая девушка при виде неё мгновенно почувствовала отвратительную нервозность и бросилась наутёк, словно совершила нечто аморальное и постыдное и стала участницей измены.
– В следующий раз тебе не повезёт, уж поверь.
– Ты так в себе уверен, Картер?
– Абсолютно. Подумаешь, наткнулась на меня.
– Может, и так, но знаешь, я не виновата, что каждая твоя предполагаемая пассия будет вся трепетать от глупого и безотчётного страха, едва завидев меня на горизонте, Картер. Уверена, что даже через год никто не забудет, кто я такая и чью фамилию по-прежнему ношу. А это даже забавно. Глядишь, так недалеко и до того дня, когда придётся платить за любовь. Хотя мы оба знаем, что ею это никогда не будет.
– Это низко даже для тебя.
– Ну, ты знал, что я такая, когда женился на мне, а наивные простушки и глупцы и не для нас, – она, безусловно, права, и маловероятно, что после неё меня вдруг устроит добрая и милая овечка без капли льда и холода внутри, но…
– Однако я больше не с тобой, и, знаешь, я был лучшим твоим мужчиной, а ты меня не оценила и потеряла. Значит, кто-то другой просто сделает это за тебя, только и всего. И, кстати, ты потолстела, – вот так и доходит очередь до открывшегося мне в первые же секунды наблюдения. Я помню красную блузку с коротким волнообразным рукавом, заправленную в также пока не забытую узкую юбку-карандаш обычного чёрного цвета, но прежде они никогда не сидели столь тесно на местами потерявшем былую форму теле. – Представляю, как это бесит. Ты ведь всю свою сознательную жизнь придерживалась либо строгих диет, либо правильного питания, а тут что-то идёт не так. Дай угадаю, приходит осознание потери, и ты понимаешь, что являешься тем человеком, у которого от душевного расстройства аппетит не пропадает, а лишь наоборот усиливается? – говорю я, уверенный, что сейчас нажимаю на больное место, но только моя фраза подходит к концу, как голова словно слетает с плеч, настолько оказывается ощутим пришедшийся на левую щёку обжигающий до костей удар. Но это ничего и лишь доказывает то, что цель достигнута, а всё остальное ерунда. – Что, правда глаза колет? Ну тогда тебе следует тщательнее следить за своим весом и лучше никогда снова не беременеть, а не то точно разнесёт до необъятных размеров. А теперь, если ты не возражаешь, я пойду поищу лёд. Зовя девушку на свидание, нужно выглядеть презентабельно, – говорю я и уже поворачиваюсь, чтобы отправиться на поиски чего-нибудь замороженного, если уж с кубиками не повезёт, пока по ощущениям лицо не превратилось в один сплошной синяк, когда до моих ушей долетают страшные слова, обнажающие мой промах, который я и не заметил:
– Да, беги, Картер, беги, но прежде, чем ты уйдёшь, хочу сказать, что свободные и разведённые люди с обручальным кольцом на пальце не ходят. Что бы ты ни твердил, глядя в глаза, любая прочтёт между строк и увидит твой настоящий багаж.
Глава 4
– Ты должен был отдать пас мне. Ты же видел, что, в отличие от тебя, я был открыт и мог реально забить трёхочковый. Тогда мы бы победили, – разозлённый и разгневанный, я хватаю Митчелла за руку уже в раздевалке при всём скоплении таких же, как и мы, вспотевших, уставших и расстроенных из-за поражения парней, которые отдали все свои силы ради победы, а теперь осознают, что сегодня удача была не на нашей стороне, но он отталкивает моё тело прочь, даже ничего не отвечая, но с меня хватит. Это всего вторая игра сезона, а мне уже до смерти осточертело его игнорирование как за пределами игрового поля и в межличностных отношениях, так и в том случае, когда мы должны быть одной командой, нравится нам это или нет, и если первое я ещё могу пережить, то вторая проблема после триумфального начала чемпионата на прошлой неделе несколько минут назад спустила нас с небес на землю, и сейчас градус напряжённости как никогда высок. – Эй, я, между прочим, к тебе обращаюсь.
– Да пошёл ты. Ты больше не звезда, чтобы я к тебе прислушивался и делал то, что ты велишь. Тоже мне, герой.
– Ты должен доверять…
– Я ничего тебе не должен, потому что какой в этом смысл? Никто не скажет этого вслух, но я выражу мнение за всех них, вместе взятых. Ты тут больше не в почёте, и знаешь, я не удивлюсь, если однажды ты опять кинешься туда, где тебе наобещают золотые горы, а нам снова придётся выслушивать бесконечные вопросы о том, какая же эта потеря для клуба, – всё было совсем не так, мне лишь продемонстрировали заинтересованность в результативном игроке, коим на тот момент я и являлся, но никогда не сулили тех баснословных денег, которые я получал в Лейкерс. Пусть сейчас мне и случилось отказаться от прежних гонораров ради шанса вообще заниматься любимым делом, и, даже зная, чем чревата моя предсказуемая реакция, я не могу удержаться и отказаться от обороны, заключённой в правдивой честности.
– Прежде всего я поехал за своей женой, да будет тебе это известно.
– О, и где же в таком случае эта женщина? Ах да, вспомнил, вы же отныне не вместе, – он бессовестно, отвратительно и явно сознательно наступает на больное место, которое будет заживать ещё очень и очень долго, если вообще когда-нибудь покроется новой кожей, но и мне тоже есть что сказать и чем его зацепить, и оставаться немым в мои планы совершенно не входит.
– А ты, готов поспорить, вообще бы не задумался ни о чём подобном, ведь мы оба, да и не только мы, отлично знаем, что с твоими бесконечными изменами до Дениз тебе нет никакого дела, – говорю я, припоминая ему его законный брак, в котором истинной верностью и преданностью по отношению к женщине и не пахнет, но при этом подрастают двое ребятишек, а жена всё терпит, любит и прощает. Клянусь, иногда и даже чаще мне её искренне жаль. В своё время он, казалось, не просто увлёкся красивой фанаткой, замеченной на трибуне, а серьёзно и навсегда влюбился, но это было давно. А с тех пор деньги и блага, что они обеспечивают и даруют, здорово его избаловали и испортили, и он точно перестал ценить ту, что была с ним и в относительно голодные времена, когда мы только-только попали в Лейкерс после окончания колледжа. Порой мне хочется хорошенько приложить его об стенку, чтобы поставить мозги на место, но сейчас это моя челюсть сотрясается от мощнейшего удара кулаком, и, пошатнувшись, я отлетаю в сторону своего шкафчика для переодевания с крючками, полкой, ящиком и местом для сидения. Знаю, это просто правда, режущая глаза, но, вытерев выступившую в правом уголке губ кровь, я почти бросаюсь на Митчелла, чтобы ответить ему аналогичным проявлением физической силы, но нас сдерживают с обеих сторон, а спустя мгновение мы и сами расходимся подальше друг от друга из-за громоподобного голоса Джейсона, ввиду нашей скандальной перепалки неслышно вошедшего в раздевалку. Дыхание по-прежнему разъярённое, беспорядочное и далёкое от спокойного, и мне всё ещё хочется рвать и метать, но желание удержаться на своём месте гораздо более велико, и хотя кровь до сих пор кипит и требует действий, я лишь поворачиваюсь спиной к причине моей агрессии, чтобы не провоцировать самого себя.
– Картер, Моррис, вы оба, живо в мой кабинет. Все остальные в душ и по домам. Сегодняшний день обсудим завтра. На этом всё. А вы идёте за мной. Немедленно.
***
– Значит, так. Я надеюсь, что никогда в дальнейшем и не увижу, и не услышу того, чему стал свидетелем несколькими минутами ранее.
– Но, тренер…
– Никаких «но», Моррис. Когда я говорю, все слушают. Ты вспоминаешь, что такое командная работа, и забываешь про все собственные претензии и недовольство, а ты, Дерек, в свою очередь также не лезешь на рожон и никого не провоцируешь, и вы оба оставляете личное за периметром этого здания. Снаружи можете делать всё, что душе угодно, разве что не включать сюда больницу и серьёзные увечья, но здесь вы либо сотрудничаете и находите общий язык, либо вылетаете и оказываетесь на скамейке запасных даже при том, что у меня травмированы два отличных игрока, потому что ваши отношения влияют на команду, которой вы сегодня не являлись. Мне не нужны внутренние распри, когда проблем и так выше крыши. Это ясно?
– Да, сэр.
– Да, тренер, – отвечаем мы одновременно, и на этой ноте Джейсон говорит нам выметаться, но за секунду до того, как я, нахмуренный, утомлённый и выжатый теперь ещё и морально, а не только физически, выхожу за дверь вслед за Митчеллом, неожиданно просит меня задержаться. Лицо друга приобретает недоуменное выражение, в то время как мне понятно столь же мало, и хотя он явно не в восторге, что к нему обращаются по фамилии, а я удостаиваюсь слышать собственное имя из уст своего в недавнем прошлом родственника, Митчелл выглядит ещё и так, будто всё-таки волнуется за меня. Как итог, дверь за ним я закрываю в полном непонимании происходящего. Ну и что на этот раз?
– Мне… – Джейсон мнётся и медлит, вероятно, неуверенный, что стоит начинать и уж тем более продолжать, но, однако, находит в себе твёрдую решимость и заканчивает предложение, – мне всё же нужно кое о чём с тобой поговорить.... – и можете не сомневаться, я, кажется, уже догадываюсь, что будет предметом намечающейся беседы, и кого она неизбежно коснётся. Вот кто в этом здании уж точно беспокоится, так это не молодеющий папочка. Возможно ли, что и ему любящая и любимая дочка ходящей тут отныне не нужна? – Лив упомянула, что вы виделись, но больше ничего не рассказала.
– Может, оно и к лучшему, не считаешь? Узнав, какие слова я употребил в её адрес, по головке ты меня вряд ли погладишь, но, уверяю, она в долгу не осталась. Мы стоим, то есть стоили друг друга. Она не беззащитная принцесса, за которую нужно сражаться, а я совсем не святой, чтобы опекать и беречь тех, кто причинил мне боль, ясно? И давай закончим на этом, хорошо? Она твоя дочь, а ты мой тренер, и, если мы хотим, чтобы всё это работало, этой темы нам лучше больше не касаться.
– Но как же…
– Что как же? – он будто знает нечто, чего не знаю я, но предположительно должен, и также знает и то, что в таком случае просто обязан элементарно поставить меня в известность, но его словно сдерживает что-то вроде обещания молчать, и в результате Джейсон отрицательно качает головой, хотя по нему и не скажешь, что наступившая ответственность за, вероятно, данное слово даётся ему так уж и легко.
– Нет. Нет, ничего.
– Ну тогда я свободен и могу идти? – я не верю в сказанное им, но если это связано с нежелательным лицом номер один, то я слеп, глух и молчалив, и не желаю иметь с этими вещами ничего даже отдалённо общего. Неведение – это благо.
– Да, разумеется. Не смею тебя задерживать. Только…
– Да?
– Почему ты по-прежнему носишь кольцо?
– Почему всех вокруг, ради всего святого, это так волнует? – журналисты, сующие свой нос куда не надо, сочувствующие родители и сестра, выглядящие так, будто кто-то умер или повесился, бывший тесть… Список можно продолжать до бесконечности. – Это моё дело, разве нет?
– Конечно, твоё, но я тут подумал…
– Что бы там ни было, ты подумал неправильно. Просто дурные привычки долго не умирают, – ладно, может, это и не совсем правда, но об истинных причинах я предпочитаю не задумываться. Мне удобнее считать, что золотой ободок банально врос в мою кожу и не хочет сниматься. К чёрту все самокопание. Сейчас не время. И плевать, что Джейсону всё сказанное мною очевидно поперёк горла. Подумаешь, сравнил его дочурку с курением, алкоголизмом или ковырянием в носу. Не велика беда. Он или они переживут. Меня это не беспокоит.
Но начинает, когда десятью минутами спустя, сидя в своём отсеке раздевалки и обдумывая собственную игру и всё то, что можно было сделать иначе, вместо того, чтобы наконец отправиться в душ и впоследствии домой, я слышу стук двери, громкий и отчётливый из-за тишины, царящей вокруг меня. Подняв до того сжимаемую руками голову, я обнаруживаю входящую сюда Оливию. Тело мгновенно каменеет, желая, чтобы она была где угодно, но только не здесь, а в идеале и вовсе стала невидимой, и напрягается словно струна или натянутая леска, но суть общественного места в том, что в его пределах могут находиться все подряд. Какой смысл начинать что-то говорить и выражать своё неприятие, если неугодный тебе человек вряд ли согласится вот так просто развернуться и уйти, чтобы ты снова остался один на один со своими мыслями, сожалениями и ошибками? Но самоконтроль, улетучивающийся в трубу при малейшем намёке на приближение нежелательной персоны, изменяет мне и в этот раз, едва усиливающий мои страдания голос разрушает последнюю надежду на то, что, кроме меня, здесь всё-таки никого нет. Я не могу запретить ей посещать матчи или заниматься тут чем бы то ни было ещё, однако, если так продолжится и дальше, задуматься о судебном ограничении будет не такой уж и плохой идеей. Она сама напрашивается на это. Ну или как минимум на то, чтобы я швырнул ей в лицо своё кольцо. В прошлый раз мне каким-то чудом хватило самообладания этого не делать и просто молча уйти, но это не значит, что я не повис на тонком волоске.
– Дерек.
– Чего тебе? – неосознанно сев прямее, согнув прежде вытянутые ноги и уткнувшись локтями в колени, в остальном я не двигаюсь с места и даже не изображаю подобие какой-либо деятельности, ведь с ней страдать такой ерундой просто бесполезно и лишь окончательно вымотает меня. Потому я просто смотрю на неё, при этом размышляя о том, что если бы взгляд мог испепелять, то она уже была бы мертва, в то время как моя бывшая жёнушка странно мнительно держится близ порога, будто вот-вот почувствует себя плохо и сбежит, чтобы успеть достигнуть дамской комнаты, настолько обычно румяное и розовощёкое лицо бледно и лишено здоровых красок. Я бы сказал, что кое-кто выглядит больным и нуждающимся в приличной порции отдыха и сна, но это больше не моя забота. У неё есть родители.
– Я просто… – а это ещё что? Неуверенность? Дрожащий голос? Предвестники обморока? Ну и дела. Она никогда так, прямо скажем, не мямлила. – Я просто принесла тебе лёд. Подумала, что тебе понадобится. Ну, после Митчелла. И ещё я хотела сказать, что ты сделал всё, что от тебя зависело. Впрочем, как и всегда.
– Думаешь, я сижу здесь и только и делаю, что жду, когда же Оливия Браун придёт меня пожалеть? Слишком много чести, не находишь? – всё-таки вставая, что сопровождается скрипом рифлёных подошв об пол, говорю я, глубоко внутри потешаясь над этой мыслью и тем, что Джейсон выложил всё дочке, как на духу, а она и примчалась сюда, будто мне нужно спасение. В гробу я его видел, и большего абсурда в жизни слышать мне ещё не доводилось. – Может, предложишь и какую-нибудь мазь для заживления ран?
– Да пошёл ты.
– Я? Это вообще-то тебе тут не место.
– Эта раздевалка не твоя собственность, Картер.
– Так же, как и я больше не ваша, миссис Картер, – думаю, я имею все основания и могу обратиться к ней так, раз уж она выбрала носить мою фамилию и дальше. Мне хочется показать ей собственное превосходство, продемонстрировать в том числе и себе, что это я, а не она, здесь хозяин положения, но, чувствуя, как напрягаются все мышцы тела, всё, что я получаю в ответ, это лишь странно пустой и совершенно нехарактерный для неё в одно мгновение наполняющийся страданием взгляд.
– Какой же ты всё-таки козёл, – с возникшей из ничего обидой глухо и слишком тихо произносит она, чего на моей памяти никогда не происходило, бросая чёртов лёд куда-то мне под ноги и уже поворачиваясь спиной, чтобы уйти прочь. И мне бы радоваться, ликовать и не мешать, но нечто прежде невиданное заставляет меня в кратчайшие сроки пересечь помещение и надавить рукой на дверь, лишь бы не дать ей открыться.
Это поведение того, кому не всё равно, и, наверное, оно способно обнажить истинное положение вещей и выдать меня со всеми потрохами, но, может быть, где-то в глубине души мне её не хватает. Не на постоянной основе и не изо дня в день, но сегодня, сейчас я тоскую. Если и не прямо по ней, то по ушедшему факту того, что она долгое время была тем единственным человеком, который без устали поддерживал меня, как во времена триумфов и удачных дней, так и в случае с поражениями и невезением, не просто присутствовал, словно предмет мебели, аксессуар или часть интерьера, а действительно представлял собой точку опоры, пусть и без суеты и разведения влажности вкупе с особой нежностью. Но вот теперь её нет, и от этого ведь так просто не отмахнуться, верно? Оливия почти не готовила за исключением редких моментов вроде какой-либо памятной даты и никогда не строила из себя ту, кем не является, а именно идеальную домохозяйку, и я либо вызывал клининговую службу и повара, либо прибирался и осваивал кухню сам, что по идее должно было меня бесить, но заставляло любить её, такую непохожую на всех остальных, лишь сильнее. Что бы ни говорили другие о том, что женщина должна быть женщиной, имея в виду все домашние обязанности. А ещё она ни разу не потакала ничьим надуманным драмам, которые не являлись действительно трагедией, и это, как ничто иное, мотивировало меня не зацикливаться на прошлом, не смотреть назад, забывать о поражениях сразу же после их детального разбора и анализа и стремиться исключительно вперёд, но почему я не могу точно также со своей личной жизнью? Пройтись ластиком, стереть и забыть. Когда это успело стать таким сложным? Ах, да, тогда, когда я решил порвать со своим гаремом раз и навсегда и выбрал верность, преданность и любовь. Иронично, не правда ли? Быть разрушенным и разбитым той, ради кого всё и затевалось. И ещё ироничнее то, что после всего мне не должно быть до неё ровным счётом никакого дела, но оно, чёрт побери, по-прежнему есть, и это отравляет мою жизнь, но и не желает забываться и вычёркиваться вот так просто. Как будто вы всегда неизбежно будете помнить свою первую любовь, чувства, что она вызывала, и женщину всей своей жизни, утраченную и потерянную. О нет. Нет. Я никого не терял. Это меня лишились, но это не одно и то же, и, тем не менее, вот он я, невольно отождествляющий себя с ней.
– Ты что это, плачешь?
– Тебе показалось, – после незначительной паузы, не смотря на меня, почти выплёвывает Оливия, словно подобное предположение банально оскорбительно для неё, но затем сразу же атакует, – похоже, тебя прилично ударили, но всё равно недостаточно, чтобы поставить мозги на место, – да я и сам не верю в собственные же наблюдения и слова, ведь, как я уже говорил, она всегда такая железобетонная, стойкая и непробиваемая, и слёзы… Мне ни разу не доводилось их видеть, и, должно быть, это просто игра света, но попробуйте донести соответствующую вероятность до моей руки, настойчиво сжимающей правое плечо частично через широкую бретельку блузки, а частично прямо поверх обнажённой кожи, и разворачивающей женское тело лицом ко мне. И вот так я понимаю, что видение влажности в глазах, почти стекающей вниз по щеке, не было миражом и обманом зрения. И что мне делать? Я не умею иметь с этим ничего общего, а даже если бы и умел, мне не хочется, чтобы она почувствовала себя лучше, достигла комфорта и успокоилась. Когда-то, конечно, хотелось, но то было при совершенно иных обстоятельствах и словно в другой жизни, а сейчас я уже ни в чём не уверен.
– Показалось, говоришь? – отпираться теперь бессмысленно. Проглотить эмоции ещё не значит стиснуть их в кулаке и взять под контроль. Пусть она попыталась, но, если представить, сколько слёз может накопиться в организме, учитывая, что в лучшем случае в последний раз ты плакал в очень и очень далёком детстве, когда они иссякнут? Наверняка не так скоро, как хотелось бы, и понимание этого, кажется, не оставляет ей иного выбора, кроме как сдаться.
– Да, представь себе, я, оказывается, тоже на это способна. Давай же, сделай фото, не стесняйся. Уверена, оно всех заинтересует, и выйдет отличная сенсация, а ты неплохо заработаешь на его продаже. Так что? Ты собираешься наконец взять свой сотовый или нет? Потому что если… – слишком много слов, и, как результат, фраза так и остаётся незаконченной, потому как я затыкаю ей рот поцелуем, лишь бы заставить её замолчать, ведь мне противна не только она сама, но и кажущийся теперь отвратительным голос, и ничего больше, но события принимают уж слишком стремительный оборот.
Страсть, вожделение, жажда и притяжение никогда не были нашей проблемой, и я знаю, что должен остановиться, вспомнить её преступление против человечности и жизни и прогнать, но неконтролируемо увязаю в этом, в ней с каждой проходящей секундой, оказываюсь в некотором роде западне, для выхода из которой нужно долго петлять, попадаюсь на крючок, тем самым оправдывая свой всегда бывший жалким и слабым иммунитет перед физическим искушением в её лице. Когда всё заканчивается, я задыхаюсь из-за прямо противоположных эмоций, и потому, что мне хорошо, но больше из-за того, что плохо. Этого ведь не должно было произойти. А я почувствовал неуместное сочувствие, и одно притянуло за собой другое, и всё, что я смог, это лишь повернуть покорившееся тело спиной к себе и до боли сомкнуть собственные веки, только чтобы железно не видеть сбивающих с толку глаз, даже если Оливия вздумает оглянуться на меня, но теперь всё возвращается, да ещё и в двойном объёме. Все дурные вещи, что я испытывал, помыслы, что имел, эмоции, что ощущал. Они словно удваиваются, геометрически прогрессируют и зашкаливают, но она… Приводя себя в порядок около стены, возвращая перекрутившуюся золотистую юбку на полагающееся ей место и поправляя ткань с чёрно-белым узором, которую мои пальцы стянули ниже грудной клетки и тем самым обнажили грудь, так идеально помещающуюся в мои ладони, она выглядит использованной, обнажённой одновременно и ментально, а не только физически, неожиданно уязвимой и внезапно ранимой со своими суетливыми и разрозненными движениями. Натягивая жёлтые шорты от формы, я словно теряю дар речи и проглатываю язык, по крайней мере, в отношении одной конкретной фразы. Мне ни за что не сказать, что это ничего не значило и не меняет, даже если всё именно так и обстоит. Пусть после разлуки и моей продолжающейся засухи всё и ощущалось гораздо ярче, отчётливее и острее, чем я помню, это лишь секс, не примирение и не воссоединение, которые попросту невозможны, ведь она это всё ещё она, и сделанного ею не возвратить и не отменить. Честным будет всё прояснить прямо здесь и сейчас, но будто принудительно я заговариваю о совершенно противоположных по эмоциональному окрасу вещах:
– Почему… почему ты тут, но не тут? – наверное, это ещё один мой промах, доказывающий, что мне не так уж и безразлично то, что с ней и у неё происходит, обнажающий душу и вскрывающий не такие уж и наплевательские внутренности, но жестокость и грубость… Сейчас это, похоже, чересчур даже для нового-старого меня.
– Нам необязательно говорить друг с другом. В смысле тебе нет нужды делать всё это каким-то сносным. Я знаю, нас больше нет, и тебя тошнит от меня. Это просто случайность. Вероятно, ошибка. Я ничего не упустила? – слова тверды, словно сталь, укол попадает точно в цель, а сердце запинается посреди удара, скованное неприятными ощущениями позора и стыда, и я не знаю, но меня будто распирает от желания загладить вину. Потому что если глаза – это зеркало души, то взгляд Оливии буквально взывает ко мне и молит не соглашаться с ней, молит забрать обратно хотя бы некоторые суждения и оценки, но я не смогу сделать это. В противном случае она подумает, что для нас двоих ещё есть надежда, у неё в голове созреет некий план, а она ведь всегда получает желаемое, и тогда… Нет, мне просто нельзя этого допускать.
– Нет, ничего. Всё именно так. Но всё-таки?
– Я не понимаю, о чём ты.
– Почему ты больше не танцуешь? Отчего не пришла на отбор, если к тому моменту уже находилась в городе и даже была здесь? К тому же Кейт наверняка взяла бы тебя и без него. Просто… Ты ведь выбрала это, но с тех пор ничего, – она отдала предпочтение карьере, отодвинув реально семью к годам тридцати, а то и позже, и разве не странно и противоестественно разрушить из-за чего-то собственный брак и гармоничные отношения и убить частичку себя и мужа, чтобы впоследствии не заниматься тем, что ты любишь якобы сильнее всего остального? Ради чего в таком случае она обрекла меня на то, чтобы вечно с этим жить?
– Потому что не могу. Не с твоим ребёнком внутри меня.
– Что? – не слушай её и не верь ни единому слову. Это просто игра, чтобы привлечь внимание и вернуть пропажу, но я не ключи и не кошелёк, и всё-таки вот он, мой разум, необдуманно и мгновенно цепляющийся за соломинку. – Ты мне солгала? Ты всё ещё беременна? – если так, то срок уже больше четырёх месяцев, и это могло бы объяснить, почему она незначительно, но всё-таки заметно поправилась, но живот с виду плоский, и откуда мне знать, где теперь правда, а где ложь?
– Нет, я тебе не лгала. Я, правда, сделала аборт. А ты ищешь во мне то, чего нет. Но их было двое, и один из них каким-то образом выжил.
– Что?
– Ты сам один из двойни, Дерек. И, полагаю, где-то в районе второго февраля ты станешь папой. Есть ещё почти пять месяцев, чтобы подготовиться. Мои тебе поздравления, милый. Надеюсь, эта новость скрасит твою грусть после проигрыша, ведь здесь тебе никто не помешал добраться до корзины, и твой мяч попал точно в цель.
Глава 5
– Ты не был обязан готовить.
– Нет, был. Ты моя гостья, так что просто ешь, ладно? – я накладываю ей ещё блинов и добавляю кипятка в чашку и только после всех этих нехитрых манипуляций возвращаюсь на своё место за столом и сам приступаю к еде. Конечно, было бы проще не стоять у плиты, не сводя взгляда со сковородки, а сходить позавтракать в ближайшее кафе или дойти до кондитерской за свежеиспечёнными круассанами или бейглами, как мне уже случалось поступать неоднократно на этой неделе, но мне захотелось… Не знаю, позаботиться о другом человеке что ли. Я от этого уже отвык, а тут такая возможность. Грех ею пренебрегать и не пользоваться.
– А ты милый. И заботливый. Таких ведь ни с того ни с сего не бросают.
– Осторожнее с выражением своих мыслей. Говорить первое, что приходит в голову, не всегда лучшая политика. Так можно наступить на зыбучие пески и угодить в серьёзные неприятности, – понимая, на что она намекает и к чему ведёт, я мог бы велеть ей заткнуться и не лезть не в своё дело или и вовсе выпроводить из собственного дома быстрее, чем она успела бы пикнуть, и выкинуть её вещи из окна второго этажа, но прозвучавшего комментария недостаточно, чтобы уронить моё настроение ниже уровня плинтуса, ведь и без мнения со стороны оно почти всегда находится на соответствующей отметке, так что всё нормально. До тех пор, пока мне успешно удаётся избегать встреч с той, о ком мы фактически говорим, пусть это и порядком изматывает, я буду в целости и сохранности.
– И мне нужно бояться?
– Нет. Просто ты ничего не знаешь и не имеешь ни малейшего понятия о том, как сильно заблуждаешься, – ясное дело, она уверена, что бросили тут меня, ведь женщина, подающая заявление на расторжение брака, это уже обыденность, но мы с… в общем, я не клише.
– То есть это ты выступил инициатором?
– По-моему, это не запрещено. Не всё же вам нас бросать, и вообще… – неожиданно откровенный, я собираюсь сказать, что поступил бы точно также снова, но отчётливый стук в дверь перебивает меня, и я умолкаю на полуслове, наивно надеющийся, что, быть может, Брук его не услышала, но мизерный шанс на это испаряется, словно рассеивающийся в воздухе дым, когда звук повторяется, а я по-прежнему не тороплюсь вставать с насиженного стула, покидать кухню и идти открывать. Интересно, можем ли мы просто посидеть в тишине и изобразить, что внутри дома никого нет? Моя машина в гараже, ведь сегодня ввиду переноса тренировки на завтра мне никуда не нужно ехать, так же, как и Брук, так что снаружи ничто не способно меня выдать, и чисто теоретически…
– Ты кого-то ждёшь?
– Абсолютно никого, – но, конечно, это не гарантия того, что ко мне никто не заявится и не придёт, особенно учитывая огромное количество пропущенных звонков и проигнорированных сообщений, всех от одного и того же абонента, а вообще это может быть то ещё зрелище, запоминающееся, стоящее и любопытное. Если попросить Брук пойти посмотреть, кто там. Точно, так и надо поступить. – Но я буду благодарен, если ты откроешь.
– Ладно. В отличие от некоторых, мне не тяжело.
– Ну, если что, зови, – я почти не сомневаюсь, что так и будет, и после всего лишь двух-трёх приглушённых расстоянием и потому неразличимых реплик до меня, и правда, доносится собственное имя, и, призвав к себе на выручку всю свою смелость и отвагу и нацепив броню, я выхожу в коридор и совсем не удивляюсь присутствию наименее желательного человека по ту сторону порога. Уверенности во мне почти с избытком. Спасибо и на том, что граница всё-таки была соблюдена. – Оливия.
– Ты меня избегаешь, – это утверждение, а не вопрос, и я склонен с ним согласиться, но сначала будет не лишним не доставлять неудобств и не заставлять Брук чувствовать себя неуютно. По кое-кому видно, что он способен воспринимать посторонних, как пустое место, и легко вести беседы в их присутствии, но она не заслуживает быть под ударом.
– Ты не подождёшь меня наверху? Всего пару минут, ладно? Потом подумаем, куда сегодня можно сходить.
– Конечно. Я буду в спальне, – осознанно или нет, но Брук подыгрывает мне, и лишь когда она скрывается на втором этаже, я вынужденно и без особого желания, чувствуя себя словно в западне, возвращаю свой взор к бывшей жене.
– Ну и что с того? Какие-то претензии? Как по мне, так для бывших супругов совершенно нормально избегать друг друга. Или, по крайней мере, для одного из них.
– Послушай, я знаю, наша ситуация, мягко говоря, странная, но я ведь дала тебе все документы медицинского характера, – говорит Оливия и, сделав шаг вперёд, чуть ли не касается меня или моей руки, что подозрительно намекает на её желание, чтобы я дотронулся до живота, в котором развивается предположительно мой ребёнок, но в мои планы не входит физически контактировать с этой женщиной и уж тем более доверять ей. Она могла сто раз залететь на стороне уже после нашего развода, а теперь решить убить одним выстрелом двух зайцев, и выдав чужого отпрыска за моего, и вернув меня, но чёрта с два ей удастся воплотить хоть что-то из этого в жизнь, и кто знает, какие ещё мотивы движут ею.
– Это не наша ситуация, а исключительно твоя, и ты сошла с ума, если считаешь, что по-прежнему можешь вторгаться в моё личное пространство, и ждёшь, что я снова к тебе прикоснусь, – я отстраняю её руки, ладони и пальцы, но даже от этого мимолётного движения всё моё тело передёргивает и бросает в нелепую дрожь, и вопрос, когда же она перестанет так на меня влиять, напрашивается сам собой. Ну почему нельзя усвоить, что мне нужно много времени, и предоставить его мне в том количестве, в каком я в нём нуждаюсь? Неужели обязательно и дальше хранить верность собственной бесцеремонности и мерзкой эгоистичности?
– Но ты прикасался. На прошлой неделе, – можно подумать, я забыл и нуждаюсь в напоминаниях, и не прокручивал тот момент в своей голове снова и снова в общей сложности порядка тысячи раз. Не вспоминал губы, прикосновения, слияние кожа к коже и противоречивые эмоции, охватившие меня после. Ошибка? Да, безусловно, всё произошедшее было ошибкой, но той, которую где-то глубоко в душе ты не против повторить и которую не в состоянии изгнать из собственных мыслей. Но надо постараться это сделать и начать почаще говорить себе, что это было просто запоздалое, никчёмное и постыдное прощание. Впоследствии полученные новости должны мне здорово в этом помочь. Благодаря им я снова могу переключиться на злость и гнев и подавить в себе те эмоции, что уже испытывал, но которые быстро оставили меня ни с чем, когда я представлял, каким буду отцом, а Оливия в то же самое время взращивала в себе совершенно иные намерения. Тогда ещё бы чуть-чуть, и я рассказал бы всем, настолько мне было трудно молчать. Теперь же желания делиться с остальным миром что-то не наблюдается.
– Я жалею об этом.
– Потому что теперь спишь с ней? В нашей кровати и комнате?
– Да, вот только это всё моё. Там не осталось ничего твоего, – не моргнув глазом, заявляю я, но на самом деле я словно монах, даже без монастыря. И что только со мной не так? Видит Бог, я бы хотел, с той же Брук или с кем-нибудь ещё, но вот я смотрю на неё, и ничего… Будто вся мужская сила ушла. Однако я рад тому, как ложь легко и мгновенно соскользнула с губ. Это обстоятельство сработает в мою пользу. Уже сейчас оно заставляет глаза Оливии хаотично перемещаться, будто она в полнейшем раздрае и не знает, на чём остановить свой взгляд и как вообще это сделать, и глубоко внутри я испытываю удовлетворение, что нашёл подход и смог её зацепить. Она будет обильно плакать. Теперь это, очевидно, лишь вопрос времени. Пусть не при мне, пусть наедине с самой собой и в гордом одиночестве, но хоть так.
– Но что по поводу ребёнка?
– В прошлый раз ты меня не спрашивала. Почему бы тебе не повторить уже пройденный опыт, а? И заодно забыть сюда дорогу?
– Когда ты стал таким?
– Когда ты убила моего сына или дочь, Оливия. А это не имеет ко мне никакого отношения. Это может быть чьим угодно. Можешь от него тоже избавиться. Я грустить не буду, – и снова не факт, что правда. Вроде как, если ты любишь кого-то, ты любишь и его детей и принимаешь их, как своих, и это в любом случае невинный младенец… Возможно, стоило подбирать слова, а не толкать её на уже изведанную территорию и проторённую тропу и тем самым становиться соучастником преступления против жизни? А с другой стороны, я, может, оттого и спокоен, и так легко рассуждаю об аборте, потому что знаю, что теперь уже слишком поздно, чтобы его делать, и что в здравом уме никто на это не пойдёт?
– Так вот в чём всё дело? Ты считаешь, что он не твой? Не веришь, что после аборта можно выжить? – ну наконец-то её озарило. Это просто невероятное облегчение и благословение. – Но я же всё тебе предоставила. Снимок, справки и результаты анализов. Ты можешь идти со всем этим куда угодно. К любому специалисту или даже к нескольким, Картер, – или я банально слишком тороплю события?
– А если я не хочу никуда идти? Я развёлся с тобой, но по какой-то чертовой причине ты всё ещё здесь, в моей жизни. Ты что, внезапно передумала и захотела стать мамочкой? И теперь тебе понадобился папочка? А дальше что? Даже если он вдруг мой? Суды, алименты и споры, с кем он будет жить, а кого видеть лишь в строго оговорённые часы? Так что ли, да?
– Он твой. Я бы никогда… Я не настолько дрянь, Дерек.
– Ты так и не поняла? Ты именно она и есть. Просто уйди, Оливия. Пожалуйста, исчезни.
Удивительно, но она позволяет мне закрыть дверь, а сама остаётся по ту сторону порога.
***
– Ну ты как? Может быть, хочешь побыть один? – спрашивает Брук, когда, заперев входную дверь и поднявшись по лестнице, я вхожу в собственную спальню и просто ложусь на кровать рядом с сидящей по-турецки девушкой, по-прежнему одетой в мою белую рубашку и рассматривающей фотографии в моём альбоме, на что я вообще-то разрешения не давал, но, тем не менее, не могу найти ни единой веской причины начать его отнимать. Поскольку мне уже и так достаточно скверно и ужасно, это ни в коей мере не способно вывести меня из себя, и я лишь вытягиваю ноги около женского тела и качаю головой:
– Ты же знаешь, что не хочу. С тобой я отвлекаюсь, и мне это нравится.
– И долго ты планируешь так жить?
