Он был смышленый малый. На него было обращено внимание, и ему даже была выдана стипендия теории машиностроительства. Окончил он университет одним из первых.
Директор фабрики, на которую Томас поступил, мистер Огара, не имел никакого понятия об университете. Свою карьеру он начал много лет тому назад в качестве заведующего предприятием.
Но мистеру Огара посчастливилось: в то время директором фабрики был так же, как и он, ирландец.
Директору фабрики чрезвычайно понравилась его исполнительность и организаторские способности и, главным образом, то, что на него можно было положиться. И когда однажды Огара обратил внимание правления треста на то, что для уменьшения трения ремней следует заменить шестиугольные винты овальными, сам председатель треста остановил на нем свой благосклонный взгляд.
Пять лет спустя ему доверили пост директора той фабрики, на которую впоследствии поступил Томас Гирн.
Томас сгорал от нетерпения применить практически свои знания, облегчить и усовершенствовать технику.
Он сидел целые ночи над составлением планов новых машин и инструментов.
Он провел годы упорной, тяжелой работы в совершенном уединении и полной отчужденности от всего света.
Единственным, посвященным в работу Томаса, был старый Зилас. Почти еженедельно Зилас Гирн получал от Томаса подробнейшие письма с техническими разъяснениями и зачастую с объяснительными чертежами.
– Ничего не понимаю, – говорил тогда Зилас, энергично потягивая свою трубку, потом растроганно думал:
– Какой же это ученый мальчик!
Но, наконец, Томас достиг своей цели. Он изобрел машину, увеличивавшую вдвое производительность рабочего и гарантировавшую ему большую безопасность.
С этим изобретением он отправился к мистеру Огара.
Бывший мастер бросил беглый взгляд на чертежи – плод двухлетней упорной работы – и спросил:
– Что это за штука?
– Видите ли, мистер Огара, эта машина требует вдвое меньше рабочей силы, чем наши машины. Кроме того, при ее применении возможность смерти или увечья среди рабочих от несчастных случаев совершенно исключается.
– Сколько она будет стоить?
– Я полагаю, около двухсот тысяч.
Из-под отекших век мистера Огара мелькнул в сторону Томаса ядовитый зеленый огонек.
Директор засмеялся.
– Вы мечтатель, мистер Гирн. Чтобы заменить старые машины новыми, нам нужно около полумиллиона. И к чему это, спрашивается? Пока еще рабочая сила сравнительно дешева.
– Да, но ведь эта машина делает невозможными несчастные случаи…
– Что-о?.. – спросил Огара. – Мой уважаемый сэр, я вам советую бросить все это и заниматься больше своим собственным делом.
С этого дня Огара более не выносил Томаса и на каждом шагу старался причинить неприятности своему подчиненному.
Огара сильно раздражало сознание его собственного невежества и ограниченности в сравнении с Гирном.
И так Томасу Гирну не везло в течение долгих двенадцати лет.
Его характер сильно изменился. Он стал раздражительным, подозрительным и одиноким.
III. О смерти Зиласа, о сухом лете и об одном упрямом осле
В течение двенадцати лет, с тех пор как Томас Гирн покинул ферму и поступил на фабрику, он еще не имел возможности съездить в отпуск к Зиласу.
Подобное явление возможно только в Америке, где, как известно, личная жизнь и человеческие чувства совершенно подчинены работе и делу.
Томас не представлял исключения из этого общего правила.
Школа мистера Огара его основательно обработала.
Со времени своего приезда в город Томас превратился в аккуратного, молчаливого и всегда ровного человека, считавшего всякое проявление человеческого чувства роскошью.
В нем замерли все отголоски жизни, словно он с головой ушел в темный, бездонный колодец.
В нем продолжала жить только железная воля и приобретенная от дяди вера в «удачу».
В ожидании этой удачи Томас вставал ежедневно с точностью будильника и отправлялся на свою фабрику.
Строго гигиенический образ его жизни предохранял его от заболеваний и давал ему возможность в течение многих лет не пропустить ни одного рабочего часа.
Томас ждал удачи. Трудно сказать, как долго он ждал бы ее, если бы в один прекрасный день на его имя не пришла телеграмма:
«Томасу Гирну. Шталыптат. Я болен. Наверно, скоро умру. Если можешь, приезжай. Зилас».
Томас выхлопотал себе отпуск и уехал с первым скорым поездом.
Встреча дяди и племянника после стольких лет была очень своеобразна.
Томас посмотрел на высохшего старика, затерявшегося среди гор подушек и одеял на большой двухспальной кровати, и подумал:
– Зилас совсем как будто прежний. Только он еще больше высох. Но почему же он лежит в кровати?
Детские воспоминания Томаса рисовали ему Зиласа вечно подвижным, занятым, сосущим свою трубку.
Он еще никогда не видал своего дяди лежащим в кровати.
Зилас всегда вставал с рассветом, когда Томас еще наслаждался сладким предутренним сном.
Больной старик, в свою очередь, всматривался в лицо племянника и никак не мог узнать в этом корректном чиновнике с тонкими, всегда сжатыми губами, с серым лицом и глубоко впавшими глазами, спрятанными за большущими, в костяной оправе очками маленького Томаса.
Оба, как дядя, так и племянник, хотели сказать друг другу что-то важное и необходимое, о чем они оба так часто думали в течение этих долгих лет разлуки.
Но они не знали, как к этому приступить, и молчали.
За час до смерти, о близости которой Зилас догадался по шепоту Томаса и врача, старик, лежавший до этого лицом к стене, повернулся на другой бок и прохрипел:
– Мальчик, ты слышишь, мальчик?
– Я здесь, – ответил Томас.
– Мне кажется, скоро конец.
– Но, Зилас…
– Молчать, когда я говорю…
– Одним словом, все, что ты здесь видишь и кое-что, находящееся в банке, принадлежит тебе… Что ты говоришь?
– Я ничего не говорю.
– Хорошо. Значит, все, говорю я, принадлежит тебе и, быть может, ты вернешься? На ферме все-таки как будто лучше, чем в городе? А?
– Я подумаю.
– Подумай.
И Зилас умер.
Спустя час после похорон Томас уже не знал, куда девать остальное время отпуска.
Он пошел на птичий двор и не узнавал кур, не узнавал конюшни, где стояли лошади, которых он не мог вспомнить. И только в одном стойле Томас заметил осла, в котором он как будто узнал осленка Дицци, родившегося за три дня до его отъезда в город.
Томас Гирн решил оседлать осла и осмотреть полученную в наследство от Зил аса землю.
Дицци был самый обыкновенный осел. Его спокойные глаза смотрели серьезно и вдумчиво, они пропускали мимо себя всю сутолоку жизни и мечтали о вечно важном и истинном. На ногах шерсть у него была всклокочена, а местами его кожа была протерта седлом и упряжью. Грустно и покорно свисал его тоненький хвостик.
День был жаркий, каким полагается быть на юге июньскому дню. Так колыхался Гирн на ослике взад и вперед по сожженной солнцем дороге в течение целого часа.
Неожиданно налетел, словно сокол, ветер, и дорога швырнула, будто находя в этом наслаждение, в лицо Томасу Гирну пощечину из облака пыли.
Гирн пришпорил ослика каблуками, чтобы скорей выбраться из облака пыли.
Но, как известно, ослы, особенно надежные и солидные животные, обладают чисто человеческой чертой – упрямством.
К великому негодованию и против всяких ожиданий ездока, осел решил вдруг заупрямиться.
Дицци, будто прикованный, застыл на месте.
В этой борьбе двух упрямых голов Томас Гирн потерпел постыдное поражение.
Он слез с осла и решил отдохнуть на опушке молодого леса, в стороне от дороги.
Пятилетние деревца давали очень мало тени и не могли бороться с засильем жгучего солнца.
Томас обманулся, надеясь найти здесь прохладу. Пот ручьями катился с его бледного лба. Палящие лучи солнца, казалось, сжигали его до костей. Дицци, привязанный к кустарнику, обмахивался хвостиком и моргал глазами.
Наконец, терпенье Томаса Гирна лопнуло. Он решил вернуться на ферму. Опираясь ладонью на землю, он стал подниматься.
И тут он почувствовал влагу.
– Откуда это? – подумал Гирн, осматривая своими близорукими глазами кусочек земли, к которому прикоснулась его ладонь.
Но земля оказалась не сырой, а жирной.
– Нефть, – промелькнуло в голове Гирна.
Это была действительно нефть.
Спустя две недели Томас Гирн продал ферму и взял все деньги из банка. У него оказался капитал в 75 тысяч долларов.
На эти деньги он скупил все содержащие нефть земли вокруг бывших владений Зил аса Гирна.
Три года спустя имя Томаса Гирна было в числе имен других нефтяных королей.
А через десять лет Томас Гирн был богатейшим человеком в Америке.
Все это сделал Дицци.
IV. О необыкновенном завещании мистера Томаса Гирна и еще кое о чем
Никто больше не делал покупок в магазинах. Никто больше не толпился у витрин.
Магазины прекратили свое существование.
Все заказывалось по радиотелеграфу в «Тресте почтовых заказов». Все решительно, начиная с картошки – до гигантских океанских пароходов.
Все разносчики исчезли с улиц. Никто больше не читал газет. Их слушали и смотрели.
Кое-кто еще читал книги, но это были единичные случаи. Люди не хотели портить себе глаз, и даже учащиеся крайне неохотно пользовались перьями и карандашами. Их обучали устно. Среди сотен учеников народных школ едва ли нашелся хотя бы один, кто бы имел ясное понятие о том, как выглядит корова или лошадь, так как коровы жили далеко на юге, а лошади стали вымирать, ибо никто в них больше не нуждался. Воробьев продавали, как большую редкость.
Духовным центром эпохи сделался радио-экран – удивительно говорливая и назойливая машина – соединение радио с фильмой. Во всякое время, днем и ночью, эти радиограммы вбивали всякую чепуху в головы людей, начиная с известий биржи – до последнего художественного творения какой-нибудь известной художницы-портнихи.
Правда, существовало еще отопление углем. Но им пользовались лишь самые бедные. Зажиточные люди отапливали свои дома нефтью. Миллионеры же перешли к топке посредством радио.
Автомобили уступили место аэропланам. Автомобили применялись исключительно для перевозки грузов. Перелет из Нью-Йорка в Москву продолжался не более трех часов. Многие любители воздушного спорта объезжали вокруг света три-четыре раза в год. Однажды в сборнике происшествий была отмечена следующая записка чудака, покончившего самоубийством: «Земля слишком тесна, нельзя всю свою жизнь провести в одном и том же отеле, даже не имея возможности выглянуть за дверь».
Весь мир разделился на четыре промышленных союза.
