– Хочу, – ответила я, вытаращив глаза на новую подругу. – А как?
– А вон бистро «Мишка на севере», – кивнула она в сторону общепита.
– У меня нет денег, – печально произнесла я.
– Да какие деньги! Я тебя умоляю, Свет! Это же бистро моего отца! Нас накормят досыта, да еще с собой положат!
Так и случилось. Мы наелись до отвала. Больше всего мне понравился гуляш с гречкой. Это было очень вкусно, особенно на фоне больничной баланды. Нам даже дали по мороженому!
Маринка сильно скрасила мои суровые будни в этих невыносимо жутких стенах. Ей было двадцать четыре. Она рассказывала истории из своей жизни:
– … а гаишники включили сирену, и за мной! Всегда хотела ездить так, чтобы у них радар сломался. Ты не представляешь, какой кайф ловить ощущение свободы и адреналина! А иначе зачем жить. Скучно же!
Я с открытым ртом слушала, восхищаясь тем, как невероятно ярко она живет.
С ней и время летело быстрее. Я заново научилась смеяться. Но у всего хорошего есть конец. И он наступил с ее выпиской. Видимо, исправительный срок закончился и отец решил вернуть Маринку домой. Красавица пожелала мне удачи и произнесла те слова, что, быть может, помогли мне не сломаться в дальнейшем:
– Запомни, ты сильная! Ты сильнее всех на свете! И даже когда тебе будет совсем хреново, ты со всем справишься! Слышишь? – смотрела она на меня своими яркими фисташковыми глазами. – Ты обязательно все преодолеешь! Только никогда, никогда не сдавайся! У тебя все получится!
Больше мы никогда не виделись. А Маринкины слова я до сих пор вспоминаю в самые трудные минуты жизни.
Без нее мои будни превратились все в те же суровые и безжизненные.
***
В тот день ничего необычного не происходило. Я, наконец, вышла в общий холл, посмотреть, что там показывают по телеку. Да и просто захотелось отвлечься.
Наш зомбированный мирок все так же смиренно волочил свое существование. Кто-то отрешенно смотрел в одну точку, кто-то разговаривал сам с собой, а кто-то… задыхался. Боже мой, это же Андрей! Тот самый восемнадцатилетний парень, чья мама была беременна и угостила меня «сникерсом»!
Я побежала за врачом так быстро, насколько смогла. Мне повезло, потому что в тот вечер дежурил заведующий отделением, мой лечащий врач Валерий Михайлович.
– Пожалуйста, помогите! – закричала я, пытаясь перевести дыхание. – Там одному парню плохо, он задыхается!
Валерий Михайлович вскочил из-за стола и вместе со мной побежал в отделение.
Андрей лежал на полу и бился в конвульсиях. Булочный стал оказывать ему помощь и пытался понять, что так мешало парню дышать. Вокруг собралась толпа. Врач поднял Андрея на руки и унес в палату мужского сектора. Что было дальше, я не видела. Но сидеть на месте не могла и начала ходить из стороны в сторону, чтобы как-то успокоиться.
Валерий Михайлович появился через несколько долгих минут. Лицо его почернело до неузнаваемости. Не сказав ни слова, он вышел. Дверь за ним захлопнулась. А потом появился какой-то парень из мужского сектора и сказал, что Андрей умер.
«Андрей умер» – пульсировало у меня в голове. Я закрыла глаза. От несправедливости, что отзывалось болью в солнечном сплетении, потекли слезы. Опять смерть победила. Почему она забирает таких молодых? Ведь он даже не успел пожить и что-то оставить после себя!
Я представила, как мама Андрея хоронит своего сына. И как от горя у нее раньше времени рождается малыш. И она называет его в честь Андрея. Или, что еще хуже, у нее случается выкидыш и она теряет обоих детей в один миг.
Как на самом деле все сложилось у этой женщины, я так и не узнаю.
Бедный, бедный, Андрей! Пусть земля тебе будет пухом.
Я рыдала навзрыд, пока Валерий Михайлович не вколол мне что-то, что погрузило в сон.
После пережитого в этой больнице страх смерти будет преследовать меня постоянно.
***
Жизнь, а точнее существование продолжалось. Люди то и дело менялись, а мне очень хотелось одного – домой! Тех, кому методы Булочного и других врачей того времени не подходили, отправляли в другую психлечебницу, с более «действенными» карательными способами. Об этом я узнала от некоторых пациентов, что когда-то лежали там. Лучше было не знать. Мой ад показался смешным после их историй о смирительных рубашках. Там было настоящее царство дьявола. По-другому не назовешь.
Мама мне потом расскажет, как она, стоя на коленях перед Булочным, умоляла его меня туда не отправлять. Он не отправил. Здесь я ей очень благодарна.
Я знала, что до выписки мне осталось недолго. Раз уж я смогла выдержать все это в течение нескольких месяцев, то несколько дней – полная ерунда.
Как обычно после трапезы мы принимали лекарства. Сказать по-честному, я не всегда их принимала. Мое состояние было вполне себе здравым, поэтому я перестала их пить. Конечно, об этом знала только я, иначе меня вряд ли выписали бы. Придумали бы очередной «лучший» метод лечения.
Слава тебе, господи, сейчас я бы точно справилась без стационара. Психотерапия сильно продвинулась, и таких диагнозов, как шизофрения, без серьезного обследования не ставят. Значит, мне зачем-то или для чего-то это было нужно пережить.
Так получилось, что в тот день медсестра, раздающая нам лекарства, заставляла всех открывать рты, проверяя честность прохождения медикаментозной терапии. И мне пришлось выпить все, что было назначено. Хотя это скорее единичный случай, когда нас просили открывать рты и показывать, все ли мы проглотили.
Это был выходной день, когда разрешалось выходить в холл смотреть телевизор. В палате почти никого не осталось. Я тоже собиралась выйти и посмотреть новости. «Что хоть в мире делается, надо было узнать», – думала я, надевая джинсы. Но выйти я не успела.
Следующие несколько минут прошли для меня в полумраке. Будто некое состязание ума и чего-то еще.
Я сидела на полу, а голову вдруг запрокинуло назад так, что, казалось, сейчас сломается шея. Я начала задыхаться. Приступы удушья усиливались, а я не могла даже пошевелиться. Позвоночник будто парализовало, я совсем не чувствовала тело. О том, чтобы позвать на помощь, не было и речи. Тело вытянулось в струну, а голова словно ему не принадлежала. Рядом, как назло, никого не было. Оставалось только одно – умереть.
Тут я вспомнила слова Маринки: «Никогда, никогда не сдавайся!» Сообразила, что могу двигать руками, но самую малость – это было почти невозможно, тело отказывалось подчиняться. Собрав всю волю в кулак, я стукнула по стене, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание. Приступы удушья усиливались. Контролировать сознание становилось все тяжелее. Но я снова собралась с духом или с тем, что от него оставалось. Схватилась рукой за какую-то металлическую штуку, что лежала на тумбочке. Это оказалась ложка.
Голову все сильнее запрокидывало назад, дыхания не хватало. Вместо вдоха и выдоха пошли хрипы. Губы хватали воздух, словно это были последние капли света перед погружением во тьму. Стук ложкой, и…
Дежурная медсестра вбежала ко мне в палату и крикнула кому-то из персонала: «Преднизолон, срочно!»
Что было потом, не знаю. Отключилась.
В какой-то момент поняла, что дышу. Сознание возвращалось. Сердце стучало. Я очнулась. Живая!
Как потом объяснили врачи, приступ произошел из-за смены лекарственных препаратов. Но это всего лишь предположение психиатров того времени…
Через несколько дней моя долгожданная выписка состоялась. Три месяца жизни я провела в заточении. Все пережитое останется внутри меня и засядет так глубоко и надолго, что я еще много лет буду носить это в себе. Много лет буду пытаться уйти от воспоминаний, что пришлось преодолеть в мои пятнадцать, вычеркнув этот кусок боли из жизни.
Из лечебницы я вышла уже совершенно не той наивной и доброй девочкой, что была раньше. Очередная защитная маска выживания слилась со мной воедино.
***
Пальто из крапивы было наполовину связано. Руки привыкли к боли настолько, что уже не чувствовали ее. Методы триггерной психологии и текстотерапии работали исцеляюще.
Закончив писать очередную главу в дневник, я вытерла слезы и отправилась на онлайн-встречу с наставником.
Глава 4. «Я ненавижу маму!»
Мама, да, конечно, помню я про любовь,
Получилось открыть сердце вновь.
– Мы либо подражаем маме, либо мстим ей, – рассказывала Маша о сценарном поведении личности в нашей трансформационной группе «Hello, me».
Она использовала различные терапевтические методы как раз для того, чтобы достать все, что много лет сидело в нас самих. Чтобы мы, наконец, смогли раскрыться и познать себя.
Эти погружения я точно не забуду. Там случилось то, что полностью перевернуло мое сознание. И только после «смерти» глубокой травмы, нанесенной в психушке, я вернулась к теме мамы. Пальто из крапивы нужно было довязать, и я начала проработку.
Мама – основа всех наших жизненных задач, главный ключ к успешным отношениям как у женщины, так и у мужчины. «Непроработанная» мама – это потеря самого себя в целом: нереализованность в отношениях, карьере, дружбе. В общем, нигде социально.
Я росла в любящей полноценной семье, и мне очень повезло. Нашим родителям никто не рассказывал, как нужно взаимодействовать с детьми. Они сами справлялись, хотя тоже были травмированы своими мамами, папами и социумом. Так сказать, воспитывали нас как могли. Однако в рамках провокативной терапии я должна была довести свое состояние до абсолютного негатива по отношению к маме.
Поставив таймер для погружения в практику, я почувствовала, как будет непросто скинуть многолетнюю чугунную броню. Сначала мне было сложно произносить: «Я ненавижу маму». Я уходила в себя дважды. Мозг так меня защищал, что когда я почти была у цели, вновь «спас» меня от правды. Спасибо Марии за верные рекомендации, как лучше обмануть мозг и все-таки «добить» себя.
Я позволила себе испытать негативные чувства к маме. Одно дело, когда ты непроизвольно чувствуешь ненависть, как было у меня с моей травмой. А другое – самой провоцировать себя и вспоминать все обиды. Испытывать ненависть к маме было стыдно. Очень. Но именно это чувство мне было нужно вызывать, чтобы простить и «отболеть».
То, что происходило дальше, было похоже на сеанс экзорцизма. Сначала я просто повторяла, как попугай: «Я НЕНАВИЖУ МАМУ!» Накручивала себя, вспоминая, что она делала или не делала.
Я ненавидела ее, когда она хотела сына вместо меня. Я ненавидела ее, когда она оставляла меня в круглосуточном садике и у бабушки на несколько месяцев летом. Я ненавидела ее, когда она сдала меня в психушку. Я ненавидела ее, когда она лезла в мою личную жизнь, выбирая мне друзей и парней. Я ненавидела ее, когда она не поддержала, узнав, что мой супруг поднимает на меня руку. Я ненавидела ее за то, что не могла создать семью. Ненавидела за то, что она даже не знает о моих талантах! Я ненавидела ее за все это и кричала диким, не своим голосом:
– Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Кричала сквозь стиснутые зубы, у меня выворачивало пальцы на руках, сводило их на ногах. Слезы, как струи водопада Лавна, куда я любила приезжать, мощные и ледяные, жгли кожу. Мне невыносимо больно, что столько лет я жила не своей жизнью!
Когда силы почти иссякли, прозвенел часовой таймер. Слез давно не было, я не могла даже открыть рот. Силы ушли.
Внутренний голос еле слышно шепнул: «Я исчезла, меня не стало». Я же просто лежала свернувшись калачиком в позе эмбриона. Жжение в груди ещe оставалось, но сил не было. Мария сообщила, что моя эмоциональная «смерть» произошла. Я обрадовалась, но заплакать от счастья не смогла, эмоции тоже ушли. Совсем. Я впервые испытывала подобное, поэтому спросила:
– Я вообще теперь заплачу?
– Заплачешь – от счастья, когда поймешь, кто ты есть на самом деле, – успокоила меня Мария.
Мне стало легко. Чувство какого-то внутреннего освобождения заполнило меня. Было так спокойно и безмятежно, что я взяла ручку и написала эти строки:
Мама, отвези меня туда, где не болит,
Где соленый запах умиротворит.
Мама, разве можно так вот просто людям доверять?
Почему ж так больно, что не разорвать?
Мама, как забыть, что было, чтобы без потерь?
Мама… Слышишь, мама, как взрослеть теперь?
Мама, я сумела выстоять. Сумела сталью стать.
Кожу из наивности получилось снять.
Мама, я сумела маски раздобыть.
Только позабыла я, как собою быть.
Нам говорили, что нельзя ненавидеть родителей, что мама – это святое. Но это невозможно! Невозможно не испытывать тех или иных чувств, потому что они происходят с нами в моменте, как вспышка. Мы не всегда понимаем, что это за состояния, не делим чувства на плохие и хорошие. Мы их просто испытываем.
И вот нам говорят: «Так нельзя», и мы прячем эти чувства и боль, накапливая целый рюкзак непрожитых внутренних состояний. Ум понимает, что такое хорошо, а что такое плохо. Но вот тело невозможно запрограммировать чувствовать так, как учат социальные установки.
Моя мама не заслуживает ненависти. Она делала все, чтобы я была счастлива. Я ее очень люблю и благодарна за все, что она сделала для меня.
Я говорю лишь о том, что мы можем испытывать разные чувства и это нормально. Когда мы их проживаем и не боимся испытывать, то потом годами не носим обиды, что сформировались именно по этим причинам.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
