–Ты по-прежнему наблюдательна. Травма. Только не вполне обычная. Это случилось, когда он еще находился в глубоком пике, Лиз еще только возникла на горизонте. Чтобы подработать, он изредка давал концерты в окрестных городках, выступал как пианист, он очень прилично играет. И вот однажды он сел за рояль пьяный. Играл без нот, ну и оскандалился. Сбивался, забывал, короче, полностью провалился. Примерно на половине он прервал выступление, извинился, поехал домой и в ярости разбил себе обе руки камнем.
–Какой ужас! Сам?!
–Сам, сам. В наказание. По счастью, в это время его нашла Лиз, отвезла в больницу. С правой рукой все обошлось, а левой повезло немного меньше. Кость мизинца не так срослась.
–Он не может теперь играть?
–Может, но хуже. Впрочем, он уже не выступает.
–Господи! Встретить такого человека! И где? В деревне! Подобное, наверное, только во Франции возможно. Да у нас во всем Саратове с его миллионным населением такого не найти.
–Ну, Ваня и для Франции уникален. Хотя они талантливее нас, это очевидно.
–У них с Лиз есть дети?
–Общих нет, только от первых браков.
–Лиз была замужем? – удивилась Анна.
–И довольно долго. Она ушла от мужа ради Жана-Франсуа.
–Ее ребенок живет с ними?
–Нет, девочка осталась с отцом. Здесь дети лет с четырнадцати сами решают, с кем жить: с матерью или отцом.
–И дочь Лиз выбрала отца? Это так необычно!
–Наверное, девочка сочла уход матери предательством, не захотела его понять, не простила.
–Но Лиз все равно ушла.
–Любовь, Нютка, представь себе.
–Не представляю. Получается, что Лиз Жану-Франсуа и мать, и сестра, и жена?
–И друг. Она сильнее характером.
–Думаю, ей трудно с ним.
–Непросто, – согласился Норов.
–А он?… Он ее любит, как по-твоему?
–Скорее, он ей благодарен. С ней он чувствует себя защищенным. Она считает его великим музыкантом, искренне им восхищается.
Некоторое время Анна молчала, обдумывая услышанное.
–А чем акустическая музыка, ну та, которую сочиняет Жан-Франсуа, отличается от обычной?
– Хотел бы я тебе объяснить! У меня есть его записи, довольно много, при желании сможешь послушать. Представь, сначала звучит орган, затем врывается шум улицы, грохот мотоцикла, визг тормозов, какое-то пронзительное хрюканье, кажется, что хворостиной гоняют свинью. Потом раздается хоровое пение… в таком роде… Не то чтобы совсем железом по стеклу, но очень похоже. Моего терпения хватает на две минуты.
–Андеграунд?
–Чтобы не употреблять нецензурных слов, пусть будет андеграунд.
* * *
Радиостанция в машине Норова играла классическую музыку.
–Какая красивая мелодия! – восхитилась Анна.
–Это увертюра к «Кориолану».
–А кто композитор?
–Бетховен, конечно. Эх, черт! Надо было сказать, что я.
–Ты так хорошо разбираешься в музыке!
–Совсем не разбираюсь. Просто это одна из самых известных вещей, можно сказать, шлягер.
Они въехали на пригорок; с одной стороны дороги тянулся лес, с другой виднелся дом с большим участком, на котором за тонкой проволочной оградой, паслись две лошади и овца, заросшая длинной грязной шерстью так, что не было видно ног. Овца подняла голову и с любопытством уставилась на машину.
–Какая забавная! – улыбнулась Анна.– А почему ее не стригут?
–Да они и сами не очень стригутся, ты же видела.
–Но ведь ей, наверное, тяжело двигаться?
–Ничуть. Это французская овца – немытая, но жизнерадостная. А лошади, чувствуется, наши, русские, смотри, какие понурые.
–У нее и правда добродушное лицо!
–У овец – морда.
–А у этой – лицо! Она очень симпатичная. Признайся, а Жана-Франсуа и Лиз ты тоже подкармливаешь? – вдруг без всякого перехода спросила Анна.
–Что значит, подкармливаю?
–Даешь им денег? Только скажи честно.
Норов помялся.
–Почему ты так решила?
–Уж очень Лиз перепугалась, когда ты принялся ругать благотворительность. К тому же я знаю тебя. Что бы ты ни говорил, ты не можешь не раздавать другим. Ты будешь это делать, даже когда у тебя ничего не останется.
–Ну, я действительно, подбрасываю им кое-что время от времени. Делаю подарки, выдаю бонусы, но немного… – Норов говорил виновато, будто его уличили в глупом проступке.– Правда, немного.
–Золотые сережки Лиз ты подарил?
–С чего ты взяла?
–Потому что я знаю твой вкус. Сколько я таких сережек для твоих подарков в свое время заказывала у Юры, ювелира! И кольцо тоже? И подвеску? А часы у Жана-Франсуа на руке? Очень красивые, совершенно не вяжутся с его потрепанным прикидом.
–Часы, между прочим, совсем не дорогие.
–Недорогие ты бы не стал покупать! Значит, ты им даешь деньги, делаешь подарки, платишь, наверное, вдвое…
–Да нет же!
–Сколько ты им заплатил за дом?
–Какая разница?
–Просто любопытно. Это коммерческая тайна?
–Ну, две сотни.
–Сколько?!
–За пять лет вперед.
–По сорок тысяч за год?! За пять лет?! Ты шутишь?! Они тебя об этом попросили?
–Да нет… я сам предложил… У них были финансовые проблемы, мне стало их жалко…
–С ума сойти! Во-первых, за такие деньги наверняка можно купить собственный дом. Во-вторых, если ты платишь за пять лет вперед, хотя бы получи скидку!
–Я же хотел помочь им, а не нажиться, – проворчал он.
Анна покачала головой.
–Это не у меня – «снег всегда», а у тебя! – с осуждением заметила она.– Между прочим, Жан-Франсуа мог бы вести себя с тобой и повежливее, с учетом всего, что ты для них сделал.
Норов усмехнулся.
–Французы учтивы, но благодарности от них не жди, я имею в виду искренней, а не потока вежливых фраз. Для этого они слишком самодовольны, каждый мнит себя мэтром. Когда им что-то перепадает, они решают, что их наконец-то оценили по заслугам. К тому, кто им дает, уважения они не испытывают, думают, что ему просто деньги некуда девать.
–Я уже заметила это по репликам Жана-Франсуа. А знаешь, в этом они очень похожи на нас.
–Разве что в этом. В целом, они гораздо симпатичнее: отзывчивее, приветливее, вежливее, терпеливее. Очень легкие в общении и жизни. Мы совсем иные.
–Может быть, в нас сказывается лишь неумение себя вести? Мне кажется, в русских очень много красивого.
–Например, у них бывают глаза круглые.
–Я серьезно! – засмеялась Анна.
* * *
Ля Рок, куда Норов привез Анну, был небольшим средневековым городком, популярным у туристов, с замечательной рыночной площадью четырнадцатого века. Выстроенная в форме правильного прямоугольника, с большим каменным колодцем под навесом посередине, она была заново вымощена серым гладким булыжником. Вокруг нее стояли деревья со скамейками под ними. Каждый вечер здесь собиралось местное население: на дорожках бегали и играли дети; куря самокрутки, громко спорили на скамейке трое здешних алкашей, совсем опустившихся, но мирных, а у их ног дремали две облезлые большие собаки. Когда солнце садилось, включали прожектора, дающие снизу разноцветную причудливую подсветку.
С четырех сторон площадь окружали двухэтажные каменные дома с просторными крытыми аркадами и колоннами; в первых этажах располагались кафе и ресторанчики. Вечер был теплым, солнечным, и на каждой террасе сидело по нескольку посетителей. Норов и Анна сели в угловом ресторанчике, – он был понаряднее прочих: возле столов красовались переносные подставки с цветами; на деревянных, удобных стульях лежали подушки и пледы. На черной доске у входа были написаны мелом названия предлагавшихся десертов, которые тут подавались вечером, помимо напитков, – большая редкость для деревенских кафе.
Норов заказал бокал красного местного вина себе и розового, помягче, – Анне; от десертов она отказалась. Укрыв пледом ноги, зажмурившись и запрокинув к солнцу бледное красивое лицо, она молча наслаждалась теплом.
–Можно я возьму твой плед? – попросила она, открывая глаза.
–Конечно, мне он все равно ни к чему. Тебе холодно?
Она укуталась пледом поверх пуховика.
–Знобит немного, должно быть, после перелета,– с виноватой улыбкой ответила она. – Почти восемнадцать часов в дороге! Из Саратова в Москву, потом во Франкфурт, из Франкфурта – в Тулузу. Да и не выспалась.
Она выглядела утомленной; легкий макияж не скрывал теней под большими глазами.
–Хочешь, вернемся?
–Нет, нет! Тут так хорошо! Тепло.
–Март. Термометр в машине показывал шестнадцать, а когда ты прилетела, было двадцать.
–Двадцать градусов! С ума сойти. А у нас ночью минус десять…
Из кафе вышел невысокий блондин лет тридцати пяти, в узких черных брюках, цветном жилете и щегольском бордовом шарфе, завязанном вокруг горла. Сощурившись на солнце, он огляделся, увидел Норова с Анной и подошел:
–Salut Paul! Ca va?
–Merci, Daniel, рas mal. Анна, это Даниэль, Даниэль это Анна.
Последовал обмен приветствиями.
–Впервые у нас? – спросил Даниэль.
Анна кивнула:
–Сегодня прилетела.
–Нравится?
–Очень.
–Сегодня – хороший денек, вам повезло. Profitez. (Пользуйтесь). Не хотите попробовать профитроли? Рекомендую. Наш кондитер ими гордится.
–У вас тут свой кондитер?
–И очень хороший.
