Первым будет Январь
Наталья Бокшай
Ретеллинг на известную сказку "Двенадцать месяцев"в новом исполнении, где не будет никаких подснежников и добрых весенних месяцев."В детстве бабушка рассказывала мне сказку о мире, которым правят двенадцать месяцев, где каждый из них стремится стать во главе Коловорота и захватить крепость Смены времён года, запертой давным-давно хранителем времени. Но я и представить не могла, что в канун Нового года окажусь в пучине событий, превративших мою жизнь в настоящий кошмар, и что мой безобидный поход в лес за ёлкой закончится войной с тем, кому я готова отдать жизнь, а граница между сказкой и реальностью сотрётся навсегда".
Наталья Бокшай
Первым будет Январь
Пролог
В холодных, как предрассветное небо после бурана, глазах Января я прочла свою неминуемую погибель. Если бы не одно обстоятельство, изменившее весь нас сумасшедший мир и мою жизнь, мне пришёл бы конец прямо в эту секунду.
Он медленно скомкал бумагу, в которой был написан приговор всем его мечтам и тайным желаниям.
– Я тебя ненавижу, – прошептал он так, что только я услышала его слова.
Подтаявший снег, пышной шапкой высившийся на крыше высокого крыльца, шумно вздохнул и ухнул вниз.
Стоявшие неподалёку люди из свиты Января вздрогнули и интуитивно попятились назад, испуганно втянув головы в плечи, точно стараясь стать меньше и незаметнее. Рында князя Фёдор, обычно самоуверенный и ничего не боявшийся и тот отступил в сторону от своего господина, исподлобья глядя на меня.
– Ненавижу тебя!
Январь закричал так, что с маковки одной из башен с громким карканьем сорвалась стая ворон, а дворовый пёс Лютый, поджав хвост, затрусил в конюшню.
Я лишь твёрдо смотрела в серо-синие глаза князя, как никогда в жизни уверенная в том, что всё то, ради чего я терпела столь многое, закончилось.
– Ты никогда не станешь ею, – прорычал он мне в лицо так, что мою кожу обожгло горячим дыханием его лютой ненависти ко мне. – Я всё равно тебя уничтожу. Беги, пока не поздно. Спасайся в своей крепости, если успеешь.
Я нервно сглотнула, но взгляда не отвела. Крепче сжав кулаки, чтобы не выдать свою дрожь, улыбнулась, равнодушно, как мне казалось, и нахально.
– Тогда встречу тебя в своё доме, как желанного гостя, – произнесла я. – Теперь ты знаешь, где он.
Мне показалось, что он меня ударит. И судя по шумному вздоху толпы, все подумали так же.
Но Январь лишь сорвал с моей головы пуховый платок, который мне подарила бабушка. Волосы взметнулись и заслонили от меня его ледяные глаза.
– Никогда больше не хочу тебя видеть, – прошептал он на одном выдохе.
И круто развернувшись, так, что пронзительно скрипнул под каблуками снег, широким шагом направился прочь, громким свистом зовя своего коня.
– Только не пожалей о своих словах, – тихо бросила я ему вслед, приглаживая руками непослушные волосы, которые ненавидела заплетать в принятую в этих краях косу с лентами.
Я видела, как он вскочил на Врана, выхватил из рук подбежавшего Фёдора знамя, что-то резко ему приказал, и пока рында торопливо бежал к псарне, Январь развернул гарцующего на месте коня и посмотрел на меня так, словно махнул косой, срезавшей нить моей жизни.
– Я начинаю охоту! – прокричал он, скалясь бешеной улыбкой. – Великую охоту!
Из псарни с ликующим лаем хлынула волна гончих псов.
– На тебя, Расея!
И он метнул знамя прямо в меня, громко и надрывно хохоча.
Я запоздало отскочила в сторону. И вовремя! Острие знамени вонзилось в подол моего платья, который я не успела подобрать. Древко зловеще загудело.
– Беги!
Он принял у Фёдора лук с тугой тетивой и стрелу с белоснежным оперением.
Я смотрела на него и не верила, что он решится выстрелить в меня. Ведь если он попадёт, его самого уничтожат! Разве так он хотел исполнить своё обещание?
И я ошиблась.
Стрела прогудела над моей головой, глубоко вонзившись в резной оконный изразец, да так, что щепки брызнули во все стороны.
Он был готов на всё!
Дёрнув платье с силой, какой во мне раньше не замечалось, разорвав крепкую ткань, я бросилась прочь со двора. Здесь я знала все лазы и закутки, как свои пять пальцев, не зря ведь он меня не выпускал никуда.
Вторая стрела угодила в деревянную опору дозорной вышки как раз после того, как я пробежала мимо неё, стремясь к спасительной щели в деревянном частоколе, отделявшем княжеский двор от остальной крепости.
Псы заливались громким лаем, недоумевая от того, что ворота всё ещё заперты. Бежать за мной им было не интересно, меня они знали. Но это лишь вопрос времени.
Нырнув в заветный лаз, оставив часть своего и без того разодранного подола, я услышала, как новая стрела просвистела и задрожала между брёвен, желая просочиться сквозь них и угодить мне в голову.
– Беги, Расея! – слышала я вдогонку.
И не могла поверить, что это всё и вправду происходит со мной.
А на что я надеялась? Что он встретит меня с распростёртыми объятиями и порадуется тому, что я обрела себя, нашла свой дом, который желал заполучить он? Или что он разделит со мной радость моего освобождения? Прав был Рюен, говоря, что ему не стоит верить. Но только в глубине меня сидело чувство, что кроме него мне некому больше доверять. Поди теперь объясни ему это всё и получи стрелу в лоб.
Может оно и к лучшему. Бабушка тоже могла ошибиться. Нечего теперь сожалеть. Мне оставалось только бежать быстрее ветра. Его свирепого ветра, с чьей силой не мог соперничать даже старший внук Февраля – Снежень Ветродуевич. Дороги назад не было. Будь что будет.
С поля поднимался буран, меняя местами землю и небо. Лютая стужа готова была содрать с меня кожу, обглодать мои кости, разбить на тысячи осколков моё леденеющее сердце. Только у меня не было выбора. Он не простит меня, не смирится с тем, что узнал. Теперь только бежать наперегонки со смертью, которой стал он сам.
«Ненавижу тебя… Больше не хочу тебя видеть… Беги, Расея…».
И я побежала навстречу своей гибели.
Глава 1. Сказка на ночь
Тот день я не забуду никогда, ведь именно он разделил всю мою жизнь на две половины, да и меня саму разорвал пополам, заставив страдать и в одночасье стать взрослее, расчётливее, мудрее.
Каждую неделю я, как обычно, ждала автобус, чтобы уехать на выходные к бабушке в деревню. Был конец декабря, город искрился в предновогодней пляске. И только у меня одной настроение было совершенно не праздничное. Я хмуро смотрела, как кружит снег в низком сером небе, стелится пуховым покрывалом под ноги торопящихся прохожих, несущих в руках упакованные в сетку ароматные ёлки, авоськи с мандаринами, пакеты с набором для оливье…
Весь год после окончания университета и успешной практики на фабрике по пошиву одежды специального назначения, я усердно трудилась на работе, о которой мечтала – дизайнер интерьера. И основным моим коньком были эклектика и кантри. Это то, что я любила всей душой. В середине августа у нас появился потрясающий проект загородного дома, которым руководить доверили мне. Мы с командой работали день и ночь, чтобы заказчик остался доволен, переделывали, творили, выезжали сотни раз на объект, обговаривали все детали, сотрудничали с кучей фирм, заводов и фабрик, даже уникальных мастеров нашли чёрт знает в каком небытие. И вот сегодня случилось это. Заказчик перестал выходить на связь, просрочил платёж по договору. Мне и моей команде не заплатили зарплату, чего уж говорить о какой-то там премии. В общем – я осталась ни с чем накануне Нового года. Из собственных накоплений отдала деньги ребятам, трудившимся не меньше меня, чтобы они хоть как-то могли отметить праздник со своими семьями и не проклинать меня так сильно, как могли бы.
И теперь ехала зализывать раны в деревню к бабушке, в сотый раз напоминая себе, что ни за что не расскажу ей о своих бедах и сделаю всё, чтобы она поверила в то, что я счастлива и радуюсь жизни.
Автобус забрал меня с остановки тогда, когда город погрузился в привычный декабрьский мрак, а я порядком продрогла и с трудом могла набрать сообщение подруге, что со мной всё в порядке и я в пути.
Любаша была единственной, кто знал меня как себя. Ей я доверяла, как сестре. Дружили мы с ней с самого детства, хотя часто и надолго разлучались – её семья несколько раз переезжала, пока наконец Люба не стала самостоятельной и не определилась с выбором, где ей жить. Обо всех моих несчастиях она знала и поддерживала, как могла. Но одного я ей так и не сказала, язык не повернулся, потому что и сама-то не до конца верила в случившееся. Две недели назад я застукала своего возлюбленного в нежных объятиях моей коллеги, моей бывшей однокурсницы, моей помощницы в нашем дизайнерском проекте. Я не устроила истеричного скандала, не метала гром и молнии, хотя очень хотелось, а только молча собрала вещи и вернулась в свою старую, горячо любимую квартирку рядом с Воробьёвской набережной, из окон которой хорошо были видны ночные огни МГУ. А на следующий день также молча убрала из основного состава команды свою бывшую однокурсницу, завалив её кучей невыполнимых задач из серии «пойди туда не зная куда», после которых она целый час рыдала в туалете. Видимо после этого она на меня какую-то порчу навела, которая отразилась на всей команде, победившей в номинации "Провал года". Ей я, кстати, ничего из своих сбережений не выделила, но она не в обиде – у неё и так теперь кусок побольше моего, боюсь, как бы не подавилась.
Прислонившись лбом к холодному, дребезжащему стеклу, я устало смотрела на меняющийся за окном пейзаж, не видя, собственно, ничего. Мысленно я очень жалела себя, злилась на весь мир и жаловалась кому-то невидимому на свою никчёмную жизнь.
Бабушка встретила меня с распростёртыми объятиями, с припудренной мукой щекой, выдавшей её хлопоты, хотя я просила не готовить ничего и не творить торты в форме замков с канделябрами. Но бабушка была просто бабушкой. Такой милой и любимой маленькой сухонькой старушечкой в клетчатом фартуке и цветастом платке, из-под которого выбились едва тронутые сединой тёмные волосы, схваченные на затылке деревянным гребешком.
– Ой, милая, дождалась я тебя, наконец! – радостно всплеснула руками она, крепко обнимая меня. – Темно-то как сегодня! И метёт! Уж думала, что и не приедешь.
– Я же обещала, ба, – напустила я на себя всю свою весёлость, стирая муку с её румяной щеки. – А ты опять хлопочешь?
– Да ну как же! – махнула рукой бабушка. – Праздник ведь завтра! Как же без пирогов?
– С яблоками? – прищурилась я.
– С яблоками, – гордо кивнула бабушка. – И с капустой.
Она пропустила меня в дом, такой родной и знакомый с детства.
Жаркая печка, на которой стояла большая кастрюля с наваристой пшеничной кашей к завтраку, явно дожидавшаяся меня, цветастые ситцевые занавески на окнах, круглый стол, накрытый в ожидании меня тарелками и чашками, которые бабушка доставала из полированного серванта по праздникам или особым дням. На трюмо стоял подаренный мною на прошлое Рождество белоснежный ангел, светившийся золотистым светом. Сомневаюсь, что бабушка включала его хоть раз за год, но явно хотела показать мне, что ценит мой подарок и бережёт батарейку, как будто она самая важная часть этого ангела. Рядом с трюмо на лавке, куда бабуля по весне ставила греться на солнышке рассаду, стояли два дореволюционных чемодана, при виде которых моё сердце и сейчас радостно затрепыхалось. В них жило волшебство: ёлочные шары и шишки, зайцы и совы на прищепках, сосульки и витиеватые звёзды, спутанные гирлянды в форме разноцветных домиков, сбившаяся в комки вата с остатками конфетти и блёсток от мишуры, бережно сложенный в папиросную бумагу блестящий дождик, заботливо уложенные в отдельные коробочки особенно любимые мною балерина, жёлуди, Серебряное копытце и деревянный Щелкунчик.
– Завтра Василь Палыч с утра ёлку принесёт, – улыбнулась бабушка, вынимая из пакета привезённые мною продукты. – Без тебя бы я всё равно не стала её наряжать.
После вкусного ужина с пирогами и ароматной картошкой, которую бабуля специально для меня сварила в горшке, нарезав к ней зелёного лука, что рос у неё прямо в стакане на окне, мы сели с ней поближе к печке, дарившей спасительное тепло. И только я знала, как сильно моей душе было нужно это спасение.
Конечно, у бабушки было газовое отопление, но она продолжала топить печь, заготавливать дрова и готовить на огне вкусные каши и супы. Это было то, чего мне порой так не хватало и что могло вернуть меня обратно в беззаботное детство.
Устроившись в ногах бабушки, я, как заворожённая смотрела в печное окошко, где весело трещали берёзовые поленья, а бабушкины руки заботливо и ласково расчёсывали деревянным гребнем мои непослушные волосы.
– Совсем от рук отбились, – усмехнулась бабушка, пытаясь заплести мне косу. – Не лежат как нужно, точно живые. С твоим характером.
– Отрезать их, что ли? – задумчиво протянула я, замирая в ожидании ответа, который и так знала.
– Попробуй только! – щёлкнула бабуля меня гребнем по лбу. – В твоих волосах вся твоя жизненная сила, а ты её буйным ветрам отдать хочешь? Вот дурёха!
Я звонко рассмеялась, обнимая бабушку за руку.
– Не отрежу, пошутила я.
– Шутница какая отыскалась, – бабушка отпустила мои волосы и они тут же непокорно растеклись по спине и плечам, точно никогда и не лежали в косе.
– Ба, а помнишь, ты в детстве рассказывала мне сказку про двенадцать месяцев? – вспомнила вдруг я, переводя взгляд на окно, за которым начинал подвывать ветер. – Но только не ту, что в книжках детских написана. Другую. Ты ещё что-то такое говорила, что только в нашей семье об этой сказке знают и никому другому её рассказывать нельзя. И ещё что-то такое… Не помню… Расскажи, а?
Бабушка замерла, а рука её вдруг дрогнула и из неё выпал гребень, угодив мне точно за воротник.
– Да это приснилось тебе, небось, – нарочито весёлым голосом отозвалась бабушка, чуть громче, чем обычно. – Не помню я такого. Про что там хоть было-то? Про мачеху с подснежниками?
– Да нет же, – оживилась я, ворочая непосильные слои памяти и пытаясь отыскать ещё что-то, что так настойчиво пыталось вырваться из самых глубоких недр моей памяти.
Я вытащила гребень, резко поворачиваясь к бабушке. В печке звонко треснуло полено.
– Не было там никаких подснежников, – привстала я на колени. – Да и мачехи никакой не было. Что-то о стране какой-то, как наша, только по другому всё. И цитадель там какая-то есть, в ней кто-то из наших предков жил что ли.
– Да не помню я сказок таких, – отмахнулась бабушка.
– Но это ведь ты мне рассказывала! – настаивала я. – Я точно это помню! Ты и про родителей моих говорила, что там они погибли, а не в авиакрушении. Февраль их что ли на погибель кому-то бросил.
– Экие выдумки! – бабушка всплеснула руками.
Но я видела, как губы у неё задрожали, словно она готова была заплакать.
– Ты сама это себе придумала, – вымучено улыбнулась она мне. – Время-то уже, погляди, позднее. Спишь на ходу.
Она хотела было встать, но я подскочила раньше и строго на неё посмотрела.
