Ситуация осложнялась тем, что в субботу должны были состояться муниципальные выборы, которым французы придают большое значение и в которых они всегда активно участвуют. Высказывались опасения, что из-за эпидемии выборы могут перенести на лето. Последнее слово в этих бурных дискуссиях принадлежало президенту; страна с нетерпением ждала его решения.
В кафе над барной стойкой висел большой телевизор; когда четверо русских вошли внутрь, свободных мест поблизости от телевизора уже не оставалось. Даниэль сбегал на улицу, притащил для Норова и компании стол, который втиснул посреди зала между другими. Русские сели напротив монитора, а Даниэль вновь убежал за их напитками.
Молодой красивый президент Франции говорил о надвигающейся угрозе и необходимости защитить пожилых людей. Забота об их здоровье требовала, по его мнению, целого ряда серьезных мер. Он проникновенно смотрел в камеру синими глазами и произносил слова хорошо поставленным голосом, то возвышая его, то доверительно понижая.
Его рыжеватые слегка вьющиеся волосы были тщательно зачесаны на висках, где они редели; загорелое лицо, мастерски покрытое тональным кремом, не блестело от влаги; яркий синий галстук был завязан убедительным, крупным узлом; из под рукавов пиджака выглядывали белоснежные манжеты с тонкими запонками. Он напоминал Норову статиста, попавшего в театр благодаря слащавой внешности и старательно, но безуспешно разыгрывающего на сцене пылкого героя-любовника.
–За километр видно, что пидарас, – поморщившись, заметил Брыкин, уверенный в том, что французы вокруг его не понимают.– Не то что наш.
–Насколько жена его старше? – подхватила тему Ляля.– Лет на тридцать? Как называются те, кто со стариками живет? Не педофилы, а эти…– она наморщила лоб, пытаясь вспомнить.– Зоофилы, что ли?
–Геронтофилы,– подсказала Анна.
–Во-во! Бабуля его вечно в камеру лезет, короткие юбки таскает или джинсы в облипку, все молодится. Смотреть противно. Кому она нужна?
–Ну, может, охрана ее харит полегоньку,– рассудительно предположил Брыкин.– А почему нет? Там же арабы в основном, в охране-то, им какая разница? Деньги плати да подставляй, куда совать. Может, они и его заодно от геморроя лечат, а, Паш? Как думаешь?
Ляля рассмеялась. Клотильда, следившая за выступлением президента из-за стойки, с любопытством поглядывала на русских.
Президент говорил, что не считает возможным отменять выборы, ибо демократию он чтит превыше всего, – в этом месте его голос зазвучал патетические, и он твердо опустил на стол крепко сжатые руки с отполированными блестящими ногтями. Однако с понедельника во Франции вводится особый режим, – президент осторожно прижал правую руку к сердцу, вернее к темно-синему, отлично сшитому пиджаку.
–Тебе не кажется, что он репетирует свои выступления? – негромко спросила Анна Норова.– Слишком декламирует, будто стихи читает. Только руками как-то он невпопад двигает…
Норову действительно показалось, что президент перепутал жесты, лучше было бы проделать их в обратном порядке: прижать руку к сердцу, признаваясь в любви к демократии, и обозначить твердость в соблюдении особого режима.
…Все предприятия, кроме тех, что обеспечивали жизненные потребности населения, переводились на работу по удаленному доступу либо временно закрывались. Переставали с понедельника работать рестораны, бары, театры, спортивные центры, почти все магазины, кроме продовольственных. Пожилым гражданам не рекомендовалось выходить из дома, кроме как в случае крайней необходимости. Требовалось соблюдение дистанции при общении, ношение санитарных масок и частое употребление дезинфицирующих средств.
Это означало – карантин. Президент, правда, всячески избегал этого слова, предпочитая ему другое, более мягкое «confinement», но суть от этого не менялась.
–Ну че там? – поинтересовался Брыкин у Норова.
–Карантин,– ответил Норов.– Все закрывается.
–Звезда рулю! – заключил Брыкин.– Сваливать отсюда надо.
* * *
Норов услышал снаружи громкое тарахтение мотоцикла, повернул голову и через стеклянные двери увидел, как перед кафе остановился черный «Харли-Дэвидсон» с хромированными трубами. Высокий стройный мужчина в черной коже не спеша слез с мотоцикла, снял шлем и, держа его в руках, вошел в кафе.
–Салю,– небрежно произнес он всем.
У него были темные вьющиеся волосы, орлиный профиль, густые брови, ясно очерченный рот, подбородок с ямочкой и быстрый взгляд острых черных глаз. Он был красив той резкой подвижной красотой, которая характерна для юга Франции, где она граничит с Испанией.
–Жером! – просияв, воскликнула Клотильда, выходя к нему из-за стойки и раскрывая руки для объятий. – Какой приятный сюрприз! Я тебя не ждала!
–Бонжур! – произнесла Ляля, вставая и улыбаясь.
Клотильда бросила на нее удивленный взгляд. Камарк расцеловался сначала с ней, затем с Лялей, потом с Брыкиным. С Даниэлем он целоваться не стал, ограничившись снисходительным кивком.
–Почему ты не предупредил, что приедешь?– упрекнула его Клотильда.
–Не собирался. Я на минуту, за друзьями,– ответил он, указывая на Брыкина и Лялю.
–О, это твои друзья?
–Мои русские очень важные друзья!
При этих словах, произнесенных довольно громко, все посетители уставились на русскую компанию.
–Черт,– с досадой проворчал Норов Анне, незаметно отодвигаясь.– Только этого мне не хватало!
–Я вас познакомлю,– продолжал Камарк, не обращая внимания на посторонних.
Он представил Клотильду и Даниэля Ляле и Брыкину; последовал обмен приветствиями.
–Сит даун,– предложил Брыкин Камарку.– Летс дринк. Виски или коньяк? Зисис Павел и Аня. Зей а фром Раша. Рашин, короче.
Камарк посмотрел на Норова, и скулы его напряглись.
–Мы виделись,– холодно проговорил он по-французски.
–Правда? – отозвался Норов.– Не помню.
–Enchante,– так же холодно произнес Анне Камарк, чуть наклоняя голову.
Она ответила вежливостью. Брыкин почувствовал какое-то напряжение между ними и слегка нахмурился, пытаясь понять, в чем дело.
–Ну что, едем? – по-английски обратился Камарк к Ляле и Брыкину.
–Вы куда? – спросила Клотильда.
–Обедаем в «Шато Салет».
–Почему не у меня? – с шутливым укором осведомилась Клотильда.
–Извини, в следующий раз.
–Это он? – одними губами спросила Анна у Норова.
–Кто? – Норов сделал вид, что не понимает.
–Он! – уверенно заключила Анна.
–Разве тебе не интересно, что скажет президент? – спросил Даниэль Камарка.
Тот скользнул взглядом по экрану и усмехнулся.
–Я наперед знаю все, что он скажет, – негромко ответил он. – Завтра выборы, у его партии неважные шансы, агитация уже запрещена. Парень пользуется случаем выступить перед народом в роли отца отечества.
–Надеется перетянуть на свою сторону избирателей?
Камарк пожал плечами и помахал рукой характерным небрежным французским жестом, – показывая, что не относится всерьез ни к президенту, ни к его заявлениям. У него была красивая мужская кисть – узкая, смуглая, с длинными сильными пальцами, покрытая с тыльной стороны темными волосами. На запястье был золотой браслет, на большом и указательном пальце – массивные кольца.
Он говорил и держался свободно, чуть свысока, как человек привыкший быть в центре внимания. Находившиеся в кафе люди посматривали в его сторону с интересом и уважением. Он был весьма импозантен, в своей черной коже и своем элегантном высокомерии.
Президент, между тем, продолжал свое выступление. Он объяснял, что понимает, какими трудностями «конфинеман» может обернуться для населения. Он обещал всестороннюю поддержку: выплату пособий, отмену коммунальных платежей, кредитные каникулы и прочее в том же духе. На эти цели государство выделяло огромные суммы, миллиарды евро. Президент чуть развел руки в стороны,– получилось опять невпопад: будто вместо поддержки, он выразил недоумение.
Камарк усмехнулся.
–Я даже знаю того, кто ему речи пишет, – заметил он по-французски Клотильде и перевел свои слова по-английски Брыкину.
–Ай ноу ту,– отозвался Брыкин.– Хиз вайф. Как сказать «бабушка»? – он посмотрел на Норова.
–Гранма,– подсказала Ляля.
–Хиз грама,– повторил Брыкин.
Камарк снисходительно улыбнулся, показывая, что оценил шутку, и потрепал Брыкина по плечу. Он со всеми держался мэтром, даже с Брыкиным.
–Приедешь завтра к нам в Броз-сюр-Тарн? – спросила Клотильда Камарка.– У Мелиссы день рождения. Мы собираемся в двенадцать. Она будет рада тебя видеть.
–Она меня помнит? Поцелуй ее за меня! Вообще-то завтра утром я собирался кое-что показать моим друзьям,– он кивнул на Брыкина и Лялю.– Они просили подобрать пару домов для их знакомых из России. Вряд ли мы к обеду успеем завершить… Погоди, а твой отец там будет?
–Конечно! Неужели он пропустит день рождения Мелиссы?!
Камарк заколебался.
–Мне нужно бы с ним переговорить… Я звонил ему пару раз, но он был очень занят… Попробую заскочить на минутку. Ничего, если я приеду с ними?
Просьба была не из приличных.
–Вообще-то мы рассчитывали на определенное число гостей, – замялся Даниэль.
–Даниэль! – предупреждающе подняла голос Клотильда.
–Не волнуйся, я заплачу,– насмешливо бросил Даниэлю Камарк. Это был ответ маркиза лавочнику.
–Дорогие соотечественники! – воззвал президент.– Мы с вами на войне! Но мы обязательно победим!
На этой высокой ноте он завершил выступление. Камарк расцеловался с Клотильдой и отбыл вместе с Брыкиным и Лялей.
* * *
Слова президента о предстоящей опасности не вызвали у посетителей кафе особого страха. Деревенские французы, в отличие от парижан, чрезвычайно оптимистичны; они рождаются и умирают в незыблемом убеждении, что с ними никогда ничего плохого не случится, – для того, собственно, они и выбирают правительство, чтобы оно о них заботилось, – и на этом свете, и на том.
–Так я не понял, это карантин, или что? – спросил кто-то.
–Каникулы,– весело отозвался другой.
Несколько человек засмеялось.
–Какие ж каникулы, если из дома выходить нельзя! – возразила его спутница.
–Он не сказал, что нельзя, он сказал: «не рекомендуется».
–«Не рекомендуется», значит, нельзя.
–Это значит, что ты сам решаешь.
Клотильда с бокалом вина подошла к столу Норова и Анны и присела рядом.
–Какая глупость! – возмущенно проговорила она.– Всю страну запереть на замок!
–Но Кло, ведь это – эпидемия!– возразил Даниэль, тоже подходя и садясь рядом с ней.
Она взглянула на него, и он сразу струхнул.
–Я просто хотел сказать, что здоровье пожилых людей тоже важно,… – принялся оправдываться он.
–Я не собираюсь сидеть дома! – объявила Клотильда.– «Свобода» – это первое слово в девизе Франции. Я свободный человек!
–А вдруг полиция начнет штрафовать за нарушение конфинемана? – предположил Даниэль.
–Пусть только попробует! Я подам в суд! У меня есть право на свободу передвижения! Франция этого не потерпит, она выйдет на улицы! Будет хуже, чем с желтыми жилетами! Правда, Поль?
–Не уверен.
–Но почему? Разве это не возмутительно?
–Потому что французы страшно беспокоятся о своем здоровье. Количество аптек на душу населения здесь больше, чем в любой другой стране.
–Ты одобряешь введение конфинемана? – осторожно поинтересовался Даниэль. Чувствовалось, что он побаивается эпидемии.
–По-моему, это все равно что, увидев таракана, запереться в ванной.
–Но это же не таракан! – возразил Даниэль, несколько задетый.– Это опасное заболевание!
–Грипп. Не холера, не чума, даже не ВИЧ. Просто грипп.
–От него умирают люди!
–Люди рождаются, чтобы умереть, ты ведь слышал об этом? Посмотри статистику смертности на дорогах, – она в разы выше, чем смертность от этого вируса, но ведь никто не требует на этом основании запретить автомобили. Знаешь, Кло, поначалу я, подобно тебе, ожидал от европейцев если не больше мужества, то больше здравого смысла. Немного разочарован… Впрочем, это не мое дело,– неожиданно заключил он, обрывая себя на полуслове.– Мне нравится ваша страна, и не мне критиковать ваши обычаи.
–А вы, как к этому относитесь? – спросила Клотильда Анну.
–К карантину? Не знаю, еще не решила,– задумчиво ответила Анна.– Интересно, как далеко ваш президент намерен зайти? Он ограничится одной-двумя неделями и призывами воздержаться от публичных собраний или же?…
–Будут ужесточения,– уверенно перебил Норов.– Дело не в президенте, этого захотят французы. Они испугаются.
