Покидая кухню, чтобы запереть дверь, я не забываю прихватить с собой пакет, так и оставшийся стоять в центре деревянного стола и источающий приятные запахи свежей выпечки.
Глава 3. Апероль
Вечером следующего дня, выходя из публичной библиотеки с новыми книгами в руках, я решаю прогуляться до мэрии и обратно и возвращаюсь на центральную улицу городка. Около бара я перехожу на другую сторону дороги и уже почти миную здание отеля, носящего то же название, что и сам город, когда, открываясь, двери являют мне того, кто, как я думала, уже давно находится в Теллурайде. Это Дэвид Олдридж собственной персоной, который зачем-то остался здесь дольше, чем на сутки. Первый мой порыв это развернуться, пока, занятый поднятием воротника пальто, он ещё не успел увидеть меня. Но его голова поворачивается налево быстрее, чем я могла предположить. Словно в нём есть что-то такое, что распознаёт моё присутствие в непосредственной близости в мгновение ока. Он кивает мне, но сразу после отводит взгляд и подходит к своей машине, припаркованной чуть дальше около обочины. Он собирается в путь?
– Вы не говорили, что останетесь тут на ночь.
Нас разделяет его автомобиль, когда ноги сами приводят меня к нему. Переместив все книги в правую руку, перестав держать их около тела, я наблюдаю, как мой бывший начальник открывает дверцу водительского сидения.
– Я решил внезапно. Узнал, что у вас тут проводят экскурсии на карьер открытого типа по добыче золотой руды и захотел посмотреть. Пришлось задержаться. Но не тревожься, я уже уезжаю.
– Но уже поздно. В смысле темно.
– Ничего. У автомобиля есть фары. Я не побеспокою тебя…
– Хотите выпить? – что-то во мне не позволяет ему договорить, закончить свою мысль и обрывает её на полуслове, на что Олдридж поднимает на меня свои глаза, и я вижу в них зарождающийся отказ. Отказ, который не хочу принимать. От одной мысли о нём почему-то мгновенно становится больно и жутко. – В отеле есть бар. Или мы можем пойти в ресторан. Тут недалеко.
Я почти жду, когда он всё-таки отклонит моё предложение и сядет в автомобиль со словами, что я не пью, ведь это то, что он точно знает обо мне. Но он захлопывает дверь и огибает его спереди. Протягивает руку и забирает мои книжки, будто говоря, что сегодня они мне уже не понадобятся. Я не знаю, что делаю. Но пытаюсь об этом не думать.
– Учти, у него горьковатый вкус, – передо мной стоит фужер с жидкостью оранжево-красного цвета. На мой взгляд, в ней плавает слишком большое количество льда, вряд ли необходимое в таком количестве. Сам ободок украшен долькой апельсина, и это то, что заказал нам обоим Олдридж, одновременно упомянув нотки трав, ароматических приправ и того самого фрукта, что делает картинку красивой. – Апероль ещё и является основой для коктейлей, так что можем заказать, например, спритц. Даже если здесь не знают, как его делать, я просто скажу, что необходимо смешать. Белое вино, минеральную воду и опять же апероль со льдом.
– Это всё равно всё аперитив. Но я не голодна.
Я не думала, что будет что-то сложное. Предполагала, что мы ограничимся пивом. Его я, по крайней мере, пробовала. И с отцом, и с Гленном. Мне незачем то, что предшествует принятию пищи, пусть прямо здесь можно заказать и её. Я поела прежде, чем отправиться в библиотеку. Если только Олдридж не хочет, чтобы я… Если только он уже не думает или даже знает, что именно мне бы действительно хотелось ощутить. Или же он просто считает меня излишне напряжённой внутри, с чем сможет справиться только что-то крепкое. Но неужели я, и правда, такая? Такая… отчаявшаяся, хоть и не осознающая ничего лично? Настолько, что это так же очевидно, как чёрный текст книги, написанный на белом фоне? По крайней мере, для него? Но, даже если вдруг, я бы хотела остаться трезвой.
– Тогда я думаю, что ты не станешь возражать против того, чтобы я выпил ещё и твой.
Не дожидаясь моего ответа, каким бы он ни был, Олдридж опустошает мой фужер и с тихим стуком стекла о дерево возвращает его на барную стойку, смотря исключительно на свои руки. Его часы на правом запястье, не на левом, как это вроде бы принято и предписывается неизвестно кем придуманными правилами, выглядывают из-под рукава рубашки и пальто, которое он не снял так же, как и я свой пуховик, и словно говорят мне, что время не вечно. На самом деле время не ограничено никакими границами. Оно существовало и отмеряло свой ход и до нас, и ничего не изменит и наша смерть. Оно как шло, так и будет продолжать идти, отсчитывая секунды, минуты и часы, складывая из них дни, недели и года. Но сейчас… Сейчас оно кажется мне чем-то, что скоро закончится, подобно песку, когда он заканчивает перетекать из одной половины песочных часов в другую.
– Вы уже вернули ключи от своего номера?
– Нет. Я хотел сначала прогреть машину. А в это время убедиться, что ничего там не забыл. А что?
– Вы… вы не могли бы провести ночь со мной?
Я произношу это тихо, возможно, даже едва слышно, так, что он ни черта и не понимает, и совершенно ни о чём не думаю. Моя голова опущена вниз, словно мне стыдно. Только эта мысль, первая за несколько мгновений, приходит ко мне, как я тут же понимаю, что она правдива. Даже если сейчас ему не смешно, это только от того, что Олдридж просто ещё не осознал всё до конца. Но я не собираюсь ждать, когда его аналитический ум разложит всё по полочкам. Это и так позор… Я сама себе противна. Раз готова лечь под первого попавшегося мужчину, будто это сделает что-то лучше, заставит меня забыть. Ладно, он, разумеется, совсем не такой, не тот, кого я вообще не знаю, но это неважно.
Я хватаю свою книжки со стойки в стремлении поскорее убраться отсюда, хотя пешком это и будет потенциально проблематично. Но Олдридж, встав и выпрямившись в полный рост, хватает мой правый локоть, сжимая его одновременно и болезненно, и нежно, что ощущается мною даже через толстый рукав пуховика.
– Куда ты?
– Простите.
Я чувствую себя полной дурой, даже больше, чем несколько дней назад. Я не могла такое сказать… Олдридж наверняка не один. У него должен кто-то быть. Любимая женщина или просто женщина, с которой он удовлетворяет свои потребности.
– Да.
Он прижимает меня ближе к себе. Его голос оказывается прямо около моего уха, тёплый и посылающий непонятные мурашки по моей коже. Я становлюсь совершенно сбитой с толку. Не видя его лица, не зная, о чём он думает, и слыша лишь дыхание, которое почти отнимает моё. Что означает это слово? Да, я занят? Или да, ты глупая? Ощущения таковы, что все мои мысли как на ладони.
– Я не понимаю.
– Я сделаю это.
Единственное, что поясняет он. Кажется, в его голосе улыбка, но когда, освобождённая, я поворачиваюсь к Олдриджу лицом, то не вижу ничего. Ни одной эмоции, по которой можно было бы понять, что внутри его головы, или просто посчитать, что теперь я обязана. Меня ничто не держит. Я вольна уйти. Но выхожу в лобби отеля первой и, подойдя к лифту, нажимаю на кнопку вызова. Он спускается со второго этажа в течение словно вечности, а на четвёртый в соответствии с тем, какая цифра загорелась на табло после того, как мужчина слева от меня прикоснулся к нему, и вовсе поднимается ещё дольше. Всё это вместе предоставляет мне возможность передумать. Но я не хочу. Я хочу почувствовать хоть что-то другое. Кроме боли, опустошённости, страдания и жалости к самой себе.
В свете двух прикроватных ламп я вижу закрытую дверь в ванную, мягкий малиновый ковёр, два больших окна, закруглённых в верхней части, шкаф, два мягких кресла с небольшим столиком между ними, и две стены полностью из кирпича. К одной из них и приставлена широкая кровать. Мою спину буквально прожигает пристальный взгляд. К нему присоединяются руки, бережные и внимательные. Опускаясь мне на плечи, они медленно стягивают пуховик с моего тела, словно боятся спугнуть, и я думаю, начинаю чувствовать, что такое вполне может произойти. Что мне, возможно, нужно совсем не это. Не нежность. Что угодно, но только не она.
– Хочешь, ничего не будет? Я остановлюсь, и мы просто поговорим. Или я могу отвезти тебя домой.
– Нет. Просто не надо поцелуев. И я сама лягу на кровать.
– Ладно, – он ничего не возражает, хотя, наверное, бы мог. Настолько ответ звучит уж слишком нейтрально даже для него. Но, когда я выключаю один из торшеров, Олдридж становится вроде как подавленным и несчастным. – Ты хочешь в темноте?
– Да.
Кивнув, но без того, что я могла бы посчитать истинным согласием, и устроив нашу верхнюю одежду на вешалках в шкафу, мужчина подходит ко второй тумбочке. Неожиданно громкий для меня щелчок погружает всё во тьму. Кровать не скрипит, но матрац прогибается, едва сильное тело различимым даже во мраке силуэтом присоединяется ко мне, оказывается столь близко, что почти накрывает меня собой, когда я опускаюсь на подушки с кучей мыслей в голове. Наверное, мне следовало сказать что-то большее, чем просто запретить меня целовать. Обговорить всё. Как я хочу, а что совершенно неприемлемо. Узнать и то, что, может быть, недопустимо для него. Обозначить границы прежде, чем… А если ещё не поздно это сделать? Но я уже не смогу заикнуться об этом. Не сейчас.
– Мэл. Мы не обязаны…
Это ни в коей степени не звучит убедительно. Он тяжело дышит, будто мы уже что-то сделали. Да и я не наивная девчонка. Желание касается моего бедра. Желание, которое ни с чем не спутать.
– Просто разденьте меня.
– Как мне сделать всё лучше?
– Так… так, как вы начали.
Я бы сказала, что хочу грубо и жёстко, но не думаю, что доверяю ему. Вдруг он сделает больно? Обидит меня?
– Расслабься.
Он шепчет с тем, что звучит, как мольба, проникновенная и неистовая. Я слышу шумный вдох, то, как Олдридж утыкается лицом куда-то в мои волосы. Мне хочется… какой-то части меня хочется чувствовать злость, что он такой… не такой, что, наверное, не стал бы резким даже в случае моей просьбы, но с моим телом… В нём что-то меняется. С ним происходит то, что я не могу описать. А мы оба всё ещё в одежде. Я никогда не ощущала себя так с Гленном. Мне жарко, я уже словно в огне, хотя физически для этого нет ни единой причины. Дрожь, кажущаяся неестественной и неправильной, охватывает меня всю задолго до того, как, полностью обнажившись, мужчина возвращается ко мне. Он ничего не спрашивает, но, будто понимая или, по крайней мере, догадываясь, что я могу вынести, а к чему не готова, не прикасается больше необходимого ниже талии, в отсутствие свитера не дотрагивается до области моей груди вообще и не пытается пересечь невидимые границы, единственные из всех возможных, что заставили меня задуматься о них. Никаких поцелуев в губы. Я почти ненавижу себя или же только думаю так. Всё равно этой мысли достаточно, чтобы захотеть что-то сделать для Олдриджа в ответ. Но мне не удаётся. Он задаёт свой вопрос чуть раньше:
– Так нормально? Это ничего, если ты передумала. Ты можешь сказать.
Мы словно обычная пара, которая решила впервые заняться сексом друг с другом, или у которой вообще никогда и ничего не было прежде даже вне этих отношений. Он словно тот парень, заботливый, любящий и чуткий, что говорит своей девушке, что может подождать. Что всё поймёт и не бросит её из-за этого. И что им совершенно нет нужды торопиться. Но во мне она есть. Я чувствую, что и так слишком долго не жила.
– Нет. Всё нормально.
– У меня нет…
– Ничего. Я на таблетках.
– Так я могу?
– Да…
Только это короткое слово-разрешение срывается с моих губ, как Олдридж уже внутри меня. Едва-едва, но его напор, сила, с которой всё случилось, и одновременно ослепляющая нежность… Всё вместе это почти трудно выносить. Трудно выносить в хорошем смысле. Темнота недостаточно чёрная, чтобы я не видела его глаза. Либо же я просто к ней привыкла. Но так или иначе выражение внутри них больше не кажется мне нелюдимым и отстранённым, наполненным лишь негативом в мой адрес. Там есть что-то таинственное и неуверенное. Знаете, как мечта или желание, которое сбылось, но ты всё ещё сомневаешься, что заполучил эту радость и счастье в свои руки. Я понимаю, что, наверное, хотела бы об этом узнать. Жаль, я не могу позволить себе такого позволить. Это просто одна ночь… Ночь, после которой он уедет. А я останусь. Но его стоны, то, как он двигается, всё больше теряя контроль, то, что его бронзово-коричневые волосы оказываются на ощупь влажными так же, как и кожа спины, когда, неспособная противостоять ощущению нужды во мне и дальше, я прикасаюсь сразу везде… Возможно, всё это проникнет в меня навсегда. В голову, воспоминания, душу и каждую клеточку тела. Оно словно отделяется от моего сознания, когда руки дотрагиваются сильнее, а ноги позволяют войти глубже. Переставая различать, где я, а где уже Олдридж, я произношу нечто необдуманное прежде, чем ещё могла попытаться это остановить.
– Скажите, что любите меня.
Он мгновенно замедляется, фактически перестаёт двигаться внутри меня. Я пытаюсь побудить его продолжить, сделать хоть-то, чтобы всё вернуть, но он кажется испуганным. За всё время нашего знакомства я никогда не видела его таким. Потому что он ни разу не выглядел так. Клянусь, ни единого раза. Это лучше всяких слов говорит мне, что я делаю что-то ужасное. Из-за всех этих эмоций или не только в связи с ними я толкаю человека переступать через себя, врать и поддерживать мой самообман. Необходимость забрать свои слова так очевидна, но я медлю и медлю. И медлю до тех пор, пока не становится слишком поздно их отменить.
– Я люблю тебя.
Олдридж отвечает так, что звучит это искренне и достоверно. Его взгляд такой пронзительный, такой твёрдый и непоколебимый, что он заставляет меня чувствовать себя единственной. Особенной. Той, кого этот мужчина, и правда, любит, а не просто поддерживает это притворство. Настолько он выглядит так, как в моём представлении должен… Хотя никто никому ничего не должен. Раньше я уже думала, что меня любят, и считала, что знаю, как это чувствуется и предоставляется со стороны, но всё было ошибкой и заблуждением. Теперь же я не различу любовь или что-то близкое к ней, отдалённо напоминающее её, даже если она окажется у меня перед самым носом.
Я ничего не говорю, и Олдридж тоже. Совершая прощальный толчок, он замирает в освобождении, но удерживает свой вес на руках. Даже эта дистанция, его некая изолированность лишь усиливает мою собственную реакцию, приумножает импульсы, проходящие от места слияния по всему телу, и заставляет меня хотеть… хотеть быть обнятой. Вместо этого мы физически перестаём быть одним целым, когда он выскальзывает из меня, и я знаю, это всё. Клянусь, что, моргая, чувствую блестящую влагу перед зрачками, пока жду, не уйдёт ли Олдридж в душ или просто покинет кровать. Так будет легче и проще для всех, но прежде всего для него. Он ведь такой… замечательный. Если у него кто-то был или даже есть, не в Теллурайде, ведь для него там однозначно нет никого подходящего, но в целом, где бы он там не жил до этого, то та женщина просто дура. Раз он сейчас не с ней. Почему-то я не допускаю и мысли о том, что это его вина.
Тем временем он всё никак не уходит. Лишь вздыхает и прижимается грудью к моей спине, подтягивая одеяло, чтобы укрыть нас. Я осознаю, что ищу его руку и вряд ли способна сделать что-то отталкивающее. Но, возможно, мне придётся.
Глава 4. Трясина
Я делаю неудачный шаг. Шаг, который не находит опору, в результате чего нога начинает стремительно проваливаться куда-то вниз. Её словно сжало дно болота и больше не желает меня отпускать, как и всё то, что я видела и чего даже не знала, пока в одночасье не стала изгоем. Трясина засасывает моё тело, и вокруг нет ничего, за что можно было бы зацепиться и постараться выплыть, вытащить себя на поверхность. Почти полностью я исчезаю под стоячей и вязкой грязью, сквозь толщу которой не проникает ни грамма света, когда откуда-то снаружи этой убивающей всё живое экосистемы доносится зовущий голос. Он обращается ко мне с беспокойством и светлым чувством. Открыв глаза, я уже больше не вижу ни мрака, ни погибели. Есть лишь залитая электричеством комната, жар мужского тела около меня и ладонь, с силой, но нежным сжатием обхватывающая моё обнажённое левое плечо. Я не знаю, чему не верю больше. Тому, что мне всё просто приснилось, тому, что, сняв с себя остатки одежды где-то среди ночи, я смогла заснуть рядом с Олдриджем, или тому, что он всё ещё здесь. Наверное, я бы не удивилась, не обнаружив его с наступлением утра.
– Ты в порядке? Тебе, кажется, снилось что-то плохое… – взгляд, сопровождающий этот, очевидно, волнующий Дэвида вопрос, небезразличный, по-настоящему озабоченный и содержащий даже, возможно, тревогу. Пусть я и вряд ли знаю до конца, как она выглядит в случае с ним, но я не хочу говорить. Я хочу другого. Того, что не требует слов. – Что ты..?
Я не даю ему закончить. Повернув голову, я позволяю себе ощутить вкус, аромат и взаимность. Коктейль из запаха алкоголя и просто Олдриджа окутывает меня, заполняет собой все мои рецепторы и органы обоняния, когда он забирает недолго находившийся в моих руках контроль и, сжимая обе мои руки в изголовье кровати, целует мои губы так, будто хочет того, чтобы я забыла о существовании абсолютно всех мужчин на свете. Чтобы оказалась словно уничтожена для них. Чтобы думала только о нём. Прокручивала в голове каждое мгновение и хотела ещё и ещё… Снова и снова. День за днём.
Слабая горечь на его языке для меня словно сладость. Я забываю про свет и всё остальное, кроме него одного. Кажется, Олдридж тоже не помнит ничего из того, что я говорила. Мне уже почти нечем дышать, но я всё равно не хочу, чтобы он прекращал. Этот поцелуй… Он созидает меня, что-то собирает обратно и воедино, собирает осколки в более цельную картинку. Я не чувствую себя так, будто меня просто жалеют и поддерживают иллюзию, что я важна. Всё ощущается настоящим. Не так, что ему приходится что-то делать с собой, чтобы захотеть меня.
Наконец мои руки обретают свободу. Ещё немного, и неспособность касаться свела бы с ума. Олдридж замирает, смотря в мои глаза, не моргая, когда мои пальцы стискивают волосы на его затылке в удерживающем движении, лишь бы не дать отстраниться. Лицо, достойное быть на обложке модного журнала, становится ближе. Мои глаза закрываются сами собой, едва я чувствую давление на губах, которому хочется покориться, не сопротивляясь, и то, как поцелуи спускаются всё ниже и ниже по моему телу. Подбородок, шея, грудь. Я ощущаю смущение. Ведь теперь Олдридж видит меня полностью обнажённой. А если я слишком худая, и ему не нравится? Но эта мысль умирает в зародыше, когда он вновь оказывается рядом, сильный, красивый и кажущийся тем, кого невозможно забыть, как ни старайся. Его взгляд гипнотизирует и подчиняет. Он словно говорит, что можно уехать физически, но всё равно остаться под кожей, и с этим я ничего не смогу поделать. Я начинаю думать, что, может быть, это правда. Что, даже находясь в тысячах километрах от меня, он всё равно что будет стоять у меня над душой.
– Ты пахнешь пыльными страницами и зелёным чаем, – вдруг говорит Олдридж, упоминая то немногое, что ему известно обо мне насчёт любимых занятий и предпочтений касательно напитков. У меня нет и не может быть должной уверенности, но, скорее всего, эта фраза, сказанная кем-нибудь другим, прозвучала бы исключительно неприятно, блекло и серо. Сейчас же она излучает сексуальность и влечение, напряжение момента. Для меня всего этого становится чересчур. Мгновения, мужчины, того, как он словно пытается впитать мой облик в свою память, сохранив его там навек, и, возможно, поэтому бездействует в остальном. Будто бы специально изводит меня и нас обоих.
Я так больше не могу и понимаю, что касаюсь его. Там, где живот, и ниже. Олдридж весь дрожит, и понимание того, что это из-за меня, дарует странную власть. Мне хочется, чтобы он снова потерял контроль так же, как несколько часов тому назад. Мне хочется увидеть это в мельчайших деталях. В темноте ничего из этого не было доступно.
Кажется, я кричу, когда он проникает в меня. Сразу же до конца и глубоко. И мне совсем не стыдно. Если только чуть-чуть. Но и это проходит. Его лицо охватывают страсть и потребность. Он становится лишь больше и толще внутри меня, по крайней мере, так говорит мне собственное тело, и я чувствую почти боль. Боль, которая наверняка станет настоящей к тому времени, как он уедет, и каждым моим шагом будет напоминать мне об этой ночи. О том, что мы делали вместе, что ещё могло бы произойти, о моих словах, глупых и не очень, но в основном о нём. О том, как именно он смотрел, разговаривал, выглядел и заставлял меня себя чувствовать. Как именно был со мной и внутри меня.
Моё тело сжимается вокруг него, когда он утыкается лицом куда-то мне в шею, в этот раз позволяя себе опуститься на меня, едва мы переступаем через невидимую грань одновременно. Я думаю, что ему было хорошо со мной. Изумительно и потрясающе. Мои ощущения именно такие. Я приветствую его тяжесть… Наслаждаюсь ею. Учащённое дыхание приятно обжигает. Не знаю, что Олдридж сделал, или что в нём есть такого, но мне будто хочется его навсегда. Хотя я понимаю, что это вряд ли стоит воспринимать серьёзно. Не сам акт близости, но мои эмоции после. Я чувствую себя заклеймённой этим мужчиной. Помеченной. Принадлежащей ему. Являющейся его. Но это всё только от того, что для меня он первый после Гленна. А до него у меня и вовсе никого не было. Мне просто не с чем сравнить. Вскоре наступает рассвет.
Мы не говорим о минувшей ночи. Возможно, это и необходимо, но он ничего не спрашивает. Я и тем более не знаю, с чего начать, и стоит ли действительно это делать. Строго говоря, мы вообще не разговариваем. Просто съедаем каждый свою порцию завтрака, который Олдридж заказал по своему усмотрению прямо в номер, пока я бесшумно плакала в душе. Потом мы спускаемся в лобби. Мне фактически ничего не хотелось есть, но под его тяжёлым и словно испытующим взглядом я не смогла иначе и теперь чувствую лишь тошноту. Мне кажется, меня может вырвать в любой момент. Но свежий морозный воздух чуть бодрит, и я вспоминаю, что вообще-то ещё не утратила дар речи. Импульсивные слова касаются того единственного, о чём я сожалею. Теперь, когда начинаю думать, что вся эта ночь… нет, не была ошибкой, ведь я этого хотела, но обнажила во мне ту меня, которую я не знаю. И даже не уверена, что хочу знакомиться с ней ближе. Я не такая женщина, какой была несколько часов тому назад. Я всегда казалась себе чуть ли не бревном. В такие моменты я никогда не воспринимала себя и Гленна, как одно целое. Против воли при свете дня я приближаюсь к тому, чтобы ощущать себя чуть ли не грязной шлюхой, совершившей акт измены и предательства, да ещё и наслаждавшейся каждой секундой.
– Простите меня. Я не должна была просить вас говорить те слова. Это неправильно.
– Я понимаю. Понимаю, почему ты попросила. Всё в порядке.
Но ничего не в порядке. Я понимаю это по тому, как он пытается улыбнуться, но эта эмоция не касается его глаз, из которых будто бы ушли весь блеск, сияние и свет. У него уязвимый вид. Всецело несчастный. Я почти противна сама себе. Я толкнула его на предательство самого себя. А может, и его чувств к неизвестной мне женщине, если вдруг такая есть, тоже. В некотором смысле я становлюсь как Ава. А ведь она лежит в гробу. Это то, о чём я думаю, ощущая себя беспомощной и разбитой. Всё оказалось совсем не так, как я себе представляла. Я думала, мы просто… Но вместо этого чувствую себя отвратительной.
– И всё-таки забудьте.
– Если ты этого хочешь.
– Да.
Сама я точно не забуду то, до чего опустилась и насколько низко пала, но ему не надо этого помнить. Хотя, может, ему и вовсе всё равно. Или смешно. Просто он слишком порядочный, чтобы это показать, и лишь по этой причине разговаривает со мной исключительно упавшим голосом.
– Мне, наверное, пора.
– Да.
Ни к чему продлевать эту бессмысленную агонию. Он ведь сделал даже больше, чем я просила изначально. Про любовь и признания в несуществующих чувствах не было и речи. И его пальто выглядит слишком тонким для нынешней температуры. Я понимаю, что мне не хочется, чтобы он простыл и заболел.
– Я ведь тебя не обидел?
Я мгновенно вскидываю голову вверх, не понимая природу данного вопроса. Мне было с ним замечательно. Я точно знаю, что не чувствовала того, о чём он говорит. Да, между ног несколько саднит, но это терпимо и ожидаемо.
– Нет.
Я почти жалею, что не могу сказать ему о том, насколько живой и пробуждённой он сделал меня впервые за долгое время. О своих переживаниях, что так всё было лишь в моей голове. Заговорить о чём-то из этого значит признать на словах существование этой ночи, но это не для меня.
– Тебя подвезти?
– Нет. Мне будет полезно пройтись.
Я просто не выдержу нахождения с ним в тесном пространстве машины. Такой же привлекательной, как и он сам. Не дай Бог снова произнести что-то безрассудное. Лучше сразу умереть от стыда.
– Тогда я…
– Да.
На протяжении нескольких мгновений мне кажется, что он вот-вот подойдёт, преодолеет незначительное разделяющее нас расстояние и сделает что-то, чтобы помочь мне почувствовать себя менее сломленной, но от него ничего не зависит. Совершенно ничего. Видимо, он приходит к тому же самому выводу, потому что кивает наверняка своим каким-то мыслям и, посмотрев на меня в крайний раз, ведь внутри себя я никак не желаю считать его последним, садится в автомобиль, захлопывая за собой дверь.
Машина разворачивается слишком скоро и направляется в сторону выезда из города. Кажется, с её скоростью проходит всего секунда или две прежде, чем она исчезает в отдалении, становясь лишь крохотной точкой на горизонте.
Я направляюсь домой, едва удерживая вчерашние книги в почему-то ощущающейся слабой руке.
Глава 5. Безыдейность
– Ты сегодня какая-то странная. Не такая, как обычно.
– О чём ты говоришь?
Моё совместное вместе с Кирстен патрулирование дорог не так давно подошло к концу. Теперь нам на смену заступает другая команда. Я уже почти заканчиваю переодеваться из формы в свою собственную одежду, когда слышу эти слова среди господствовавшей до нынешнего мгновения безмолвной тишины.
– Ты отпустила того мужчину, который опаздывал к врачу. Полгода назад ты бы оштрафовала его, не задумываясь и не приняв данную причину во внимание. В принципе ты так и поступала во всех подобных случаях, невзирая на мои слова, что мы здесь не столь принципиальны. Теперь же в тебе будто что-то поменялось. Эй, я что-то не то сказала? Мэл?
