Ирина Франц "Дороги детства. Правдивые истории"

Останутся в памяти встреч ожидания и слёзы прощания. Проводы в армию юношей. Встречи солдат из армии. Свадьбы весёлые. Гости родные приехали, встречайте, встречайте!.. Проводы в город в больницу на роды, проводы в город студентов. Проводы, встречи любимых. Проводы, встречи, встречи и проводы…

Почему, почему запоминаются больше проводы, чем встречи? Вы помните ваши прощания? Вы помните ваш вокзал, ваш перрон ожидания?

Вы помните, когда покидали родину, в последний раз обнявшись с родными, соседями, близкими?.. Вы помните грусть расставания? Помните? Вспомните.

И всё же, и всё же неумолимы поезда, неутомимые они, как время – его назад не повернуть, не спрыгнуть, не сойти. Судьба необратима. Теперь другие города, другие встречи. Но будет в памяти детей тот пассажир в окне, машущий им с улыбкой в ответ…

Урок математики

Нашей классной руководительницей с пятого по одиннадцатый класс была Карлыгаш Орынгазиевна, учительница алгебры и геометрии. За нами был закреплён кабинет математики, который находился на втором этаже новой школы. В нашем кабинете всегда было светло, уютно и чисто. В самом дальнем углу, справа от двери, между шкафом и окном стояла большая деревянная бочка с роскошным кустом гибискуса, или чайной розы, как у нас все его называли.

Карлыгаш Орынгазиевна была строгой, но в то же время чувствовалась её любовь к нам. Хотя она никогда не проявляла её открыто. Была в ней своя сдержанность, присущая ей по типу её характера. Когда ведёшь один и тот же класс до самого выпуска, невольно привыкаешь к своим ученикам. Мы были как раз её учениками.

Она приучила нас исправно дежурить: после уроков мы по очереди мыли полы в нашем кабинете. Поднимали стулья на парты, приносили ведро с водой. Мыли руками, без швабры. Серый линолеум моется легко, ещё видны на нём полосы от мокрой тряпки. Мальчишки тоже мыли полы, никаких отговорок не допускалось, отлынивать не удавалось. За чайной розой тоже мы ухаживали сами. Иначе она бы не выросла такой красавицей и не распускалась бы своими ярко-красными соцветиями с тонкой дудочкой, обсыпанной жёлтой пудрой. Жаль только, что цветы не держались долго, а скукоживались через пару дней и отпадали, уступая место новым, молодым бутонам.

В кабинете у нас стояли новые, светлые, желтовато-коричневые лакированные парты и деревянные стулья с металлическими ножками. И три больших, во всю стену, окна, из которых были видны серые крыши домов, тёмные палочки электрических столбов с натянутыми на них линиями проводов, железная дорога вдалеке и голубые кромки холмов вдали.

Там, на серовато-лиловом горизонте, сливалась бескрайняя степь с бездонным синим небом. Окна кабинета выходили на восток. Зимой было видно, как поднималось из-за серых сопок большое огненное солнце. А осенью пролетали стаи птиц, мелькая чёрными точками в вышине. Летели журавли на юг. В ноябре кружился снег за окном, укрывая белым пухом крыши домов и жёлтую выгоревшую степь. Видны дороги из окна. Вооон там приближается к станции поезд. Машин и тракторов почти не видно, лишь изредка остановится у шлагбаума перед переездом одинокий грузовик…

У окна перед школьной доской стоял учительский стол. Карлыгаш Орынгазиевна одевалась скромно, но женственно. Зачёсанные назад и свёрнутые в пучок чёрные волосы. Она любила носить платья-футляры строгого прямого покроя. Казалось, и сама она была такой же прямой, не умеющей притворяться. Была она справедливой, внимательной к каждому, излучая свое особенное спокойствие, и если ругала нас всех, то очень редко, только когда был для этого серьёзный повод.

Думаю, каждому из моих одноклассников запомнился тот день, когда в пятом классе она вызвала к доске всех девчонок и очень долго выговаривала им за то, что они поссорились чуть ли не до драки, разделившись на две враждующие друг с другом группы.

За день до этого у нас был урок физкультуры на уличном стадионе, что находился за школой. Уже не помню, как именно всё началось и из-за чего произошёл конфликт, – поругались наши две девочки друг с другом: строгая, худенькая, с чёрными длинными косичками Галия и круглолицая, большеглазая красавица Жулдызка. Произошёл раскол, остальные девочки разбились по партиям: кто за Галию, кто за Жулдызку. И как всегда бывает при этом, обзывались они и дразнились так, что мальчишки это заметили. Мы с Олей не вошли ни в одну из групп, а наблюдали за происходящим со стороны, поэтому, видимо, нас не вызвали тогда к доске. Не помню теперь, как получилось, что мальчишки рассказали об этой разборке Карлыгаш Орынгазиевне.

Расспросив у них подробности, она вызвала девчонок к доске и задавала долго один и тот же вопрос: «Кто виноват во всём этом?! Кто виноват?!» Девчонки стояли пристыженные, опустив головы.

Никто – ни мальчишки, ни девчонки – не ожидал такой её реакции. Ведь это была обычная ссора между детьми, всякое ведь бывает. «Ну, подумаешь, разделились на две группы. Все же делятся. Что в этом такого? Одна часть улицы против другой. Хотя бы по территориальному признаку. Кто к кому ближе живёт, тот и вместе…» – думалось мне тогда. Но в тот день в каждом из нас, пятиклашек, прочно осела в сознании мысль и ощущение, что ссориться и отделяться друг от друга – это плохо. Это самое ужасное, что может быть в коллективе.

«Никогда не ссорьтесь друг с другом! Кто виноват? Признавайтесь!» Этот вопрос «Кто виноват?» буквально въелся в каждого из нас тогда, как в стоящих у доски, так и в сидящих на своих местах за партами. Не по себе было от этого вопроса. От этой гнетущей, упрекающей тишины, от вида насупленных, расстроенных девчонок. От тишины, требующей ответа. Прямо сейчас. Отвечайте же. «Кто виноват во всём этом?» – «Мы все виноваты», – раздался вдруг после долгого молчания голос Галии. «Мы все виноваты», – повторили остальные. «Садитесь. И никогда не ссорьтесь больше друг с другом».

Это был, пожалуй, один из самых тяжёлых уроков в моей жизни.

Что-то не так

Мы выросли в обществе, в котором были свои идеалы. Всё, что не соответствовало идеалам, подлежало осуждению. Нас так воспитали. Ты должен соответствовать норме. Должен дать клятву октябрёнка. Потом – клятву пионера. Твой путь, казалось, предначертан. Есть соответствующие норме, есть отклоняющиеся, они плохие и достойны осуждения. Среднего не дано.

Есть Родина, есть враг, который хочет разрушить её. Если ты учишься – должен учиться хорошо. Ты должен. Другого не дано. Почему-то нам так внушили. Так поступают хорошие. Если хочешь быть хорошей – делай так.

При всём этом меня никогда не покидало чувство, что что-то в этом не так. Когда однажды на линейке выставили некоторых старшеклассниц перед всей школой за то, что они покрасили волосы хной, мне это было непонятно. Это чувствовалось неправильным. Девчонки захотели быть красивыми, попробовать новый цвет. Разве они заслужили такое наказание?

Нет ничего хуже всеобщего осуждения. Это бичевание. Когда тебя выделяют из толпы и кричат: «Позор тебе, позор!» Нет, так быть не должно…

Джигида

Недавно мы были в гостях у сестры. Обходили с ней клумбы и кусты со смородиной, что растут у них в саду. Желтые и красные бусинки смородины поспевают уже на ветках, украсив их пышными гроздьями. Наливаются они кисло-сладким соком, и просвечивают зёрнышки сквозь прозрачную кожицу. Крупные, ещё пока зелёные, с розовыми боками сердечки-клубнички склонились к земле, спрятавшись под зелёными листьями.

«А я джигиду посадила! – говорит мне радостно сестра. – Вот она!»

И правда. Низкий саженец с серебристо-зелёной шевелюрой поселился на клумбе возле клубники. Будет дерево большое. Будут ягоды на нём.

«Как тогда у нас, помнишь, была джигида?» – говорит сестра, поглаживая листочки крохотного деревца-малыша.

«Да!..» – отвечаю я и возвращаюсь снова в детство…

Росла у нас джигида в лесозащите вдоль железной дороги. Как раз у тупика, где проходили ржавые рельсы и куда давно уже не спускали поезда. Весной цвела она густо жёлтыми ароматными цветами, чем-то похожими на ваниль. А к осени, как раз к сентябрю, когда начиналась школа, поспевали на длинных гибких ветках с узкими серебристо-зелёными листьями вкусные ягоды с мучнистой мякотью и коричневой продолговатой косточкой внутри.

Джигида была терпко-сладкая на вкус. Ещё не совсем спелые ягоды лучше не пробовать – онемеет слизистая оболочка рта, и никакого вкуса не чувствуется, хочется только побыстрее избавиться от неприятного ощущения. А когда они созревают, особенно после первых сентябрьских морозов, то можно ими вдоволь насладиться.

Возвращаясь из школы домой, мы останавливались возле кустов с джигидой и собирали с тонких веток серебристо-пушистые гроздья.

Джигида – это вкус детства. Когда-то мы были детьми и были безгранично счастливы. Потом мы выросли и потеряли нашу радость. И потом, став совсем большими, ищем эту радость везде, вспоминая где же можно её найти. И находим её, кроме всего остального, что может быть важным для счастья, в знакомой с детства джигиде.

Осенние заботы

Первые морозы приходили уже в августе. Ночью. Они оставляли после себя тонкий иней на листьях. В огородах перед первыми заморозками снимали с кустов помидоры. Ночные морозы были беспощадны. Люди берегли свои посадки, укрывая грядки на ночь одеялами.

С сентября уже понемногу готовились к зиме. Складывали выкопанную картошку в погреб. Утепляли оконные рамы, забивая щели ватой и заклеивая их тонкими полосками старой простыни, смоченной в клейстере.

Запасались кормом для скота: сеном, комбикормом, пшеницей для кур. Заготавливали уголь и дрова для отопления.

На дрова привозили на тракторе из дальних лесков старые сухие брёвна. Во дворе ставили большие козлы, клали на них брёвна и распиливали. Простой пилой или электрической. Большая злая пила с двумя ручками требовала к себе двойного внимания. В одиночку не справиться было с ней. Только вдвоём. А электрическая громко кричала на всю улицу, вонзаясь в сухую плоть бревна зубастым диском. Угрюмый топор обрушивается с силой на обрубок, рассекая его на обломки, обнажая бледно-розовое тело сухого древа.

Дрова складывали в передний угол сарая, в углярку. Там, в темноте, прятался уголь, поблёскивая своими гладкими гранями, отражая падавший со входа свет.

Хороший уголь всегда лёгкий, он мягко шуршит, когда набираешь его лопатой, в нём мало песка. Он охотно загорается в печке, и нет с ним никаких забот. Плохой уголь – тёмный, мелкий и тусклый. Он не хочет гореть, а только дымится. Когда берёшь уголь на растопку в дом, выбираешь сначала лопатой камни покрупнее, потом подбираешь с кучи мелкие куски. Вот и полное уже ведро.

Осенью, когда холода подбираются ближе и уже не выгоняют на пастбище скот, мы «кочуем» из летней кухни в дом. Переносим посуду, убираем кухонные шкафы с фанерными стенками и застеклёнными дверцами. Оставляем родную кухню до следующего лета.

В ноябре

В ноябре у нас выпадал первый снег. Крупные белые хлопья, словно пушинки, спешно выпрыгивали друг за другом из серого бесконечного неба, кружась в бесшумном полёте, чтобы сразу же растаять, едва успев прикоснуться к мокрой земле. Но сердитое небо не отступало, неустанно сбрасывая вниз свой бесчисленный снежный десант.

Внизу уже мороз спешил на помощь небу и сковывал землю. Мягкая грязь становилась твёрдой и уже не могла поглощать нападавших на неё «снежат». Так оставался снег лежать.

Ещё выглядывали кустики травы и караганников тонкие чёрные стебли. Тонкое ещё было первое зимнее одеяло. Местами проглядывала земля. Но уже спала она, замороженная, глубоким сном, до первых солнечных апрельских ручьёв.

Заклание животных

Когда поздней осенью ложился нежным пухом первый снег, и коров уже не выгоняли на пастбище, и степь засыпала под снежным одеялом, и всё тоньше становился отрывной календарь, висящий на кухне у окна, наступал для взрослых суетливый, а для нас, детей, один весьма тревожный день.

«Завтра будем делать согым», – говорили мама с бабушкой. Это означало, что мужчины будут резать на мясо двухлетнего бычка или тёлочку, оставленных специально для этого.

Мне довелось лишь однажды увидеть в окно, как корову выводят во двор, обмотав её шею верёвкой, а она в судорожном страхе пытается вырваться из пут. Тогда меня сильно удивило поведение животных: они знали, что пришли за ними, испытывая дикий ужас перед смертью. Никто не пойдёт добровольно под нож…

Как, откуда им было дано знать, что осталось жить всего лишь несколько минут, секунд? В исступлении вырывалась корова из аркана. Но верёвки прочны, множество крепких человеческих рук на заклание душу ведут…

Наточены ножи. Ещё секунда – и корову повалят на землю. Не сопротивляйся. Нет шанса. Но жизнь не хочет сдаваться! Она все силы тянет на себя. Бежать. Брыкаться. Жить!..

Но вот и пронзило шею лезвие ножа. Брызжет кровь. Агония.

Вместе с кровью уходит жизнь. Остаётся лишь мёртвая туша. Её разделают на мясо. Сделают фарш, разрежут на куски. Будут есть котлеты, да мало ли ещё чего… Так было всегда. Наверное, так надо было издревле человеку, чтобы выживать. И всё же не оставляет чувство: что-то не так.

Когда-то каждый из всех присутствующих здесь сегодня мужчин сделал свой первый жест, свой самый первый взмах ножом, вонзил его в тёплую дрожащую плоть. Мне казалось, что тогда во дворе, где лежал первый снег, забрызганный каплями крови, мужчины будто скрывали сами от себя чувство то ли неловкости, то ли досады.

Как будто не по душе им был этот ритуал. А может, это я только придумала сама себе. Помню только мысль: хорошо, что я не родилась мальчиком и мне не придётся в будущем резать коров.

Зимой

Зимой, когда снега уже было много, и недовольные бураны задували его по ночам в плотные сугробы, мы собирались все вместе и ходили на горы кататься на санках.

Мы идём как в пустыне, караваном, волоча за собою послушные санки, шагая след в след по снежной искрящейся тропинке. На улице лёгкий морозец, задумчиво снег скрипит под ногами, и весело шуршат полозья санок. Мы на горы на санках кататься идём!

Выходим за улицу, уже на самой окраине. И вот она уже близко, наша гора. Та, которая у дороги, ведущей на заимку, между казенной баней и старой базой бывшего свинарника. С её вершины хорошо видна лесозащита – тёмная полоска леса, посаженного вдоль железной дороги, и наш маленький посёлок в две улицы с домами, покрытыми серым шифером. С горы хорошо видна еще «та сторона» —

большой посёлок на противоположной через речку и же лезную дорогу стороне, куда мы ходили в школу.

Но подъём еще только предстоит, нас ждёт высота, мы уже почти у цели.

Подниматься на гору приходится медленно, шаг за шагом отмеряя близость к вершине, утопая по колено в глубоком снегу вдоль прокатанной полозьями дорожки. Потом, налюбовавшись вдоволь просторами села и спокойствием зимнего неба, устраиваемся поудобнее на санках, подтягивая веревку, и, замирая от высоты, решительно отталкиваемся ногами вперёд. Санки медленно, как будто нехотя, сползают по скрипучему снегу вниз, но уже через пару мгновений они набирают скорость, и мы неудержимо мчимся вперёд, охваченные одновременно страхом и диким восторгом.

«Эй, дорогу! Дорогу! В сторону! А-а-а-а-а-а!..» – санки неудержимо катятся вниз, снежная пыль летит в лицо. Лишь бы не заехать в сторону! Прямо, только прямо, и как можно дальше промчаться! Ух ты-ы-ы-ы-ы!

Но вот санки, замедляя у подножия свой ход, останавливаются, и надо снова карабкаться наверх. Подниматься не так интересно, другое дело – скатываться. Можно сидя, по одному или вдвоём, или лёжа, летя вниз головой, отцепив от санок стальную кружевную спинку. Особые смельчаки-мальчишки скатываются, взобравшись на санки стоя. Каскадёры.

Когда солнце уже заходило и в небе зажигались первые яркие звёзды, мы собирались домой. Зимние сумерки окрашивают снег в волшебный синий цвет, преображая всё как будто в новый мир. Серый дым идёт из крыш, и тишина вокруг, лишь лай собак и снега хруст…

Идем мы все усталые, с головы до ног в снегу, примёрз шем к одежде. Варежки безнадёжно заледенели, в войлочных сапогах набит снег. Щёки розовые от мороза, а замёрзшие ноги и руки совсем не чувствуют холода. Перед домом обметаем друг друга от снега «караганничьим» веником. Проходим через холодную веранду, где стоят вёдра с чёрными камнями угля и наколотые дрова, приготовленные на утреннюю растопку. Открываем обитую войлоком дверь в «хату».

Дома тепло. Бабушка прядёт шерсть, она только посмотрела на нас молча поверх очков, покачав головой. Уф-ф, пронесло. Ругать не будут. Развешиваем шарфы и шапки сушиться над печкой. За окном исчезла синева, превратившись в черноту. Как хорошо, что у нас каникулы, и мы завтра опять пойдём на горы кататься на санках!

Побелка

Когда серые, невзрачные на вид камни опускали в воду, она начинали яростно шипеть, испуская пар и пузыри. Камни постепенно растворялись в кипящей воде, вступая в химическую реакцию. Чудеса. Так делали «извёстку» – едкую белую жидкость, полученную после разжигания камней известняка.

Известью белили стены. Щётки для побелки тоже были самодельные. Связаны они были из шпагата – особой сеновязальной верёвки из полипропилена. Обычно шпагат был белого или розового цвета, его доставали где-то большими рулонами и даже вязали из него круглые коврики для дома.

Еще были козлы – деревянные высокие столы с ножка ми, сбитыми вперекрест. Прежде чем встать на козла, надо было проверить его на устойчивость и подложить под ножки сложенную в несколько слоёв газету или щепку в случае шаткости из-за неровностей на полу. Становишься сначала на табурет, потом – на козла. Наверху уже стоит ведро с извёсткой и щёткой. Всё готово для побелки. Ширк-ширк, щётка шуршит, промокает стены известковым молоком…

Скоро Новый год

Декабрь на дворе, и скоро Новый год! Уже вовсю царит зима, осыпав нас щедро снегом. Когда морозным тихим утром мы в школу идём, красит она нам инеем ресницы. А ночью звёзды перемигиваются в небе, и снег скрипит, когда мы в темноте под шёпот звёзд идём домой. Зима освоила своё пространство и усыпила степь, укрыв её пушистым белым одеялом… Скоро Новый год!..

Скоро у нас будет в школе новогодний бал. Мы уже придумываем маскарадные костюмы. «Кто кем будет наряжаться?»

Мы украшаем комнаты в доме. Делаем фонарики и гирлянды из цветных полосок бумаги. Бумагу тоже сначала красим. Замечательное время, когда есть куда приложить выдумку и фантазию. «Будем делать „цепочки“?»

Скоро Новый год, и у нас в клубе тоже будет ёлка. Красавица-сосна стоит в центре клуба, и малыши, за руки взявшись, водят хоровод. Дядя Саша без устали играет на баяне, и кажется, что все – и взрослые, и старики, и дети – смеясь, кружатся в этом танце…

Смеясь, шутят взрослые друг с другом, дети ждут своих подарков – «кульков» с конфетами, яблоком и мандарином. На сцене идёт розыгрыш лотереи. Тусклый свет. Радость и смех.

Именно так и запомнились мне те дни. «Много ли значат они?» – спросите вы. Несомненно, ведь они дали опыт, познание в том, что мир этот – добрый.

Стирка

За день до стирки мама заносила домой два больших оцинкованных бака, наполненных снегом. Это были куски от сугробов, которых у нас было очень много. Зимой нас всегда заметало снегом по самую крышу так, что надо было утром откапывать двери и прорывать туннель от дома до сарая.

Наш дом стоял с краю, немного вдалеке проходила дорога и дремали ближние холмы, с которых летом всегда возвращались с пастбища коровы.