– Хорошо, не буду, – ответил я и глотнул пива, отнюдь, кстати, не дешёвого: в Джанхоте не было пива дешевле ста рублей.
– Что «хорошо»? – не успокаивалась Маша. – Ты вообще слышишь меня?
Пока мы спускались к морю, она припомнила мне все мои косяки: и обман с биатлонной Меккой, и отсутствие секса, и унылый, однообразный досуг.
– Ты весь отпуск валялся на пляже и алкашничал, как не в себя! – возмущалась Маша. – Ав дом-музей Короленко мы так и не сходили. Ты же сам первый на этом настаивал! Настаивал?
– Настаивал, – подтвердил я и глотнул пива.
Высказалась Маша и про Фиделя, который, по её мнению, был совершенно лишним на нашем празднике жизни.
– Он мешает нам отдыхать, всё портит! Зачем ты его привёз? Ты видел, как он волочится за Галей?
– Разве? – удивился я, хотя и сам это прекрасно видел.
Но меня это совершенно не удивляло, вообще нисколечко не смущало. Я не осуждал Иуду, даже вполне понимал, почему он так поступает. Киргизочка – красивая и самодостаточная девушка, единица, а не нуль, не то что богатенькая избалованная Маша.
– Он оказывает ей знаки внимания постоянно: то цветок подарит, то – чурчхелу банановую, то какой-то камень с пляжа. Ты что, совсем ослеп? Кроме своего пива, ничего не видишь больше?
– Возможно.
– Галю это нервирует! Этот твой Иуда мешает ей отдыхать, создаёт напряжение в нашей компании! – закончила Маша больше с завистью, чем с заботой. Думаю, она бы тоже не отказалась от дополнительного мужского внимания.
– Перестань, пожалуйста, – не выдержал я. – Это только твои домыслы. Просто Иуда – классный пацан и любит делать подарки. Уверен, Ванчоус на него не в обиде.
– Ты слепец! – выкрикнула Маша и укоризненно покачала головой: – Протри глаза, ты все глаза залил!
– Ладно, хорошо.
– Что «ладно» и «хорошо»?
Маша распалилась ещё больше и продолжила меня пилить с двойным усердием. Теперь она взялась за свою любимую тему: алкоголь и творчество.
– Ты талант, а не какой-то ржавый тарантас! Но ты слишком часто пьёшь – так ты ничего не добьёшься! Так ты проржавеешь и станешь дырявым, вонючим тарантасом! Ты понимаешь это?
– Понимаю, – ответил я. – Отличная, кстати, метафора – про ржавый тарантас. Сама придумала?
– Да, сама! – Маша улыбнулась, сменив гнев на милость.
– Молодец, – похвалил я, – так держать!
– Спасибо.
Мы помолчали.
– Серёж, я вот о чём подумала, – выпалила вдруг Маша. – Тебе нужен директор и грамотный продюсер.
Я не стал у неё уточнять, кого она видит в этой роли, потому что знал, кого: себя. Меня это крайне забавляло, но не раздражало, потому что Маша ничем не могла мне помочь и уж тем более ничему не могла меня научить: она была пустышкой.
– Нужен, – согласился я. – Как вернёмся в Москву, поговорим.
Мы вышли к центральной площади Джанхота, даже не к площади, а к пятачку, вокруг которого концентрировалась основная инфраструктура: пляж, дом отдыха, продуктово-вещевой рынок, магазин и шашлычная.
– Давай бутылку вина купим? – предложил я. – Выпить хочется.
Маша покривилась, но запрещать мне ничего не стала. Она была не настолько дура, чтобы не понимать: одна из возможных опций отпуска – оскотинивание. Я имел на это полное право.
– Ты какое вино хочешь: белое или красное? – спросил я, когда мы зашли в магазин, единственный на весь хутор. Цены там были соответствующими, монопольно-конскими, я таких даже в Якутске не видел.
– Белое сухое, – ответила Маша.
Я поёжился от искусственного холода. Кондиционер работал на полную катушку, выжигая нещадно природное тепло.
– Не хочу белое. Хочу красное полусладкое, – я покосился на Машу. – Придётся взять две бутылки, чтоб всем хорошо, м?
– Делай, что хочешь. Я подожду на улице. – Она развернулась и быстро вышла из магазина.
Я купил вино и двести граммов голландского сыра на закуску. Маша сидела на лавочке с недовольным видом. Лицо кислое, как заветренная долька лимона.
– Не злись, крошка, – я искренне улыбнулся. – У нас впереди целый вечер, две бутылки вина и немного сыра. Будет романтично. Пошли к морю?
– Хорошо, котик, – ответила Маша. Она быстро оттаяла, потому что я редко проявлял нежность.
Мы пересекали центральную площадь, когда вдруг вспыхнули уличные фонари. Они были агрессивно-яркими. Лица людей просвечивались, как на рентгене: я видел каждую веснушку, морщинку, любой прыщик. Меня это напугало: а сам-то я как сейчас выгляжу, после недели пьянства? В пакете звякнули бутылки. Я покраснел. Мне почудилось, что все смотрят на меня и, что самое неприятное, видят насквозь, весь мой моральный облик. Я нервно провёл ладонью по щеке и почувствовал, что лицо горит, не столько от стыда, сколько от переизбытка июльского солнца. Сегодня я опять уснул на пляже. Этот факт совершенно меня успокоил, ведь я на юге, а тут всегда можно сослаться на то, что обгорел с непривычки.
На центральной площади – фактически набережной – шла примитивная светская жизнь. Отдыхающие неспешно прогуливались туда-сюда, попивая лимонады и разливное пиво из пластиковых стаканов. Облака рассеялись, и многие заворожённо смотрели на заходящее солнце, даже мужик в майке «Пивозавр». Он стоял около лотка с варёной кукурузой и придерживал своего друга, дедулю в гавайских шортах и тельняшке. Их только что не пустили в шашлычную, где и правда был биток, а также мясо, водка и Артур Пирожков: кто-то выбрал такой отдых. Я не осуждал этих людей, тем более что вокруг меня бегали счастливые дети: девочки лизали мороженое, а мальчишки дули в свистки и прыгали на батуте. В Джанхоте всем было плевать на чемпионат мира по футболу.
– Россиянство! – Маша произнесла это слово так, будто оно означало нечто гадкое. – Надо было в Геленджик ехать. Там хоть супермаркеты есть и отели хорошие. А тут даже аптеки нет!
Я промолчал. Маша любила комфорт, и с этим ничего нельзя было поделать. Вдруг в дальнем углу площади заиграл саксофон. Я сразу узнал песню Игоря Талькова «Летний дождь».
– Хоть какая-то культура тут есть. Пойдём послушаем?
Маша снисходительно улыбнулась. Она считала себя утончённой и чуткой до любого искусства. Девушка и правда кое-что в нём понимала, но только как зубрила. Она могла пересказать сюжет, но не умела читать между строк и уж тем более не могла сформулировать суть. Пару раз мы разговаривали с ней о книгах, и всегда её анализ был поверхностным, а часто – просто ошибочным. Зато Маша была богата. Не то чтобы это было для меня важно, но в перспективе могло решить кучу проблем: я мог бы писать книги, не волнуясь о тыле. Что было ещё немаловажно, она верила в меня. Вернее, в то, что я могу стать известным, сделав известной и её. Маша была тщеславна.
– Какую прекрасную музыку он играет! – сказал я, когда саксофонист закончил с Тальковым и начал Шаинского, «Облака».
– Дешёвка! – ответила Маша. Ей не понравился репертуар. Она утверждала, что саксофонисты должны играть только классику или джаз.
– Боже, – сочувственно протянул я.
– Хватит слушать этот детский сад! – Маша потянула меня за руку.
Мы пошли на пляж, но не на центральный, а на дикий. Хотелось уединиться и потрогать друг друга.
– Осторожно! – я держал Машу за руку и медленно вёл за собой. Берег был не просто каменистым, а буквально состоял из камней, местами весьма крупных.
Люди поначалу нам встречались часто, и только минут через десять появился реальный интим. Мы сели на плоский валун и начали пить вино из горла. Поодаль небольшая компания жгла костёр. Солнце уже село, поэтому мы были для них только силуэтами. Они для нас – тоже: красное пламя и чёрные тени.
Я стал приставать к Маше. Она, захмелев, посмеивалась и была категорически «за», подрагивая, как довольная кошка. Шептала мне всякие пошлости и спрашивала, напишу ли я об этом в новом рассказе. Я отвечал, что напишу непременно, а сам гладил её прекрасные груди, мял их и теребил соски, отчего Маша громко ахала.
– Он встал, – сообщил я спокойным голосом и, будто предъявляя улику, положил Машину руку на свои шорты. – Потрогай.
Маша не только потрогала, она расстегнула ширинку и сделала это. Её язык был прохладен и свеж, будто она только что пила ключевую воду. Я глотнул вина и посмотрел на Чёрное море, утопая в море удовольствия. Когда Маша закончила, я протянул ей бутылку. Мы молча потягивали «Лыхны» и считали звёзды.
– Сорок первая, – сказал я, тыча пальцем куда-то в небо, – сорок вторая.
«Дзинь-дзинь-дзинь!» – зазвонил мой телефон.
Это был Ванчоус. Он спросил, куда мы запропастились. Я, как мог, объяснил ему, что мы находимся около рая: у воды, в темноте, на камнях. Ребята нашли нас минут через двадцать. После грибов настроение у всех было какое-то упадническое, хотелось напиться. Вино пошло по кругу, но, понятно, быстро закончилось. Ваня сбегал в магазин и принёс пять бутылок «Массандры». Мы пили портвейн жадно, и вскоре нас окутал приятный алкогольный дурман, который я всегда любил гораздо больше наркотического.
– Смотрите, что они делают! – крикнула весело Галя.
Мы все обернулись в сторону костра. Тамошняя компания выстроилась вдоль воды: они соревновались в «блинчики». Это такая игра, когда плоский камень запускают по воде и считают, сколько раз он подпрыгнет, пока не утонет.
– Вы видели это? – воскликнул я. Луна светила ярко, и, клянусь, у одного мужика я насчитал восемь отскоков. – Видели?
– Да. Супер. Отлично. Топ-топ! – заговорили все одновременно.
– Может, рванём к ним? – предложил Ванчоус. – Познакомимся, портвешком их угостим и камни заодно покидаем.
Все были «за», и мы пошли к костру, даже не подозревая, как решительно это повлияет на наше будущее: каждого по отдельности и всех нас в общем.
Глава 4
Компания у костра отдыхала с размахом. У них был выстроен целый комплекс из камней: очаг, небольшой стол и царский трон со спинкой и подлокотниками.
– Всем привет! – крикнул Ванчоус. – Можно к вам?
Ребята, играющие в блинчики, обернулись и внимательно посмотрели на пришельцев.
– Здравствуйте! – поприветствовал нас крупный мужчина, внушительный, как императорский пингвин, по всей видимости, неформальный лидер тусовки. – Милости просим. Водку будете?
Пауза.
– А может, хотите горячего чая? Им можно водку запить.
Мы переглянулись. Лица у всех слегка покривились: но не от водки, а от возможности запить её чаем. Этого никому не хотелось и казалось дикостью.
– Может, с портвейна начнём? – предложил я и выставил на каменный стол три оставшиеся «Массандры».
– Дело хорошее! – убедительно ответил мужик. – Не откажусь, коль предлагаете. Давайте угощайте!
Ванчоус немедленно откупорил одну из бутылок и, с удовольствием глотнув, представился:
– Иван!
Портвейн пошёл по кругу: Иуда, Маша, Галя и, наконец, я. Дальше – чужие: голый преподаватель института Дежкин, субтильная личность Вадик из Подмосковья, города Солнечногорска, и предводитель компании со странной кличкой Шампуньзе.
– А что это значит? – спросил я.
– Ничего. Всего лишь философская игра между словами «шампунь» и «шимпанзе», не более того, – ответил он и передал бутылку следующему.
– Я пас! – отказался дюжий сибиряк Вова. – У меня зелёный чай.
Итого у трона собралось девять человек: четверо их и пятеро нас. Десятым участником была природа, потому что шумело Чёрное море, ярко горел костёр, а на небе сверкали неподвижные звёзды. Идиллия. Покой. Дикая святость. Мы старались ей соответствовать: медленно попивали портвейн из горла и лениво общались.
– Вы где остановились? – спросил я у Шампуньзе. – В доме отдыха или снимаете в частном секторе?
– В частном секторе? – переспросил он и добродушно рассмеялся. – Мы остановились в общем секторе!
Оказалось, что ребята живут тут неподалёку, в палаточном лагере. За водой – полчаса ходу, еда – на костре, моются в море.
– Тотальный кайф! – подытожил сибиряк Вова. Он работал электриком на заводе и впервые попал на дикий отдых. Впечатления его переполняли.
Преподаватель Дежкин был сдержаннее, но не менее категоричен:
– Я сюда каждый год приезжаю. Летний отпуск без Джанхота – для меня всё равно что деньги на ветер!
Подмосквич Вадик пробубнил нечто туманное, из чего я понял, что ему скоро тридцать лет и он очень любит путешествовать. Но весомее остальных высказался, конечно, Шампуньзе.
– Я вовсе не отдыхаю здесь! – заявил он. – Я живу в палатке из принципа. Мне так легче размышлять.
– И о чём же ты сейчас размышляешь? – ухмыльнулся Ванчоус.
– Об агрессивной политике США по отношению к Кубе, – ответил Шампуньзе с очень серьёзным лицом.
– А почему тебя это волнует? – удивился я.
– Потому что я в Гаване родился! – Шампуньзе вытянулся в струнку и с гордостью добавил: – Мой отец был советским дипломатом и личным другом великого Фиделя Кастро!
– Серьёзно? – Иуда просиял. Его спина сгорбилась, голова же, напротив, выдалась вперёд. Получился знак вопроса.
– Абсолютно!
– Топ-топ! Мой отец служил на Кубе во время Карибского кризиса. Он поэтому и назвал меня Фиделем. Меня Фиделем зовут!
– Серьёзно? – теперь просиял Шампуньзе. Он всё так же был вытянут в струнку: классический знак восклицания. – Чудесные дела!
Это было внезапное и очень красивое пересечение судеб русских людей. На всех это произвело большое впечатление, особенно на Шампуньзе. Он проникся к нам, пришельцам, глубокой симпатией.
– Нужно оформить наше знакомство! – предложил он и широко улыбнулся во всё своё широкое лицо. – Оформить, так сказать, по-русски наши кубинские корни.
Предводитель выставил на трон девять стаканчиков и разлил по ним водку, как автомат, ровно по четвертинке.
