– Ты не помнишь?!
– Разве можно забыть! Но так давно об этом не говорили. Начинай! Как будто лучшей подруге, а она вообще ничего не знает.
– Ва-ань, что с тобой? Верно, и правда головой о порожек приложился. Вон гузак какой на макушке вырос.
– Фуражкой прикрою. Ну, говори…
Мы проболтали до утра. Понятно, что мне оставалось лишь поддакивать. Женщине впервые за годы удалось потрещать всласть. Здесь даже с девчонками на хлебозаводе не очень-то посекретничаешь – жена военлёта должна хранить гордое и возвышенное молчание. А то вдруг тайну военную раскроет, случайно мужем оброненную… Например, о дефиците портянок в авиационной бригаде, и враг тут как тут, подслушивает.
Монолог незаметно превратился в ласки, и меня снова коснулся крылом отблеск Божьей Благодати. Спасибо тебе, Создатель, за правильное использование адамова ребра!
Она убежала на работу к семи, не выспавшаяся, но вполне довольная проведённой ночью, а во мне прорезался Ванятка. Пусть его. Денёк-другой поживу пассажиром и зрителем, присмотрюсь к хомо советикусу в привычной ему среде, а не в посмертной исправительно-трудовой зоне.
Комсомолец привычно выругался, натянул галифе. При свете дня обнаружилось пятно на коленке – явный результат вынужденной посадки по пути к дому. Он намотал портянки, обулся и вывалился во двор, указав мне дорогу в отхожее место на будущее. При рассеянном солнечном свете через широкие щели между досками я, наконец, рассмотрел нашего дружка, демонстрирующего утренний подъём по стойке «смирно», наплевав на бурную ночь.
Сукин ты сын, Ванятка. Я, конечно, не доктор, но круглая белая язвочка мне решительно не понравилась. Вселение демона из преисподней чрезвычайно ускоряет регенерацию и избавление от инфекций, военлёт быстро вылечится. А скольких дурочек кроме жены успел наградить сифилисом, пьянь ты и развратник?
Он несколько реабилитировался в моих глазах, скурив первую утреннюю папиросу. Не такая радость, как с его женой, но близко…
Красный сокол машинально хлебнул рассолу, дивясь отсутствию похмелья, склевал завтрак и привёл себя в относительно строевой вид. Острая опасная бритва у горла в слегка дрожащих руках удалила щетину, украсив небольшим порезом. Обладатель шанкра залепил кожу обрывком газеты, навесил кобуру с ТТ и решительно двинул на службу, повстречав по пути соседа.
Так! Коллегу зовут Степан Фролов, старший лейтенант. Протрезвевшая и проснувшаяся память донора-реципиента начала потихоньку открываться.
На широкой физиономии лётчика, покрытой веснушками, застыло непрятное выражение, соответствующее состоянию «после вчерашнего». А-га… Тоже любитель приложиться, не такой, естественно, как моё недоразумение, но тоже не промах. Стало быть, всё своё несчастье, обоих горе-вояк, начальство поселило вместе. Сосед хмуро мазнул взглядом по лицу Бутакова, поправил фуражку на рыжих вихрах и отвернулся.
Скорым шагом двое военных промаршировали по пыльной улице меж бревенчатых одноэтажных домишек. Деревня? Окраина города Бобруйска, услужливо выскользнула подсказка из глубин ваняткиной души. Конечно, не Рим и не Иерусалим. Не скрою – разочарован. Наслушался о красотах Москвы и Ленинграда, надеялся усладить взор городскими красотами… Отставить! Пусть будет Бобруйск.
С лёгкой руки государей Романовых и дореволюционной черты оседлости здесь сохранился особый колорит. Из открытых окошек доносится крепкий чесночный дух, а местечковые красавы в большинстве своём отличаются загадочным разрезом волнующе тёмных глаз.
Кстати, девушек-то видимо-невидимо! Словно специально высыпали к проходу завидных армейских парней, даром что женатых. Кто смотрит откровенно призывно, окликают-здороваются, некоторые украдкой, но тоже недвусмысленно. Пять или семь как старым знакомым. Женское внимание приободрило соседа.
– Хороша Фаня, – поделился наблюдением Стёпа. – Мужа у неё забрали, хата свободная, гуляй – не хочу.
– Сдурел? – осадил его мой лейтенант. – С женой врага народа? Или вредителя там. До бригадного комиссара слух докатится…
– Ты сам хорош. Зачем у особиста тёлку увёл? С тобой любая пойдёт.
– А с ним – только под дулом «Нагана», – военлёты радостно заржали.
– Слуш, а что мы вчера пили? – Ванятка сдвинул фуражку вперёд, зашипев от боли в шишке. – Вроде не похмельный, а под куполом как муравьи шевелятся. Словно какое-то чужое там поселилось.
– Бывает, – заметил опытный Степан. – Кончал бы, сосед. А то до чертей и голосов допьёшься. Вот, в субботу кубари комэска отметим – и в завязку.
Там новое звание получит штурман бригады, начальник штаба и старший погонщик бригадной кобылы. Я одёрнул себя – нечего выпендриваться. Демона из преисподней способна принять только очень грешная душа. Так что вселился в наихудший человеческий материал. Загадал – Красная армия, офицерское звание, западный регион, всё сбылось. А уж тело и обретающую в нём душу первого владельца перевоспитывай как получится, не жалуясь, что самого скверного бойца из воинской части, если не из всех вооружённых сил, придётся перековать в образцовую машину по уничтожению нацистов.
– Вот опять! – крякнул воин и в расстройстве чувств снова закурил.
Ладно, постараюсь думать потише. Пусть ведёт себя привычно и адекватно.
На аэродроме жадно впитал увиденное через поле зрения Бутакова. Невольно проводил взглядом два крылатых силуэта, промелькнувших над лесом на фоне яркой синевы.
Бутаков потёр шею. За лобной костью шевельнулось печальное размышление: прав сосед, надо уходить в завязку, голова уже сама дёргается.
Он не слишком интересовался, здесь всё знакомо до мелочей: деревянный штаб с небольшой башенкой наблюдения за полётами, казармы аэродромной обслуги и несемейных командиров, столовка, непременные классы для политических и иных занятий. Странное подобие флага на длинной жердине, едва шевелящееся на слабом ветру. А, это для определения его направления. Рядок самолётов-истребителей Ванятка проигнорировал – эка невидаль.
Так, стараясь не слишком смущать лейтенанта, я к вечеру с большего уяснил расклад. В сухом остатке мой сталинский сокол – позор бобруйской авиации, и терпят его лишь из-за того, что он охотно собирает комсомольские взносы да громким голосом зачитывает передовицы на собраниях. Он два года в армии и скоро получит старшого, то есть третий кубик в петлицу. Жена, её зовут Лиза, непременно обрадуется кубику и огорчится бесчувственному по такому случаю телу. Степан, хоть и не кладезь талантов, на фоне моего комсорга считается перспективным пилотом. Почему? Разберёмся.
Ванятка в училище летал на У-2, затем целых часа четыре на «почти настоящем» истребителе И-5. Здесь в Бобруйске освоил новейший биплан И-15, на нём за прошлый год провёл в воздухе ажно двадцать странных часов, коих вроде бы и не было. К маю нынешнего – ни минуты. Я служу в авиации первый день и то догадываюсь: этого мало. Чтобы научиться плавать, нужно плавать, чтобы летать… Ну, понятно что.
В отсутствие полётов, то есть практически всё оставшееся время, красные командиры несут другую военную службу. Каждый день политзанятия, чуть реже – комсомольские и партийные собрания. Изучение матчасти – тоже интенсивно. Лётчики получают секретную книжку и секретные же тетради, в которые переписали содержание секретной книжки. С этим таинственным багажом они идут к стоянкам, где в моторе И-15 колупаются механики. Ну, как колупаются. Капот открыт, руки в масле. Кто сознательный, тот сам не брезгует схватиться за гаечный ключ. Ваня обычно пристраивается под нижнее крыло или под чистым небом, там давит на массу до следующего построения или политзанятий.
В первые же сутки пребывания в Советском Союзе мне повезло увидеть тактические учения авиаторов. Эскадрилья в три звена выстроилась на поле.
– Контакт!
– Есть контакт! – крикнул Ванятка и начал громко бормотать «бр-бр-бр», изображая звук мотора.
Мы налетали добрый час, пока не вспотели. Руки онемели, попробуй подержать их долго наподобие крыльев. Увлекательное и чрезвычайно полезное с точки зрения физподготовки занятие – под крики комэска закладывать виражи, разбиваться на звенья, снова возвращаться в единый строй. Интересно, в воздухе он также собирается вопить?
Особенно радуют вертикальные маневры. При «наборе высоты» пилоты бегут, приподнимаясь на цыпочках, «снижаются» на полусогнутых. Наконец, спикировали в траву и отдышались. Забавно. А когда это в воздухе повторим?
Часов в семь вечера Бутаков с Фроловым отправились домой. Старлей, утром заявивший, что с алкоголем и гулянками пора закругляться, предложил заглянуть к Фаине.
– Подружку привести обещала, точно говорю.
«Домой!» – рявкнул я прямо в лобную кость блудливому Ванятке. Тот чуть с копыт не слетел. Но послушался.
– Извиняй, Стёпа… После вчерашнего ещё не выветрилось. И вправду отдохну денёк. Лады?
– Дело твоё, – удивился тот. – Моя забежит – скажешь: задержали на службе.
Фролов решительно двинул к дому, оставшемуся без хозяина. Улица просматривается из конца в конец, конспирации никакой. Степанова жена давно смирилась. Лишь бы потом возвращался на основной аэродром, иначе придётся скандалить по партийной части.
Надо сказать, что политзанятия да партийные собрания идут по одному сценарию. Сначала про сложное международное положение, происки буржуазии и генеральную линию ВКП(б). Потом про главные беды авиации – аварийность, пьянство и бытовое разложение, когда все взгляды поворачиваются к Ивану и Степану, живым воплощениям двух последних грехов.
И с этой стартовой точки в теле исключительного лётчика-неумехи я должен нанести ущерб нацистскому Рейху, иначе белобрысый небожитель устроит мне настоящий ад в преисподней? Может, вернуться и сразу сдаться? Хоть высшую не впаяют. Но здесь чистое небо и мягкие, приветливые прелести Лизы, её я как порядочный человек… ну, почти человек, обязан хотя бы вылечить от сифилиса.
Мы с соколом, оставшись одни, то есть вдвоём в одном теле, вышли на глиссаду прямиком к калитке по месту прописки. Боюсь, не скоро научусь ориентироваться в этом «я» и «мы» – совместное проживание двух душ противоречит логике и жизненному опыту, даже загробному.
Иван, обеспокоенный «муравьями» в голове, проигнорировал взгляды бобруйских дамочек, обстрелявших лётчика почище зенитных пушек. Дражайшая встретила супруга, всплеснув руками. Ещё бы, муж давно не приходил столь рано.
Лизавета загремела горшками и сковородой, мельтеша между русской печью и неровным кухонным столом. Пара лавок, буфет, зеркало и ходики на стене – всё убранство этой половины квартиры. Во второй комнате, насколько запомнилось утром, расположилась широкая кровать с высокими железными спинками, упирающаяся в деревянный гроб, по-старинке величаемый «шкапом», сбоку приставлены пара сундков и колченогий столик, прибита непременная полочка с «Манифестом Коммунистической партии» и «Уставом ВЛКСМ». Ах да, в красном угле, где раньше помещалась икона, строго улыбается Сталин, вырезанный из газетной передовицы и наклееный на картонку. Его суровые кавказские глазки подсматривают за постелью. Ей Богу, не понимаю, зачем вешать портрет вождя в столь двусмысленном положении.
За стенкой, в апартаментах Степана, возятся дети, шумновато и разбросаны игрушки. В остальном другая половина служебного дома не слишком отличается.
Супруга соорудила ужин. По всем прикидкам, не так давно со своего хлебозавода вернулась. Что-то хлопочет, рассказывает, а Ванятка примолк. Муравьи в котелке досаждают, голубь сизокрылый? Скоро они тебе размером со слона покажутся.
– Пройдусь, Лизавета. Жди, я не долго.
Женщина покорно вздохнула. Не долго – значит до заступления на службу домой забежит. В лучшем случае. Кобель неугомонный… Упрёк на лице невооружённым глазом виден, а вслух ни-ни. Давно было, но, по-моему, такими безгласными в моё время только рабыни оставались. А, вот ещё что – детей у Бутаковых не случилось. Как родит, так и почувствует себя в полном праве Ванятку за чуб тягать. Но второй год живут и никак.
Река Березина ниже по течению от Бобруйска чудо как хороша. Широка, но не Днепр на Украине, который уж слишком велик. Особенно над Днепрогэсом, целое море. По крайней мере, по воспоминаниям моего носителя.
Военлёт присел на корягу и закурил неторопливо. Если честно – какой он военлёт? Военход! Специалист по манёврам «пеший по-самолётному». Другие летают, а мой… Хоть бы в танкисты меня угораздило. Да и там, боюсь, не лучше бы экземпляр попался.
«Будем знакомиться, Иван Прокофьевич».
Тот чуть с коряги не слетел, аж фуражку уронил.
– Кто здесь?!
«Ванятка! Стряхни бычок со штанины, прогорит галифе».
Он машинально смахнул. Правильно, береги штаны, они теперь не твои – наши.
– Ты где?
«У тебя в голове. И не ори так, вон пионеры идут, с удочками. Распугаешь».
– Кто ты? Белая горячка? – чуть потише спросил. С учётом реалий он выказал вполне здравую оценку ситуации.
«Люблю комсомольцев за материалистический подход. Но тут, увы, не катит. До белочки ты не допился, организм молодой, сильный, сопротивляется пока».
Он снова сунул «беломорину» в пасть. Дурацкая привычка. После первой утренней папиросы никакой радости. Могу разом его отучить, но не хочу выделяться среди красных командиров, дымящих поголовно.
«Слышал средневековые сказки о людях, одолеваемых бесами? Твой случай».
– Х…ня какая-то, – вежливо парировал Ванятка. – Сам говоришь, сказки.
«Давай не привлекать внимания, ладно? Матюгаешься при пионерах. Просто чётко думай, я твои мысли слышу».
«Все? И… эти?»
Ну да, я теперь знаю срамные и постыдные тайны партнёра. Что и не стал от него скрывать.
Лейтенант подпрыгнул как ужаленный.
«Хорошо, что не можешь никому рассказать».
Ах ты мой самоуверенный. Мало квартиранта в голове, узнай теперь следующую тайну – кто в домике главный. Пионеры прошли уже, но обернулись, когда краса и гордость РККА – сталинский сокол – начал плясать и напевать «айн-цвай-драй, фрау-мадам». Я им подмигнул, самодеятельность, мол, приходите в клуб, и те радостно повалили дальше.
«Ты германский шпиён! Влез в голову красного командира и теперь секреты выведаешь? Не бывать такому».
«Будь я шпионом, лучше бы кого-то из баб твоих вербанул. Ты по пьянке и так любые секреты выбалтываешь. Пол-улицы знает количество самолётов и лётчиков в бригаде. В смысле – женская половина. Как насосёшься, совсем болтовню не удерживаешь».
«Даже не стесняешься, буржуйская морда!»
«Осторожнее, напарник. Морда у нас одна на двоих. И болт, кстати, тоже. Заметил шанкр на нём? Точно не уверен, но, по-моему, это сифилис. Небось, и Лизу уже наградил, и кучу подружек».
Комсомолец примолк. В бурном ворохе мыслей, мешанины голых задниц, нагих грудей и влажных распущенных волос я не смог выделить ничего конкретного. Потом одно из женских лиц, довольно некрасивое, перекрыло остальной женский секс-батальон.
«Нинка-буфетчица в Ростове. Точно она, с-сука!»
«Тебя кто-то заставлял трахать буфетчиц и прочую сферу обслуживания населения? Получается – Нинка виновата, а не распутный образ жизни?»
Ванятка заскучал. Потом выдал очередную глупость.
«Всё равно, завтра в лазарет сдаваться. Заодно к мозгоправу надо. Про голос в голове. Вылечат. Жалко – с авиации точно спишут».
«Эй, касатик! Про списание из ВВС не смей и думать. Иначе как мы буржуйскую гадину одолеем?»
Живое удивление, надежда, недоверие, переходящее в глубокий скепсис.
«Хочешь сказать, что ты – не германский шпион?»
«Ну, это было только твоё предположение. Сказано тебе – бес вселился. Я и есть тот самый бес. Обещаю веселье».
Он бы обхватил голову руками. Но моя воля, девятндацативекового существа из преисподней, неизмеримо мощнее. Ладони опустились вниз. Его сковал ужас бессилия.
«Выходит – к батюшке надо? Я же член ВЛКСМ, председатель первичной комсомольской ячейки! Мне не положено…»
«Не поможет батюшка. Раньше были такие умельцы, назывались экзорцисты. Они приблудную нечисть изгоняли. Только я не случайно к тебе попал, а с миссией».
«Чем же я так знатен?»
«Прости, неточно выразился. Именно в нужный момент ты, законченный грешник, пьяница, враль и изменщик без креста на теле, сказал: дьявол меня забери. Нам, скромным агентам загробного мира, красный командир аккурат и понадобился. Поэтому моё появление в Союзе – на то высшая воля и специальная миссия. А что именно в тебя влетел, виноваты неправедная жизнь и твой длинный язык».
Ну, и стечение обстоятельств. Ровно также эсесовские уроды из Анэнербе могли прихватить любого из сотен тысяч других тружеников преисподней, забывших обвеситься амулетом.
«Твою мать…»
«Моя не причём. А твоя явно недоработала в воспитании. Стоп, ты же детдомовский? Извини. Буду тебе родной матерью, подвоспитаю грешника. Поверь, отрабатывать грехи в загробной карьере куда неприятнее».
Я поднялся, растоптал тлеющий бычок и неторопливо пошагал домой, не возвращая бразды правления председателю первичной ячейки. Он примолк, потом робко спросил:
«Выходит, рай и ад взаправду есть? Комсомолец не может в это поверить. Товарищ Карл Маркс говорил…»
«Знаю, видел товарища. Был на экскурсии в зоне для особо одарённых. Отвечаю на вопрос: нет ни рая, ни ада в библейском понимании. Это одно и то же. Людей не бывает безгрешных. Поэтому на пути к Божьей Благодати всем приходится грехи отрабатывать, тяжким трудом и умерщвлением плоти, попросту – мучительными истязаниями. Редко кому достаточно проникновенных бесед, и добро пожаловать к Высшему Престолу. Тебе, грешнику мерзкому но мелкому, лет двести хватит за глаза. Отъявленных злодеев превращают в охрану преисподней. Мы пытаем грешников, а сами получаем ещё более мучительную боль. Если бросаем обязанности – нутро разгрызает просто нестерпимо. Моим начальникам мало показалось, отправили сюда с германцами воевать. Врубаешься?»
Ванятка утонул, погребённый лавиной непривычных сведений. Перед самой калиткой пискнул:
«Сколько же тебе валили?»
«Две тысячи без права условно-досрочного, там – как сложится. Вероятно, три потяну. Марксу и не снилось. Только не допытывайся за что. Не люблю рассказывать».
