Ася Бикеева "Вакуум"

Вакуум
Ася Бикеева

История-исповедь. Рассказ о том, как пережить потерю и склеить свою жизнь заново.

Ася Бикеева

Вакуум

Разбитая жизнь – это просто сюжетная вилка,

А смерть – это просто другая глава (с).

«Паважаныя пасажыры, станцыя Жлобiн».

Они все говорили, что я сошла с ума. Наверное, так и есть. Наверное, был другой выход. Да, всегда есть другой выход. Надо только уметь вовремя его придумать. Получается, я не смогла.

А что мне было делать? Чтобы ты сделал на моем месте? Какое это теперь имеет значение – я стою с чемоданом на вокзале самого унылого города в мире и статую вождя напротив меня медленно заметает снег. Сегодня ноябрь.

В моей голове это, конечно же, выглядело иначе. В моей голове вообще не было такого сценария до недавнего момента, если уж на то пошло. Хорошо, что меня никто не встречает – я наверняка бы расплакалась.

Позвонить? Или не стоит? Все равно скоро приеду – тут в любую точку от силы минут пятнадцать. Может, такси взять? Нет, не буду, жалко денег.

Красная плитка уже почти не проглядывает из-под белой пыли. Я настолько знаю дорогу, что могу идти с закрытыми глазами: слева будет вереница магазинов в пятиэтажном доме, а справа – здание налоговой. Дальше – площадь с памятником в центре и домом культуры в апогее, череда двухэтажных домов по левую руку. Вот они: банк, музыкальная школа и магазин «Ромашка» из моего детства – и в целом это все, что надо узнать о Жлобине.

Конечно, автобус едет немного раньше. Конечно, я бегу с этим ужасным чемоданом наперевес, чемоданом с отломанной ручкой, я задыхаюсь и поскальзываюсь – все в целях мифической экономии. Хорошо, что водитель терпеливо ждет, пока я ввалюсь в салон, и закрывает двери.

– О, привет.

А вот первая неприятная встреча. Конечно, это было неизбежно – встречать в городе детства людей из прошлой жизни, но почему надо было начинать именно с него?

– Привет, – говорю, – давно не виделись.

Нервно поправляю чемодан, пальто, сбившуюся шапку. Наверняка я выгляжу ужасно, еще и запыхалась. Хотя о чем это я: для встречи с ним я всегда буду выглядеть ужасно.

Он кивает в ответ, улыбается в шарф. Лицо его едва ли напоминает мне того мальчика из школы: скулы заплыли, щеки уже начали обвисать, нос как будто стал больше, а глаза меньше, словно хотели утонуть в сетке из складок и морщинок. Темные волосы подстрижены коротко, поредели, на висках седина.

– На выходные? – он кивает на чемодан.

– Нет, – прячу глаза. – Насовсем.

Дальше мы молчим. Наверное, нужно спросить про жену и дочь. С кем общается из класса. Как на работе, какая сегодня чудная или не очень погода – да мало ли тем для разговоров! Но я молчу, смотрю на отломанную ручку чемодана и думаю: спросит? Промолчит? Предложит помощь? Хотя нет, ему же ехать дальше, в новый район с новостройками и пустырями. Да и не надо мне помогать, это будет так неловко, да и как…

– Тебе помочь? Или справишься?

Автобус открыл двери на моей остановке, знакомые темные глаза смотрят как-то слишком серьезно для такого пустякового вопроса. Я беру чемодан и вываливаюсь на улицу. Молча.

Я так хочу, чтобы мы больше не встретились.

Я так хочу больше ни с кем здесь не встречаться.

Ноги идут сами, колесики послушно гремят за спиной. Окна школы горят теплым светом, и мне странно осознавать, что эта часть моей жизни осталась так далеко позади. Слишком многое осталось позади, даже без предупреждения. Я была к этому не готова.

Во дворе тихо, снег методично заметает машины. Шаг за шагом я вижу всю свою жизнь здесь: вот тут, у первого подъезда, мы днями напролет прыгали через резиночку, возле той лавочки учились танцевать вальс на выпускной, а на верхушке облезлой красной горки пели песни, когда готовились к конкурсу караоке. Я иду по двору полном призраков.

Писк домофона. Дверь на пружине отскакивает от стены. От двери квартиры еще в тамбуре пахнет смертью, мне кажется, этот запах никогда не выветрится. Мне кажется, я теперь каждый раз, подходя, буду видеть возле двери этот огромный деревянный крест с табличкой, на которой почему-то написано твое имя. В груди вакуум. Как пылесосом вытягивают воздух из пакетов – так из меня высосали сердце. А кем становится человек без сердца?

Два раз повернуть ключ. В квартире темно, меня никто не встречает. На какое-то мгновение мне чудится твой кашель и радостный лай собаки. Мираж. Я прислушиваюсь и с облегчением осознаю, что в квартире все же есть кто-то живой.

В спальне тихо, свет не горит.

– Мам? Я приехала, – осторожно подхожу к кровати, нащупываю под одеялом исхудавшее тело. Спит. Это хорошо – хотя бы не плачет.

В раковине наполовину залита водой стопка посуды – опять кто-то приходил поскорбеть. В холодильнике пусто. Часы на стене стоят. Если бы только что я не чувствовала тепло ее тела через одеяло, то решила, что тут никто не живет.

В моей комнате все по-прежнему, но это – застывшее время, оно лишает будущего. Но ведь и я здесь не навсегда. Пока маме не станет лучше, пока мы разберемся с наследством, пока я снова встану на ноги и соберу денег, чтобы вернуться. Это только на полгода, максимум год. Но почему-то то, что так оптимистично звучало в вагоне поезда, в этой пыльной комнате, полной моих воспоминаний, становится похоже на самообман.

Чемодан я не разбираю – там все равно самое ценное только сверху. Надо переодеться, застелить постель, умыться, помыть посуду. Поэтому я достаю телефон и открываю Инстаграм. Что я хочу там найти, кроме пустоты?

Знаешь, мне как-то приснился сон. Как будто мы с друзьями пошли в парк аттракционов и решили покататься на американских горках. Нам так весело и здорово, и ветер в лицо, и все смеются, и я смеюсь, и вокруг такое прекрасное лето. А потом на какой-то мертвой петле мои крепления почему-то расстегиваются, и я падаю вниз. Я лечу, но не боюсь упасть, верю, что удара не будет, но он приходит внезапно и с такой страшной силой, что я не могу дышать. Я могу только смотреть вверх, где катаются и веселятся мои друзья. Они ничего не заметили.

Зачем я это рассказываю? Не знаю, может, ищу связь и не хочу находить.

Завтра будет новый день. Доброй ночи.

*

С утра была среда. Я ненавижу среды, но меня об этом все равно никто не спрашивает. К обеду надо везти документы в отдел кадров, заполнять очередные ненужные формуляры. Смешно, если вспомнить как пять лет назад я кричала, что ни за что не пойду работать на завод. А вот оно что.

В одиннадцать часов мама все еще спит, мы так и не виделись. Я тревожусь и радуюсь одновременно, про себя еще немного надеюсь, что уж сегодня к нам точно не заявятся очередные родственники. Сажусь в полупустой автобус. Звонит телефон.

– Настюш, привет! Как ты, уже приехала? Как мама? Может, зайдете к нам вечером?

Есть только один человек, который так меня называет. Я невольно улыбаюсь, впервые за несколько месяцев.

– Я спрошу у мамы, она еще спала, когда я уходила. Спасибо, что помогаете.

– Да ну, ерунда, мы же родня. Позвони мне потом, хорошо?

– Хорошо.

Женщина из отдела кадров напоминает одновременно мою первую учительницу и продавщицу из маленького магазинчика «Продукты» рядом с одной из бывших съемных квартир. Я стараюсь не смотреть на темные отрастающие корни волос, не вдыхать полной грудью слишком сладкий для меня запах духов. Где-то на фоне идет «Великолепный век». Все мои дипломы вдруг кажутся бессмысленными бумажками в сравнении с тяжелой судьбой Хюррем, и мне нестерпимо хочется выбежать из кабинета, из здания, из этого города, пропахшего выхлопами и сыростью. Стискиваю зубы. Сижу.

– Медосмотр проходили?

– Да, вот справка.

– Характеристика с прошлого места работы? А, все, вижу. Это что за диплом? Второе высшее?

– Нет, об окончании аспирантуры, диплом исследователя.

– Заберите, нам такое не надо.

На подоконнике стоит денежное дерево. Видимо, оно долго было повернуто к окну одной стороной и в результате слишком неравномерно разрослось, припадая к стеклу самой массивной своей частью. С другой, оскудевшей, стороны примерно каждые пятьдесят две секунды опадает лист. Если я правильно считаю.

– Когда можете приступить к работе?

– Хоть завтра.