Борис Александрович Алмазов "Если смерть умрёт"

Если смерть умрёт
Борис Александрович Алмазов

Остросюжетная повесть о загадочных событиях на границе с Абхазией и продолжение в СПб.

Борис Алмазов

Если смерть умрёт

Часть первая

Дети обезьян

1.

– Вот, товарищ майор,… Был СССР – кому мешал? Нет СССР! Теперь всем хорошо?! Да? Был Сухуми, – нет Сухуми! Все было: кафе – санаторий, кушай – гуляй… На здоровье пожалуйста себе. Одни развалины теперь! Раньше: такси бери – поезжай. Хочешь – Гагра. Хочешь – Адлер – Сочи… Хочешь – куда хочешь… Теперь все! Бензин нет! Машин, автобус, такси – нет. Целый майор пограничной службы – офицер – в тележке, как мороженое, едет! Скоро на ешаках ездить будем! – возница, горестно вздыхая, вытащил сумки майора из брички, передал солдату не солдату, непонятно какому. Тот был в солдатской форме, но без погон, а самое главное – седой и на вид лет пятидесяти – шестидесяти.

«Вольнонаемный? – подумал майор. – На заставе? Совсем служить некому, что ли?»

Недавно газетный заголовок поверг его в тоску: «У границы – женское лицо». Шестьдесят процентов личного состава на «тихой границе» – женщины! А здесь еще чище – старик! Причем, здесь – горячая точка, здесь постреливают…. Чудеса, да и только!

– То ли еще будет! То ли еще будет! То ли еще будет ой, ой, ой! – припомнилась ему, когда-то очень популярная песенка.

Непонятный солдат или вольнонаемный, к удивлению майора, легко, одной рукой сгреб тяжеленные вещи майора и поволок их в уцелевшую половину дома, что была уже под новой крышей. Другая, торчала в небо скелетом обгорелых стропил и, как десна с выбитыми зубами, розовела разбитой стеной.

– На лошадках тоже хорошо, – примирительно сказал майор, доставая деньги.– Как в старину.

– Мы здесь уже все, как в старину! Скоро при лучине жить будем! – отвечал возница, вытирая руку о штанину и готовясь принять деньги.

– Какая то у вас конская порода интересная,– попытался перевести разговор на другое майор, – Никогда таких лошадей не видел. Ушастенькие, какие – то…

– Эээээ … Где тут лошади видишь, уважаемый? Это – мулы. Старые уже. Молодых нет. Была ферма для мулов, единственная в СССР. Теперь нет. Я там зоотехником работал.

– А мулы, что, не лошади?

– В некотором смысле – да! По видимости. В другом смысле – совсем наоборот – даже ослы! У мула папа – осел, а мама – лошадь. А если папа – лошадь, а мама – осел, то получается лошак. Мул – хороший, послушный, сильный, но – урод, – наклоняясь к самому лицу офицера, почему-то полушепотом, заговорил бывший зоотехник, ныне погонщик мулов: – Детей не имеет! Способность размножаться не имеет.

– Импотент, что ли? – удивился вольнонаемный, возникая в проеме двери.

– Ай, обижаешь! Зачем так говоришь! Просто разное число хромосомных пар. Природа барьер поставил! Почему нельзя кошку с собакой скрестить? Почему нельзя коня и корову скрестить? Число хромосом не совпадает, – бывший зоотехник возбудился и со всем абхазским азартом пустился в пространные рассуждения о генетике, которая еще совсем недавно была неизвестна, и скрещивали, что попало и с кем попало, опираясь только на опыт предков: – Но природа положил барьер! А может быть Господь Бог! Почем я знаю?! Потому что не выводится никакой новый порода! Мул и все! Природа! Его не обманешь… Хромосомы – шмаросомы, а не обманешь! Не хочет и всё! И всё! Вообще! Вот грузины хочут, чтобы мы забыли, что мы абхазы… А мы не хочим! Природа того не хочет и мы не хочим, и не будем! И всеё

В полном экстазе погонщик мулов вскочил на бричку, схватил вожжи и, размахивая кнутом, заорал: «Никогда! Никогда!». Мулы затопотали, прядая ослиными ушами и собираясь принять с места. Но бывший зоотехник соскочил с облучка, и вновь посунувшись своим, хрящеватым носом к самому носу майора, зашептал:

– В уочень крайнем случае, в уочень совсем крайнем… Кроем кобылу ослом получается мулица… Женщин. Самка. А для нее мул самец – нету! Мужчина мул – нет! Тогда, что мы делаем, что? – закричал он, ввинчивая кнутовищем в ладонь: – Думай! Просто совсем! Сам думай! Кроем мулицу жеребцом, кроем мулицу, что? – Ослом! И что ты думаешь? Мул получается? Как бы не так! Из под жеребца – жеребенок, из под осла – осел! Понимаешь? Круг замыкается! – он прочертил кнутом в воздухе огромный круг, – Опять – осел и опять – лошадь… Беспородный! Весь хороший селекционный качества утрачены. Совсем грубый дикий лошадь и совсем дохлый осел. Но не мул! Не выводится абхазогрузин! Либо абхаз, либо грузин! Хоть ты весь мир переверни. Нет, и всё! Природа не позволяет…– с гордостью за неподатливость и упорство природы, он важно поднялся на скрипучую бричку. Тожественно уселся на облучок – и уже оттуда, провозгласил раздельно: – Не селекционируется! Вообще! Революция – шмаралюция, капитализм – социализм и обратно капитализм говенный! А природу не обманешь! Он не хочет. Барьер! Стена! Вообще! – Аша! – мулы дернули, бричка загрохотала по каменистой дороге. – Не селекционируется!– донесся издали торжествующий крик погонщика мулов.

– Абхазцы всегда так орут? – спросил майор контрактника, входя в дом.

– Дык че он орал, что ли?

– Я думал – мне в горло вцепится.

– Да не…– сказал непонятный пожилой солдат, – они абхазы то – ись в обыденности тихие. Их раздражать нельзя.… Дык ведь этого то дела, кто хошь не любит. Каб и не абхазы. Ээххх, – вздохнул он, – и при социализме, конечное дело, хреновасто жили, а при нонешней – то демократии еще и хужее. Сталин сказал: «Капитализм это война». Сталина не обожаю, как я казак кубанский, но вот ведь, пожалуйста… «Берите суверенитета, сколько хотите»… Взяли, етитная жизнь! На старости лет обратно в кирзе! Оно мне надо? Дочке приданое собрать, а как? Пошел служить, вольнонаемным. Вроде как в хозчасть. Колхоз то развалили – работы не стало! Исть то будете? Не то сгондобим, либо что?

– Да нет. Кипяточка принесите – побриться … Задержанные есть?

– Как не быть! Этого добра хватает. Вот провели линию разъединения! Нет – лезут!… А и не виноватые! По живому ведь вели! На бумаге то оно гладко! Дык ведь уж очень скоропостижно границу перекрыли.

– Привыкнут…

– Абизательна. Оно, которые и без ног люди живуть! А, которые начальники, дык и без голов. Привыкши!

Если вас ударят в глаз,

Вы сначала вскрикните.

Раз ударят, два ударят -

Скоро вы привыкните.

– А что сильно местное население возражает?

– Да мы на местных – ноль внимания. Пусть ходят. Тут всякая непонятная шелупонь преть… Чего надо? Сидели бы по домам, пока им башки здесь не поотрывали…

Под ворчание старого солдата, майор побрился, выпил кружку чая, заваренного из пакетика, и пошел в штаб. Об этом очень просил полковник, встречавший его в аэропорту:

– Как Христа Спасителя вас ожидаем. У нас каждый офицер на счету, а проблем уже полный КПП! Так что уж не обессудьте, без раскачки. Умоляю! Как говориться: с корабля – аллюр три креста!

– Вообще-то, – сказал майор, – мои должностные обязанности чисто юридические…

– Милый мой! – стонал полковник, – Что вы, как маленький?! Я тут мотаюсь, как кальсоны на веревке, всего некомплект, а вы на пункте перехода или, как там его, на заставе, в общем, как бы, старший по званию получаетесь, вам и карты в руки! У меня же там три лейтенанта и всё! Хорошие ребята, но пацаны. Вы же погранслужбу знаете! – Вперед! Фактически, мы сейчас здесь, наконец-то, закрываем границу. Как всегда – с бухты-барахты. Но мы – то с вами офицеры или где?! И граница – слава Богу! А то мы совершенно безграничная страна получаемся! Черте что! Обещали еще личный состав подкинуть. Вот тогда будете по всей форме воинские преступления разбирать, если они, не дай Бог, произойдут.… А сейчас то! Всего некомплект. Людей раз два и обчелся. Ну, что вы в потолок поплевывать будете, когда трое моих господ – поручиков с утра до ночи рогом упираются?! Ну, ведь смешно! Давайте, как бы, замполитом! Или как это теперь, черт его знает, называется! Как говорится, действуйте по уставу и обстановке. И главное – по уму! Приеду – будет письменный приказ. Сейчас ваша основная задача –      крепить границу! Границу крепить! Наконец-то граница! Хоть какая-то! Разбирайтесь с нарушителями, прямо на месте: кто такие, куда прут, ну что мне вас учить!… Связь у нас, слава Богу, есть. Даже Интернет имеется! Служи – не хочу! А уж с хозяйством мои архаровцы разберутся. В общем, поздравляю вас на новом месте службы! Выручайте, ей Богу! Вы же образованный, опытный человек! Смешно, честное слово!

Погонщик мулов – звучит почти по-испански – доставил майора в расположение. Так называлось некое спешно, организованное, подобие пограничной заставы.

Когда-то, при царе Горохе, здесь, наверное, и располагалась пограничная застава – длинное темное полупустое здание, пережившее обратную метаморфозу из школы в казарму, ожидающую пополнения. Два десятка палаток. Побеленные «в полроста человека» стволы деревьев. Дренажные канавки вдоль дорожек, флагшток. Часовой под грибком, часовой на вышке, полосатый шлагбаум и, новинка последних лет – блокпост из бетонных глыб фундамента какой-то несостоявшейся новостройки. Дальше – траншея полного профиля, пулеметные гнезда, перед ними проволочная изгородь, контрольно-следовая полоса, уходящая вдаль за гору, по берегу полу пересохшей, по летнему времени, реки, где белой гальки больше, чем воды.

За годы перестройки майор насмотрелся всякого чуть не до самоубийства, и вид нормальной воинской части все – таки внушал надежду, что не все еще потеряно, не все сдано. Вот только к двум вещам майор так и не смог привыкнуть. К трехцветному флагу на флагштоке и лицам пожилых солдат – контрактников.

«Нет ничего страшнее пустого храма, где сквозь снесенный купол идет снег» – не то прочитал, не то услышал он однажды, и не согласился. Страшнее – брошенный военный городок, ограбленная, разбитая казарма, с выломанными дверями и рамами, и красная тряпка, бывшая когда – то государственным символом, забытая на бесполезном и оскверненном флагштоке. Зримые приметы гибели эпохи и страны, которой он служил…

Майор давно понял, что в новую жизнь ему не вписаться. Многие его однополчане бросили армию, подались кто куда «в судороге выживании» – как называл их суетливость майор. Однако, у большинства мало что получилось. Пропасть не пропали, но и жить не жили, перебиваясь с хлеба на квас, кто в охране, то есть – в сторожах, кто в копеечном бизнесе…

Он отринул излишние рассуждения: как выжить, что делать и т п. и был благодарен судьбе, за то, что служит, за то, что он все еще – офицер. И за то, что на границе, а граница еще существует! И вроде там впереди, как положено – чужие, а за спиной, вроде бы, свои. Хотя, какие чужие?! Граница внутри собственной страны, звучно именуемой «бывшей СССР». Какие же там чужие?! Там тоже – свои, отрезанные, по живому, от единой державы! Но он – пограничник, а стало быть, – через ту линию, которую ему выпало «стеречь», никто не пройдет. Ни чужой, ни свой, пока он, майор, жив. Ниоткуда не пройдет – ни с фронта, ни с тыла. Уставная определенность успокаивала.

Такое же успокоение он стал узнавать в лицах многих офицеров старших возрастов, да и среди молодых, кто вопреки тому, что именуется здравым смыслом, выбирали военную службу.

Вот и здесь трое лейтенантов сразу распознали в нем своего – погранца, привычного и к дальним заставам, и к малым гарнизонам, и к одиночеству, и к разлуке с семьей…

Он разместился в, выделенной ему под кабинет, комнатенке, будто служил здесь всегда. Просмотрел все донесения и приказал привести первого нарушителя.

2.

– Задержанный Бабченко. Пытался перейти на абхазскую сторону. Скандалил, – доложил ушастенький мальчишечка – пограничник, передавая майору протокол задержания и опуская к ножке стула распотрошенный и прощупанный погранцами рюкзак задержанного.

– Введите.

Вошел «состарившийся молодой человек», как назвал его для себя майор. Худой, очкастый, в штормовке, тренировочных брюках, в растоптанных кедах. Издали он мог показаться молодым – поджарый, подвижный, но вблизи становились видны морщины и седина в неряшливых вихрах. Эдакий поистершийся «физик – лирик» образца шестидесятых.

«Мы, пожалуй, ровесники, – решил про себя майор, – а может он и постарше».

– Присаживайтесь. Так…. доложите, пожалуйста, Иван Алексеевич, что заставляет вас рваться в зону боестолкновений? Вполне ли вы осознаете опасность вашего там присутствия?

Физиколирик Бабченко тоже, по-своему, оценивал майора. Его орденскую планку и университетский значок.

– Вы производите впечатление интеллигентного человека, – сказал он прокуренным голосом.

– Благодарю, если вы хотели меня похвалить. Так, все же?

– В конце концов, – сказал физиколирик, – с точки зрения формальной, я – корреспондент газеты «Зори Кавказа», и вы не имеете права мешать мне работать. Я – профессиональный журналист.

– У вас есть аккредитация военного корреспондента при нашем штабе и, конкретно, нашей воинской части?

– Причем тут это?! Меня, вы знаете, ваша война совершенно не интересует. Есть вещи поважнее.

– Например?

Бабченко схватился за свой рюкзак, как утопающий за спасательный круг и теребил лямки желтыми проникотиненными пальцами. Майор не мешал. Ждал, наблюдая, как суетиться и нервничает задержанный.

– Вы производите впечатление интеллигентного человека, поэтому я скажу. Есть темы, которые ни одна порядочная газета, в недавнем прошлом, не печатала, считая это ерундой. Вечный двигатель, НЛО, Атлантида, призраки, и, в частности, снежный человек…

– Увы,– сказал майор, – времена изменились. Теперь этой чепухи полным – полно.

– Это не чепуха! – закричал Бабченко, сверкнув на майора нехорошим взглядом полупомешанного, – Не чепуха! Во всяком случае, не всё! У меня свежайшие данные! Свежайшие! Снежный человек, йети, бигфут, это все одно и то же! существование которого, фактически, доказано, находится от вас… от нас, – в двух шагах!… У меня вот, вот… – Бабченко стал лихорадочно копаться в рюкзаке, – На прошлой неделе в районе Сухумского заповедника появлялся. Его видели многие. Может, его бои спугнули, может еще, какая то причина. В конце концов, в Сухуми – знаменитый обезьяний питомник… Может, он туда рвется. Его появление, абсолютно, достоверно зафиксировано. Я бросил все и приехал. А вы дорогу перекрыли! Вы поймите, мне совершенно необходимо проехать в Сухуми!

– Вы что же думаете, что снежный человек, бигфут этот ваш, там ждет, чтобы дать вам интервью?

– Вы совершенно напрасно иронизируете! Присутствие здесь снежного человека – абсолютно доказанная вещь! Это факт. Не верите? Вот.

Он вытащил из рюкзака пачку фотоснимков, разложил их как картежник на столе перед майором. Какие-то бородатые низколобые мужики смотрели с фотографий на майора.

– Не находите в их облике ничего странного?

Майор попытался разглядеть в измученных глазах Бабченко огонек безумия, который он встречал, и не однажды, в глазах подследственных, по тем судебным делам, какие ему приходилось вести. Но журналист, безусловно, издерганный, безусловно, неврастеник, не выглядел уж совсем то, по-медицински, безумным. Так, странноватый, не более…

– Мужики, как мужики…

– А вот это их мать! – физиколирик торжествующе, словно главный козырь, завершающий игру в дурака, шлепнул перед ним еще одну, последнюю фотографию.

На майора глядело странное женское или мужское? Нет, все же – женское, лицо. Над темными густыми бровями нависал низкий лоб. Густые волосы, росшие чуть ли не от переносицы, расчесаны и заплетены в две косы, морщинистая кожа и, нижняя челюсть почти без подбородка.

– Не красавица,…. – попробовал свести на шутку странный разговор офицер, – но бывают и хуже.

– Вы что не видите, что это не хомо сапиенс?! – закричал, вскакивая, Бабченко – Это же не человек!

– Как это не человек?!

– А вот так! Во время войны пастухи поймали это существо – самку, в горах недалеко от Сухуми. Она не разговаривала, и за несколько лет, что прожила среди людей, научилась произносить весьма неотчетливо только несколько слов.

– А с чего вы решили, что это, как его, бигфут?

– Вернее, самка снежного человека! Вот у меня письменные свидетельства очевидцев. Она была покрыта шерстью. При этом обладала большой физической силой. Так и не привыкла ходить в платье. У нее были циклы, как у животных. Ну, знаете как выламывается кошка, если ее держать взаперти… Имела половые контакты с мужчинами. И родила несколько детей! Вы понимаете! Несколько!

– И куда она делась?

– Местные жители стали держать ее в яме, потому что ее очень боялась скотина. Она там не то простудилась, не то ее просто убили. Тут до 49 года был лагерь военнопленных. Она даже убегала туда! Она, буквально, в период течки, затаскивала к себе мужчин, а физически была сильнее любого.