Вася хорошо знал таких бабок – они мнят себя законодательницами жизни и морали и после того, как поссорятся со всей родней, переключаются на соседей. Которые, конечно, все живут не так, как надо. Одна такая бабка как-то ругательски ругала Васиного друга-музыканта, который играл на волынке в парке, на фестивале старинной музыки. По мнению бабки, звуки волынки убивали белочек.
Здешняя бабка тоже явно задумала нечто нехорошее. Воровато оглянувшись, она нагнулась над клумбой и – Вася ахнуть не успел – ловко подшибла своей клюкой только что раскрывшийся крокус. Потом быстро наступила на другой цветок ногой и явно с чувством выполненного долга скрылась в подъезде.
– Вот ведь… ведьма старая! – Вася был возмущен, но все же осторожно покосился на деда – а вдруг тот вообще никаких ругательств не выносит?
Но дед только усмехнулся.
– Тоже мне, нашел ведьму. Ведьмы таким не занимаются, у них серьезных дел по горло. А эта от безделья злобится, вот и весь сказ. С соседями у нее, вишь, контры, а цветы те соседи сажали…
Дед подошел к клумбе, опустился на колени, нагнулся к растоптанным крокусам. Что-то им пошептал, погладил осторожно заскорузлым пальцем. И Вася глазам своим не поверил – цветы медленно подняли головки, осторожно расправили лепестки. Они будто очнулись от тяжелого сна и озирались недоуменно: что это с ними только что было?
Только у того крокуса, который бабка ударила клюкой, стебелек так и остался слегка надломлен. Место это отливало зеленоватым перламутром, понемногу затягиваясь соком. И Вася понял – цветок все равно будет жить.
– Как вы это делаете, дедушка? – восхищенно выдохнул Вася.
– Слово надо знать, – усмехнулся дед. – Глухариное.
– А бабку-то, бабку чего ж не остановили? – запоздало удивился Вася.
– Да ну ее, – махнул рукой дед. – Она сама себя хуже некуда наказала. Таким вся жизнь – одно мучение. Злобным счастья не бывает.
– А если она опять придет и того, клюкой?
– Не придет. А если придет, – нахмурился дед, и глаза его засверкали под шапкой зелеными огнями, – то вся ее злоба к ней же самой и вернется. Слово мое крепко!
Он погрозил пальцем в сторону молчаливых окон, и они с Васей пошли дальше.
По дороге дед еще несколько раз отвлекался: пошептал над клумбой с гиацинтами – и там прямо на глазах у Васи начала проклевываться темно-сизая стрелка («Девчушка одна сажала, все боится, что не расцветут» – пояснил дед, пряча в бороде улыбку). Поправил скворечник на березе – и при этом так ловко взобрался вверх по стволу безо всяких приспособлений, что Вася только присвистнул. Ему бы так. Насыпал синичкам и воробьям проса и молотого арахиса в кормушку на кусте («Ночь нынче холодная будет»).
А потом они дошли до пруда.
Пруд был обычный для городских окраин, почти дикий, заросший тростником, ивами и непролазными кустами бузины, сирени и боярышника. Заметно было, что местная администрация пыталась его облагородить, но, к счастью, ограничилась установкой трех скамеек и урны. Заросли остались нетронутыми, траву под ними наверняка не косили, и Вася подумал, что в мае здесь должно быть много соловьев.
Сейчас, конечно, никаких соловьев еще не было и быть не могло. Пруд только что вскрылся, по краям еще дотлевали остатки льда, а на середине испуганно жалась парочка – он и она, селезень и уточка кряквы.
Пугаться уткам было чего: по берегу пруда азартно скакали двое пацанов лет по двенадцати. Они вопили что-то неразборчивое и швыряли в уток палки и камни. Утки отчаянно били крыльями, но пока не улетали – видно, очень уж им приглянулся уютный пруд, чтобы отказаться от него без боя.
Дед ускорил шаг.
– А ну, хорош птиц обижать! – крикнул он еще издалека зычным хрипловатым голосом. Таким голосиной, наверное, удобно перекрикиваться в лесу или на болоте с товарищем – невольно подумал Вася. Сам он когда-то долго учился правильно аукаться, чтобы звуки разносились далеко и не терялись в чаще. А деду и учиться небось не пришлось.
– Я кому говорю!
Мальчишки обернулись, заржали и демонстративно кинули в уток еще по палке. Один из них что-то крикнул деду захлебывающимся визгливым голоском – и на этот раз Вася разобрал, что именно.
Одним прыжком – Вася и понять не успел, как это вышло – дед оказался рядом с пацанами и в следующую секунду уже держал обоих за шиворот, высоко приподняв над землей на вытянутых руках. Сила у деда, похоже, была медвежья.
– Ах вы сопляки! – гневно рычал дед. – Кутята мокрые! Меня поматерно ругать? Языки не доросли!
Пацаны и правда были теперь похожи на нашкодивших щенков – или скорее на мокрых дрожащих котят. Они даже не пытались вырываться, только скулили, жалко болтая ногами в воздухе:
– Дедушка, пустите! Мы больше не будем!
– Мы ваще… Патриоты, во! – один из мальчишек, извернувшись, пытался продемонстрировать нашивку на плече – оскаленную морду медведя с надписью «Бойцовский клуб Славич».
Подошедший Вася только хмыкнул, а дед досадливо крякнул.
– Слыхал? – обернулся он к Васе. – Патриёты они, вишь… Родину, значит, любят.
Он хорошенько встряхнул пацанов – они аж взвизгнули – а потом со вздохом опустил на землю. Не выпуская, впрочем, их воротников.
– Вы вот что, – строго сказал, глядя прямо в глаза пацанам своими зелеными огоньками. – Слова такие не про вашу честь пока. Родину защищать – это не кулаками размахивать. И не на птичьё безответное с палкой кидаться. Вот я родину защищаю – а вы, сопляки, ее поганите.
Он чуть отстранился, посмотрел на пацанов оценивающе – будто решал, стоят ли они дальнейших слов. Потом вздохнул и снова заговорил – голос его теперь звучал мягче.
– Родину защищать, род свой любить – значит, дом свой родной как следует обустраивать. Вот если у тебя в дому, на улице твоей, в деревне или там в городе порядок есть, довольство, всем живется хорошо, люди и птицы песни поют – значит, ты родину защитил. Позаботился. Хозяин. А если вокруг свинарник один, зато у тебя кулаки на полпуда, и теми кулаками ты винного и безвинного окрест себя почем зря крушишь – так ты родине первый враг и есть. Ну, скумекали?
Он выпустил воротники мальчишек, но пацаны, к удивлению Васи, не убегали – только потирали шеи, уставясь в землю. А впрочем, от такого деда все равно не убежишь.
– Ладно уж, – снова вздохнул дед. – Завтра сюда приходите, на это же место. Домик для уток делать будем. Молоток-то держать умеете?
Мальчишки переминались с ноги на ногу и ничего не отвечали.
– Понятно. На робототехнику свою небось бегаете, а гвоздь забить никто не научил.
– А вы откуда знаете, – удивленно пискнул один, – что мы на робототехнику ходим?
– Я все знаю, – усмехнулся дед. – Так чтоб завтра в это же время. Научу уж вас и гвозди забивать, и доски строгать. И про птиц расскажу. Только, чур, не опаздывать, у меня и без вас дел по горло.
«Не придут ведь они», с сомнением подумал Вася.
Но потом посмотрел на мальчишек и понял – придут.
У деда не забалуешь. И Вася, и мальчишки откуда-то это знали.
Пройдя через заросли за прудом (дед по дороге подбирал и складывал в пластиковый пакет пивные банки и стограммовые бутылочки, очевидно, оставленные местными алкашами), они неожиданно для Васи очутились в лесу.
То есть лесом, конечно, это можно было назвать только с очень большой натяжкой. Обычный лесопарк, исчерченный набитыми тропами, истоптанный людьми и их собаками. Сразу за полосой берез, сосен и елей виднелись крыши очередных типовых панелек, где-то рядом громыхала стройка. Но все-таки здесь, на этой узкой полоске – немного пахло талой водой и хвоей, почти как в настоящем апрельском лесу. Зяблик звенел весенним ручейком, сидя на ветке сосны, на месте стаявшего сугроба виднелись следы подснежных ходов лесных мышей, дятел пробарабанил весело.
Крошечный лес пытался жить так, будто ничего не случилось.
– А ведь раньше лес тут большой был, – грустно сказал дед, будто услышав Васины мысли. – Все в хозяйстве водилось: и лоси, и волки, и зайцы с лисами, и рысь захаживала. В речке рыбы всякой было – куда с добром. Теперь и не вспомнит никто. Ну да что уж тут сделаешь, пусть хоть такой. А то люди в городе совсем о лесах забудут.
Они поднялись по небольшому склону – должно быть, зимой здесь катались лыжники – прошли вглубь леска по тропинке.
И тут Вася почувствовал запах горящей солярки.
Он оглянулся на деда – тот явно тоже почувствовал. Наверняка еще раньше, чем Вася.
И снова заторопился – как тогда, на пруду с пацанами.
Они вышли на небольшую полянку. Там пятеро молодых мужиков в спортивных костюмах, все уже сильно навеселе, жарили шашлык на мангале. И все бы ничего – в погожий апрельский день, в ясный вечер, шашлычники в городе выползают отовсюду и готовы, кажется, жарить любимое кушанье хоть на газоне у автострады –лишь бы там был хоть клочок зеленой травы. А уж тут, в лесопарке…
Вот только дрова под мангалом эти мужики – очевидно, по лени – облили соляркой. Знакомое дело, подумал про себя Вася. Чтоб разгорелось быстрее. А что вонь от их соляры на весь лес, даже запах шашлыка заглушает – так пьяные морды не чуют. И тушить потом этот солярный костер явно не собираются.
Кто бы мог подумать: в городском лесопарке те же проблемы, что и в областном заповеднике.
Когда они с дедом вышли на поляну, Вася почувствовал, что его собственное лицо приобретает такое же угрюмое выражение.
Шашлычники пьяно уставились на них.
– Здорово, мужики, – кивнул им дед. – Шашлыки – это дело доброе. Солярка вот только зачем? Лес у нас и так маленький. Прованивать-то его не годится.
– Чаво? – насмешливо загалдели пьяные.
– А ты что – лесник, что ли?
– Видали, ааа? Не годи-ится…
– Чеши-как ты, дед, подальше, пока…
– Вали, говорят…
Дальше шли такие слова, что пацанам у пруда и не снились.
Вася покосился на деда. Как ни странно, тот стоял спокойно. Скрестил руки на груди. Лицо его почти ничего не выражало, только глаза опять зажглись зелеными огоньками.
А вот выражения пьяных харь понемногу начали меняться. Сначала на них появилось недоумение. Потом беспокойство. И наконец – настоящий ужас.
– Пацаны, это чо…
– Это…
– Аааааа!
Дикий крик смертельного ужаса, наверное, напугал гулявших у лесопарка старушек. А может, и не напугал – жительницы окраин привычны и не к такому.
Один из пьяниц, жутко вопя, вскочил и кинулся наутек. За ним, не разбирая дороги, ломанулась вся компания. Через несколько секунд на поляне у костра не осталось никого, кроме по-прежнему невозмутимого деда и обалдевшего Васи.
– Дедушка, чего они? – повернулся Вася к деду. – Ломанулись от вас, как от медведя!
– Медведем им показался, – пожал плечами дед. – Бывает. Дело-то нехитрое.
Он, поморщившись, посмотрел на костер из солярки, плюнул в него – и огонь тут же погас. Даже дым перестал идти из обгорелых поленьев.
Вонь от солярки понемногу рассеивалась в вечернем апрельском воздухе.
…С обхода Вася с дедом возвращались уже по темноте. Войдя в сени, Вася с удивлением увидел, что одежда его, похоже, и правда высохла. А он уже готовился ехать в мокром. Не ночевать же у деда.
Рюкзак с курами так и лежал у крыльца. Правда, вони от него Вася не почувствовал. Он открыл рюкзак и понял, что тот тоже постиран, а все куры заботливо упакованы в несколько слоев пакетов и фольги. Да еще и переложены от запаха полынью.
Вася посмотрел приложение в телефоне – следующая электричка отходила через двадцать минут. А ему непременно нужно было попасть на биостанцию хотя бы к утру. Поэтому от новой порции дедова чая пришлось отказаться.
– Спасибо вам, дедушка! – от души поблагодарил он хозяина, уже стоя в воротах. – Уж не знаю, чем заслужил…
– Служба у нас такая, – пожал плечами дед. – Как и раньше заведено было, в лесах-то. Придет если кто, постучится, в ножки поклонится да попросит вежливо – тому помочь надо. Редко только теперь заходят, порядок позабыли…
– Как бы мне вас отблагодарить, а?
– Благодарность твоя известная, – грустно вздохнул дед. – Сам лесовик, в лесу промышляешь – так передай от меня привет Матушке Медовой.
– Да я и не знаю ее.
– Зато она тебя знает, – усмехнулся дед. – Матушка Медовая, всем зверям мать, всему лесу – Хозяйка. Если б не она, давно б я отсюда ушел – еще когда лес мой вырубили… Да только она говорит: оставайся, хозяин. Ежели не ты – как без тебя тут березы да сосны, цветы да соловьи жить станут? Да и люди про лес совсем позабудут. Выходит, и городу леший нужен. Так с тех пор и живу тут, скриплю. Собачку даже новую брать не стал, с тех пор как старая померла. Лет пятьдесят уж тому, на ваш если счет. Собачкин-то голос слышал? Так это она и есть, старая-то собачка… Ну, бывай. Заходи, если что.
Ворота захлопнулись. В замке повернулся ключ.
Где-то за панельными домами глухо прогудела электричка.
Мирские родители
Огромный котел посреди поляны источал ароматный пар. Седобородый дед в неподпоясанной белой рубахе, в холщовых портах, осторожно раздвинул молодые елочки, прошлепал босиком по мягкому мху и траве (не помять бы первые ландыши!), склонился над котлом, принюхался. И весело заорал в ельник:
– Мать! Ты глянь, чего нам внуки-то приготовили! Чем уважили! Это ж хвасоля! С грудинкой жареной! Да с этим, как его… красное… баре-то в Питере жрут которое…
– Вот разорался старый, – добродушно поварчивая, поправляя белый платок, из ельника вышла старушка в просторном холщовом платье – так же, как дед, без пояса и босиком. – Хвасоли он не едал. Гляди-ко – пташку малую как напугал!
Она кивнула на молодую рябинку, едва зацветшую, в ветвях которой прыгал зяблик. От дедова крика зяблик было притих, но тут снова встрепенулся и пустил громкую трель. Потом перелетел на соседнюю елочку и снова защебетал – будто хотел окружить всю поляну кольцом из песен.
– А красное то – томатом зовется, иначе яблоком полюбовным… Не наша еда – ну, да молодым виднее теперь, чем стариков-то кормить.
– Во, – поднял дед указательный палец, – яблоко полюбовное! Любят нас, значит. Помнят. Уважают.
Он ловко выдернул из-за пазухи деревянную ложку на веревочке и собирался было запустить ее в варево – но кинул взгляд под корни большой сосны. И снова весело заорал:
– Ты глянь, и кувшин приготовили! А в кувшине-то… – он запустил палец в дымящийся сосуд, облизал, – в кувшине-то вино заморское! Да горячее! Да с травками душистыми! Ух, разуважили внуки старого деда! Давненько такого от них не видали, давне-енько…
Дед обеими руками схватил кувшин и хотел было порядочно из него отхлебнуть – да его одернула старушка.
– Ты бы, отец, людей подождал, – сказала она, устраиваясь поудобнее на огромном стволе поваленной ели. – Люди-то подходить начнут – скажут, мол, чего это дед Степан с бабкой Марьей поперед всех уж и ложки запускают, и из кувшина хлещут? Нехорошо так-то. Не для нас одних, чай, внуки старались.
Она снова поправила платок и, оглянувшись по сторонам, понизила голос:
– Да и баба Мерява, чай, в гости заглянет. Поперед Мерявы-то не годится… Старше ее никого ведь нет.
