Леопольд Валлберг "Соломенный век: Сутемь"

Юноша, несомненно, счёл бы способ тушить огонь водой более эффективным, за которой и ходить не надо – вот она в двух шагах, бери ладошками и плескай на костёр. Если бы не объяснение матери, он бы так и сделал, подумав, что повариха, загребая огонь, хочет его таким образом потушить. Та в этот самый момент повернула голову, внимательно вслушиваясь к тому, что происходило в лесу. Затем медленно поднялась и, встав на цыпочки и вытянув голову, начала настороженно озираться. Сидя в овраге, они могли не увидеть, что к ним кто-то приближается. Так оно и было, но только когда раздался тихий щелчок снятого предохранителя на пистолете, который она вытащила из сумы, другие двое сразу встрепенулись. В этот момент вдалеке между деревьями промелькнули силуэты.

Притаившись в овраге, троица некоторое время внимательно наблюдала за ними, пока к своему облегчению не убедилась, что приближающиеся люди опасности не представляют. Повариха глубоко вздохнула, приподняла руку с пистолетом, который прятала в складках платья, и поставила его опять на предохранитель. Внешне она выглядела сдержанной, но мелкая дрожь на руках выдавала, какое внутреннее напряжение на неё давило.

Вскоре двое мужчин спустились в овраг.

– Это – все? – удивлённо спросил охотник, остановившись и переводя дыхание, а заодно поочерёдно осматривая горемык.

– Я ему говорил… – Рол с оправданием пожал плечами.

Он сбросил лук с копьём в сторону и прошёл к костру, вынимая на ходу оставшиеся съестные припасы из сумы – куски вяленого мяса, завёрнутые в тряпицу. Чем богаты, тем и делимся. Часть того, чем его в спешке угостили, он съел по дороге, запив водой из ручья, остальное оставил для других. Заглянув в горшок, он по-простецки нарезал туда мясо, размешал кашу и попробовал её на вкус. Топора в ней не хватало, однозначно, а в остальном – съедобна и сытна.

– Ешьте и в дорогу, – сказал он, приглашая к трапезе. – Мы бегом за час добрались, пешком нам понадобится часа два-три.

Зачерпнув ладонями воду из ручья, он обмыл себе вспотевшее лицо. Его жена – Милла, о судьбе которой с таким беспокойством спрашивали дочери охотника, – в это время обнималась с оным. Судя по характеру объятий, эти два человека должны были быть очень близкими родственниками. Если бы их спросили, то они бы подтвердили догадку, сказав, что являются друг другу братом и сестрой. Кто старше, было на лицо – волосы брата уже подёрнула седина, в то время как сестра на вид была ещё далека от старости.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, намекая глазами на некие обстоятельства.

– Всё в порядке, – тихо всхлипнула Милла, отрываясь от брата и утирая лицо. – Как твои?

Они уже очень давно не виделись и теперь были несказанно рады встрече. Старший брат всю жизнь служил младшей сестре верным защитником, а это навсегда врезается в отношения друг к другу, какого возраста бы они ни достигли. О таких братьях мечтает каждая женщина.

– Сидят в норке под замком и терпят, боясь высунуть носик наружу,– ответил он шутливо на вопрос, вызвав на лице сестры улыбку. – Иди, ешь. За меня не беспокойся, я не голоден.

– Аким, мой брат, – сказала Милла, знакомя его со своими спутниками. – Это Марья. Дарий, её сын. В прошлом году к нам переселились.

Рол при этих словах усмехнулся:

– Да, дружище, давно ты уже не заглядывал к ним в гости! Совсем в отшельника превратился.

И хорошо! – можно было теперь с убеждением добавить. Иначе неизвестно, кто кого и куда вёл бы сегодня через лес.

Не доходя до озера, пятёрка людей свернула к Стрижиной горе. Взобравшись на холм, они немного передохнули. Мужчины не чувствовали себя уставшими (молодой человек и вовсе считал себя в силах ещё раз запросто взбежать), но Милла была не в состоянии держать такой быстрый темп, в какой ноги сами так и порывались пуститься. Прямо перед ними за деревьями величественно возвышалась скала. Охотник цепким взором бегло осмотрелся. Лишь опытный глаз смог бы заметить в этой чащобе следы человека и, вскарабкавшись на пологую верхушку холма, обнаружить за кустами шиповника дверь землянки. Впрочем, следопыта давно бы уже учуяла бдительная собака. Нет, она бы не стала лаять и ограничилась тихим условным рычанием, которое было не услышать снаружи. Но хозяева знали бы уже о приближении чужого человека.

Охотник, не заметив возле своего жилица никаких изменений после ухода, издал негромкий своеобразный свист. Для собаки это значило: я возвращаюсь, всё в порядке. А то, что с ним гости, она и так должна была уже услышать.

В жилище царил сумрак, в котором после дневного света трудно было что-то разглядеть. Поэтому вошедший не сразу бы увидел в пяти шагах перед собой девушку с винтовкой в руках, которая стояла в приоткрытой двери второй комнаты, где к тому же было темнее. Излюбленный приём хищников, которые превосходно умеют подстраиваться под световые условия – притаиться в тени и подпустить к себе жертву на расстояние решительного прыжка. Единственное, что выдало бы девушку – это тихий металлический лязг оружия. Сердитое рычание собаки в углу за дверью – и жертва в ловушке. Крайне неудобное положение, когда на тебя с двух сторон готовы напасть при первом неверном движении. Можно даже сказать: безнадёжное. Собака – меньшая беда, пусть она и большая, успеет больно покусать, прежде чем её одолеешь (в дверях не особо помахаешь палкой, для этого нужно выскочить назад). Более серьёзным противником был тот, кто целился с твёрдым намерением убить, а не облаять. Не важно – из винтовки или лука, который умелый стрелок тоже мог использовать. Высота крыши в проходе позволяла держать лук натянутым, не будучи сильно скованным.

Пока вся группа не вошла, девушка всё время держала винтовку наготове в полуопущенном положении, так и не двинувшись с места. Глазами только повела, советуя отойти побыстрее к стене, заодно вскользь осмотрев, кто с чем в руках. Когда затворилась дверь и перекладина легла в упор, она позволила себе расслабиться.

Разрядив винтовку, она отставила её в угол за дверь – на место, где она всегда стояла. В этот момент из-под её рук выглянула мордашка девочки и, только увидев знакомые лица, вынырнула и побежала к ним. Бросившись на шею Милле, она шёпотом запричитала, не в силах больше сдерживать чувства, переполняющие её детское сердечко:

– Тётя Милла, тётя Милла! Я так переживала, так переживала!.. Думала, когда вы наконец-то придёте, а вдруг на вас по дороге нападут?..

Сколько тут было радости! Женщины обнимались, плакали и тихо (насколько получалось в таком возбуждённом состоянии) говорили друг другу то, что обычно первым лезет на язык: как давно они не виделись, как соскучились, как похорошели, и прочее, и прочее… Марья в это время стояла в стороне, с умилением наблюдая за трогательной сценой. А глаза гостьи уже бегали повсюду, оценивая обстановку. Одно дело – судить человека по одёжке, и совсем другое – по его жилищу. Хорошо одеться можно легко, для этого не обязательно даже уметь шить – было бы чем выторговать добротную одежду. А вот построить жильё, в котором будет при любой погоде уютно – это тяжёлая работа.

Осматривая землянку, сразу видно было – человек, построивший её, не боится никаких трудностей. Марья была знакома с Миллой уже почти год и охотно с ней общалась. Та упоминала в разговорах ранее, что у неё есть брат, который живёт отщепенцем, но лишь как-то вскользь и как будто нечаянно, что заставляло строить на этом месте догадки. А матери-одиночки очень любят это делать. Исходя из мягкосердечного характера сестры, Марья рисовала себе её брата соответственно – с определёнными поправками на мужской характер, естественно.

Аким в реальности оказался едва ли не идеальным мужчиной. И хорош собой – не худой, но и к полноте не расположен, ростом – чуть выше среднего, лицо мужественное, решительное, волосы и борода в ухоженном состоянии. Умелый строитель и добытчик. Сказочно богат (за винтовку с пистолетом любой душу продаст и того будет мало) – наверняка прячет где-то в тайнике сокровища, не здесь ли под горой? Молодая жена, сказочно красивая и смелая (а ведь выстрелила бы, глаза не врали), лапочка-дочка – понятно теперь, почему живёт отшельником. На такую жену слишком много глаз бы смотрело с неоднозначным выражением (чаще с однозначным) в охотничьем селении, где одиноких мужчин было больше, чем семейных. Марья знала, каково это – чувствовать на себе взгляды, которыми тебе под одежду готовы лезть и осматривать с ног до головы (впрочем, необязательно до головы, можно и чуть выше середины на самом интересном остановиться). Вроде и приятно, особенно когда мужчина не плох собой, но с другой стороны – надо оно тебе, если ты для него всего лишь утеха на час? Красавицей нужно быть, чтобы мужчина от тебя голову потерял и захотел остаться насовсем. Такой вот, как эта девица. Ей, если по-хорошему, самое место на троне – владычицей краёв восседать, а не в глухом лесу жить.

Пара прямо на зависть – что для мужчин, что для одиноких женщин. Ну почему другим всегда везёт больше? Почему?! Впрямь хоть от обиды вой, стоя скромно в уголке. Одно счастье и вся её гордость – сын. Такого отца бы ему, как хозяин этого дома, чтобы было на кого ровняться. Надо на ногу этому несмышлёнышу наступить, чтобы не пялился на чужую жену, как остолоп. Блюди приличия, чтобы по носу не щёлкнули.

– Здрасте, – пролепетала девочка, решив перенять на себя заботу о гостях. – Вы есть хотите? Пойдёмте, садитесь, я вас накормлю… Вы, наверное, устали и проголодались после дороги?

Не дожидаясь ответа, она подхватила гостей за руку и усадила за стол, начав радушно обхаживать. Как кукол, которые не умеют говорить «нет». За кратчайший срок девочка перезнакомила всех между собой: это папа, его по-настоящему зовут Аким, но мы называем просто «папа»; это Кира, это Аза, она умная, команды умеет выполнять и не кусается, если её не злить, сейчас она больная лежит, потому что её медведь ударил, но уже выздоравливает; это мои куколки, я не придумала им имена, просто называю «папа» и «мама». Ну, их вы, наверное, знаете: это тётя Милла, а это дядя Рол. Себя забыла представить (типично ребёнок), да. Вета.

Подбежав к девушке, которая успевала участвовать сразу в двух разговорах – с Миллой (за долгое время так много накопилось, что за день не выскажешь, один вчерашний чего стоил) и с мужчинами, – Вета легонько дёрнула её за рукав и что-то шёпотом спросила. Видимо, спрашивала, чем накормить гостей. Марья уловила только первое слово, с которым дети обычно начинают обращение к взрослому: «Мам… (а можно, а где, а как)».

Странно это было. Отца она представила «папой», назвав после этого его имя, а маму представила только по имени: Кира. И всё. Никаких дополнительных описаний. И когда девочка рассказывала что-то гостям (а она рассказывала почти не умолкая, в пол-голоса, сходя в шёпот, когда ей казалось, что говорит слишком громко), то она тоже говорила: «Кира», а не «мама». Но в то же время если она напрямую обращалась к ней, то чаще называла «мама». Да и чересчур молодой Кира выглядела, чтобы быть Вете матерью, кроме если она родила её, сама ещё будучи девочкой-подростком.

А на самом деле ли она жена? Слишком похожа она была на Акима, и это бросалось к глаза. Похожа – как дочь на отца. Тут догадки начинали уходить в плоскость неприличных подозрений.

В оправдание можно сказать, что в некоторых случаях отношение отцов к дочерям далеко выходят за рамки родительских, и это хороший повод жить отдельно от всех – если чувства взаимны. Это, конечно, большая редкость. Хорошо ли, плохо – другой вопрос. Чтобы люди не выносили его на общий суд, есть только один действенный способ: переселиться подальше, где можно выдавать себя за мужа и жену, не боясь разоблачений.

Можно сколько угодно рассусоливать моральные принципы, но таков естественный инстинкт мужчин: желать более молодое и красивое женское тело. Протяни любому два яблока на выбор и, если у него здоровые зубы, то он выберет свежее и спелое, а не прошлогоднее. Говорить ничего не надо – глаза сами верно оценят, а руки потянутся. Все об этом знают. И счастлива должна быть девушка, которая ни разу не подверглась со стороны отчима попытке получить её тело.

Знала Марья, что и за её спиной некоторые шушукались, почему это она не заводит себе мужика – мало ли тут нормальных? И сама не такая уж уродина. Тоже смотря с какой стороны любоваться. Ан нет – живёт со взрослым сыном, которому уже самому пора заводить семью. Ужель всё ещё от материнской груди не отучен и прикладывается в охотку по вечерам?

Не переезжать ведь теперь каждый год из-за сплетен, когда уже невмоготу становится! И сыну тоже в лоб не заедешь вопросом, как он думает дальше свою жизнь строить, чтобы перед людьми не стыдно было за то, что взрастила «маменьким сыночком». Хотела как лучше. Чтобы вырос настоящим мужчиной, а не хамом, для которого ты через пару лет не больше, чем метла в углу. Отдавала всё самое лучшее: ему – сочный кусок мяса, себе – с прожилками; ему – мякоть хлеба, себе – краюшку. Да, врала, что у самой такие вкусы! И выкручивалась, как могла, чтобы для него достать какие-то вещи. Книжки, чтобы читать научился и его не называли тупым болваном. Поделки-игрушки, которые нравятся мальчишкам. Ну, не разбирается она в этом! И мастерить из дерева совершенно не умеет – гвоздь, и тот криво вобьёт, ещё и пальцы поранит! Рада была, если с местными сорванцами в разбойников играл, а потом упрёки выслушивала, что ему мужская рука дома нужна, которая и по столу хорошенько кулаком стукнет, и покажет, как правильно что-то делать, а то так глядишь, совсем распоясается, да в настоящего разбойника превратится. А в последний год прибавились всё более настойчивые советы свести его с девкой, вон ведь, каким бугаем уже вырос! Не нравится парочка здешних – пусть в город ступает, себя, так сказать, показать, да на других людей посмотреть. Стыдно должно быть парню сидеть дома, как девке, и ждать, что счастье само в дверь постучится.

Беда это, что нынче вокруг творится, а с другой стороны наконец-то появился хороший повод не просто навести сына на нужные размышления, но и заставить сделать свой самостоятельный выбор. Видела Марья, какими глазами он смотрел на воинов крепости, когда они целым отрядом приходили в Сходку! И стычки с чужаками тогда были – не в самой деревне, а дальше, на берегу. Отряд ещё месяц в деревне располагался, пока всё более-менее не утихло. Да и потом скауты регулярно навещали, проверяли, с мужчинами разговаривали о своём. Вот она: игра в разбойников по-настоящему. Иди, сына, играй, живи этим! Хочешь ведь, слепой только не увидит. Ты был её единственным помощником во всём, спасибо тебе сердечное за это! Она большая тётя, всю жизнь как-то одна справлялась правдами и неправдами, ты тоже теперь этому научиться должен, а не сидеть у неё под крылышком.

Так и не сказала… Не успела.

Знает, что сама виновата, а выплакать своё горюшко некому. Засмеют же.

– Тебе больно? – спросила Вета с сочувствием.

Только теперь Марья заметила, что у неё текут слёзы. Накрутила себя, как будто и без этого эмоций мало было. Вчерашние ещё переварены не были, присоленные сегодняшними, а тут ещё добрая порция. В виде исключения крайне хороших. Давно она не чувствовала себя среди людей так тепло принятой. Словно окоченевшая в натопленную баню зашла. С хозяевами ещё не поговорила, а уже раскисла в лужу.

– Немножко, – согласилась Марья, быстро вытеревшись. – Спасибо тебе, ты очень добрая девочка! И такая чуткая… И накормила нас вкусно.

Так отвечают обычно, исполняя роль кукол – благодарят и хвалят будущую хозяюшку. Игра игрой, но слова всегда глубоко западают в детские души. Что посеешь, то пожнёшь – эту простую истину нельзя забывать.

Марья не соврала – еда была вкусной, хоть и холодной. Накрывая на стол, Вета сетовала, что им нельзя разводить огонь, поэтому подогреть не получится. После пережитого кошмара, ночёвки впроголодь под открытым небом и странствий в лесу, предложенное жаркое из оленины с лепёшками казались царским обедом. Первый кусок с трудом лез в горло, но после него аппетит разыгрался вовсю. Сказались и переживания, и напряжение последних суток.

Вета, растрогавшись от полученной похвалы, обняла Марью.

– Правда?

– Правда, – искренне подтвердила Марья.

Украдкой она показала глазами Дарию в сторону мужчин. Те, переговорив с женщинами о самом важном, занялись собакой в углу, которая едва ли не визжала от радости (Я! Я тут любимица! Наконец-то вы это вспомнили) – осматривали её рану под повязкой и обсуждали, насколько хорошо у неё обстоят дела. Милла с Кирой выплеснули друг на друга свой наплыв чувств и не прочь были присесть, составив компанию гостям. «Будь мужчиной, уступи дамам место», – можно попросить мальчика или подростка, но если юноша сам до этого ещё не доходит, то это признак неверного воспитания. Так вот.

Дарий понял, пусть и запоздало. Тоже растерян и весь на эмоциях. А тут ещё такая обворожительная девушка, что в дрожь и краску попеременно бросает. И это при том, что она ещё не подошла к нему ближе – что как раз собиралась сделать. Спохватившись, Дарий смущённо поблагодарил Вету за еду, спешно встал со скамьи и перешёл в угол, присев на корточки. Подальше от огня, так сказать, чтобы не обжечься.

– А что это за порода? – спросил он мужчин, чтобы завязать разговор.

Молодчина, нашёл хороший повод. Ему и на самом деле интересно было узнать, что это за порода собаки. Таких в лесу никто не держал, если – то обычных дворняг, для охраны от мелких лесных воришек. Кто из охотников был посмелее, держал волкодавов, чтобы на более крупных хищников натравливать. Это более хлопотное дело. Таких зверюг вскармливать и воспитывать сызмальства нужно, чтобы на своих людей не бросались. А эта – ни то, ни другое. Похожа на овчарку, но кого ей пасти в лесу? От таких собак большой толк только в городах, где есть равнины, чтобы держать стада. На медведя бросилась, вот вам и результат – лежит полуживая. Поправим: сидит. И чуточку лучше, чем «полу». Стоять даже может. Ходить – тоже, но видно, что на одну лапу слегка припадает (интересно – команду «Дай лапу!» знает?).

Как и Марья, Дарий тоже успел для себя поставить Акиму статус, который он по его мнению заслуживал (да ему, если по-хорошему, на троне вождём племени сидеть, а не в лесной землянке на полу – редкое огнестрельное оружие дома, собака редкой породы, которая умнее некоторых людей, редкая красавица… ух…). И Дарий строил в уме свои догадки, кто Кира на самом деле приходится Акиму и Вете. Он также слышал, как и о чём все разговаривают (ушки на макушке), и должен был заметить эту неразбериху в обращениях Веты. Как и Марья, и он в конечном счёте совсем запутался в этом интригующем вопросе, который его, возможно, волновал даже больше матери. Но он точно не решился бы спросить первым. Вообще рад был, что с хмурыми мужиками судачит, а не с плаксивыми бабами за столом краснеет, пряча глаза, и заикается.

– Я тоже сегодня плакала. – Вета между тем делилась с гостьей своими переживаниями. – Мне было страшно. За папу. И за тётю Миллу. Кира меня успокаивала, говорила, что папа сильный, против троих устоит, а с ним ещё дядя Рол, это уже шесть получается. А я говорю: «А вдруг их будет десять?» А Кира говорит: «У них пистолет есть, в нём семь патронов. И два лука, Посчитай, сколько будет». Я посчитала по пальцам – если в каждой сумке двадцать стрел, то вместе получается…

Вета быстро перебрала пальцами, заново высчитывая в уме простую математическую задачку.

– Сорок семь. Ну, это много! Даже если через раз промахнутся… Это надо на два поделить… (Ещё немного вычислений на пальцах с комментариями самой себе шёпотом). Двадцать… Двадцать три… И половинка от единицы. В общем, я успокоилась немножко.

Довольная тем, что всё правильно посчитала, Вета и сейчас успокоилась.

– А потом я Азу гладила. Она тоже, наверное, переживала. Она обижается, когда её оставляют долго дома и не берут на охоту. Когда её медведь чуть не убил, я тоже боялась и плакала.

Кира заботливо усадила Миллу на скамью рядом с Марьей и присела напротив. Отдохнуть после эмоциональной встряски. Сегодняшняя встреча никак не шла в разряд обыденных, ведь она могла и вовсе не состояться. Чудом спаслись – иначе не скажешь – а теперь сидят да радуются, а не связанные со слезами отчаяния против воли уходят в плен к иродам-чужакам. Такое не спрячешь в душе, как ни старайся. Да и не получится, когда с тобой общается девчушка с такой открытой душой, что прямо читай и плачь. «Боже, какая эта она прелесть! – трепетало сердце в груди Марьи. – Если ты есть там, наверху, – обереги её и дай ей здоровья и сил вырасти такой же чистой!»

Взрослая женщина понимает: это вопрос времени, когда она в полной мере поймёт, какими гадкими людьми наполнен мир вокруг и какими отвратительными мыслями они порой движимы. Но пусть это время для неё не спешит приходить и нещадно разбивать в осколки нежное, доверчивое сердечко! Хотя бы для неё…

Вета примостилась рядышком и прильнула к «маме» в поисках утешения.

– Я тогда больше боялась, – вздохнув, созналась она с чувством вины. – Я папу, конечно, очень сильно люблю, и тебя, тётя Милла люблю ужасно, но вы же вернулись целыми! А Аза тогда была сильно раненая, лежала и не двигалась, так, что я думала, что она умрёт.

Кира, прижав к себе Вету, которая готова была разреветься и оттого кусала пальцы, словно всё описанное сейчас заново происходило, погладила её по плечу и чмокнула в макушку.

– Вам надо было этого медведя на шкуру пустить, чтоб знал! – строго наказала девочка Кире, спуская таким образом свои эмоции.

– Пустим, если ещё раз придёт, – пообещала та, тихо смеясь.

– Конечно, придёт… – фыркнула Вета. – Нашли дурака. Прямо в дверь постучит и будет извиняться – я вашу собачку нечаянно поцарапал, простите, я больше не буду, вот вам бочка мёда…

Женщины, зажав рты, хором тихо прыснули. Сказочница. Даже голос подстроила, сделав по-медвежьи грубым. С такой даже на минуту не соскучишься. В один миг до слёз доведёт, а в следующий до смеха, обтереться не успеешь.

– Он вас обоих увидит и такого драпу даст, что только пятки видно будет!

Каким-то чутьём уловив, что гостья не верит во всю серьёзность высказывания (чтобы медведь хрупкой девушки испугался? Ха! Облизнулся бы скорее), Вета подхватила руку Киры и положила её на стол ладонью вниз. Сопротивление было бесполезным – легче было позволить с собой обойтись, как с безвольной куклой.

– Вот, смотри! – Вета показала на два заросших шрама на тыльной стороне руки. – Она даже с волками не боится драться! Вообще сумасшедшая! Папа её на охоту отпускает, они теперь по очереди с Азой ходят. Олениху на свой день рожденья одна свалила, папке тащить пришлось. Запыхался, а сам шутит – говорит: «Я хотел бы больше Киру на руках понести, но косуля тогда не захотела бы с нами идти, чтобы попасть на обед, поэтому пришлось так вот сделать…»

Ещё один приступ прикусываний кулаков. Как ни прячь глаза, а они выдают: одним крайне приятно, что её готовы носить на руках (и делают это – заговорщицкое подмигивание Акима служило красноречивым доказательством. Интересно – чья сегодня была очередь быть такой осчастливленной?), а другим завидно. В положительном виде, не злобно. Нет такой женщины на свете, которой было бы неприятно оказаться на руках любящего мужчины (хватило б ему только сил).

– Хватит тебе нас смешить! – шикнула Кира. – Вдруг там медведь за дверью подслушивает? Так и скатится вместе с бочкой кувырком с горки от смеха.

Теперь настал черёд девочки прикрывать ладошкой рот и утыкаться в плечо рядом сидящей, чтобы не расхохотаться во весь голос. Не так страшен бродящий по лесу медведь, как свора отъявленных злодеев. Если разговаривать негромко, то звуки голосов нельзя было услышать под горой – стены землянки почти полностью приглушали их, остальное тонуло в зарослях снаружи и естественном шуме леса. А подняться наверх исключительно из любопытства только дурак бы надумал. Но кто знает, сколько нынче дураков на свете?

– Иди, принеси сумку Миллы! – велела Кира. – Там твоё задание.

Вскочив с предвкушением со скамьи, Вета побежала за сумкой и принесла её. Пошарив в ней, не спросив при этом разрешения у владелицы даже взглядом (верный признак семейного правила «Всё, что моё – это и твоё. Бери, не спрашивая»), Кира вытащила пистолет. Аккуратно повертев его в руке, она умелыми движениями вынула магазин, проверила, пуст ли затвор, и передала Вете. Молча, без объяснений. Только вздёрнула утвердительно бровями.

Девочка, внимательно проследив за всеми махинациями, взяла опасную игрушку и начала выполнять то, чему её, очевидно, неоднократно заставляли учиться: правильно держать пистолет. Крепко, двумя ручками. Всё-таки не пистолетик, а махина сорок пятого калибра. Отдача от выстрела будет для детских рук сильной – поэтому и правильно стоять важно, когда целишься. Чтобы по лбу не получить и не разбить его до крови железякой. Так, как будто делаешь шаг вперёд. Руки вытянуть на всю длину вперёд и поднять напряжёнными на уровень глаз. Мушка впереди должна сойтись в прорези целика на одной линии с целью. Взвести курок, снять с предохранителя, выстрелить.

Щёлк!

Кира похвально кивнула. Пока Вета тренировалась, она неспешно вытаскивала патроны из магазина и складывала их в свободную чашку, чтобы не укатились. Одновременно она успевала одним ухом слушать и то, о чём тихонько толковали между собой мужчины в стороне. Понаблюдав за этими двумя женскими особями, можно было заметить в них много общих черт, но и столько же разительных различий. Вета своим поведением походила на собаку, которая ко всем дома подбегает, открыто радуется и ластится, отвлекаясь то на одно, то на другое дело. «Погладь меня!» – так можно выразить её постоянную потребность, не зависимую от сиюминутного настроя. Кира больше походила на кошку, которая вроде сидит и занята своим делом, но в то же время ничего не упускает из виду и всё слышит чутким слухом. «Хочешь погладить – подходи сам, там посмотрим, в каком я буду настроении: мурлыкать или шипеть», – говорил её вид.

Когда Вета демонстрировала шрамы на руке Киры, Марья успела увидеть намного больше. Состояние этих рук плохо сочеталось с остальным внешним обликом. Фигура и осанка у девушки были безупречными, движения мягки, как у кошки, но полностью лишены какой-либо девичьей жеманности. Черты лица своеобразны – всё в нём есть: и изящество линий, которые с первого взгляда вызывают симпатию, и строгость в выражении, когда лицо спокойно – видно, что это не просто человек разумный, а ещё и охотно размышляющий, – и даже какое-то величие, скрытое в манере держать голову – не вжимая её в плечи (я глупая, простите и любите такой), но и не задирая нос (вы глупые, но я вас прощаю, если вы полюбите меня такой). Брови и ресницы – на зависть всем девушкам, губы – чувственные и утончённые, жаждущие поцелуев (таких сладких, чтобы не оторваться, пока задыхаться не начнёшь). От уголков рта идут складочки, которые придают лицу с суровым выражением (как прежде с винтовкой наготове) ещё больше решительности и строгости, а при переживаниях – ещё более глубокой чувственности и сострадательности. Но сильнее всего завораживала улыбка, показывая истинную внутреннюю доброту. Кира ни разу открыто не рассмеялась – словно прятала смех в себе. Прикусывая большой палец, она отворачивала голову и почти беззвучно тряслась – издавая помесь тихого хохота и всхлипывания вперемешку с завыванием (не могу, сейчас лопну, держите меня). Сам смех искрился по всему лицу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70396570&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.