Американский промышленный союз (бывшие Соединенные Штаты Америки плюс Мексика, Гондурас, Никарагуа и т. д.) принадлежал четырем финансовым королям.
Самым могущественным среди них был Томас Гирн – президент аэрорадиотреста, треста почтовых отправлений и треста пищевых припасов.
Томасу Гирну удалось присвоить себе такую необычайную власть благодаря тому, что в нем солидная научная подготовка сочеталась с большой выдержкой и ярко выраженной деловитостью.
Его научная подготовка дозволяла ему с величайшей точностью высчитывать заранее выгоды всевозможных новых изобретений и каждого нового патента, которые выбрасывались на рынок. Томас Гирн покупал новые патенты, с точностью счетоводной машины определяя грядущие барыши и тут же пуская их в торговый круговорот. Он работал беспрерывно, как и в былое время, только с той разницей, что в качестве молодого инженера на жалованьи он был занят восемь-десять часов в сутки, а теперь почти четырнадцать. Он сделался еще более молчаливым и нелюдимым, особенно после изобретения радио-экрана, так как последнее освободило его от необходимости без особой нужды соприкасаться с людьми.
Его подчиненные часто заставали его разговаривающим с самим собой и объясняли это тем, что он боится забыть, как звучит его собственный голос.
Согласно приказанию Томаса Гирна, повсюду в принадлежащих ему предприятиях и учреждениях, в которых работали более 12 миллионов человек, были уничтожены имена и фамилии.
Каждый служащий получал вместо них свой особый номер.
Единственное живое существо, сохранившее свое имя во владениях Томаса Гирна, был осел Дицци.
Дицци обитал в чудном мраморном помещении и обслуживался громадным количеством служащих.
Томас Гирн также потерял свое имя.
Его просто называли шефом.
Подчиненные скоро привыкли ко всем странностям шефа, за исключением одной.
В свободное от работы время Томас Гирн отправлялся к Дицци в гости и там проводил целые часы один в обществе осла.
Управляющий конюшней уверял, что во время этих посещений шеф так разговаривал с Дицци, будто «осел – президент страны».
Понятно, что такая странность являлась чем-то совершенно исключительным.
Но каково было изумление всех, когда, найдя однажды утром шефа мертвым (он умер от кровоизлияния в мозг), главные директора вскрыли его завещание.
Они прочли следующее:
«Так как я должен когда-нибудь умереть и по закону имею право распорядиться всем, что мне принадлежит, то я, очевидно, должен сделать некоторые распоряжения.
Всю свою жизнь я был в полной уверенности, что работаю для чьего-то блага или для чьей-то пользы.
Я делал то или другое в силу того, что это было необходимо или полезно. И только теперь, задумываясь над тем, как распорядиться своим накопленным имуществом, я искренне огорчен, так как оно не нужно и бесполезно. Частная или общественная благотворительность никогда не соответствовала моему вкусу.
Частная благотворительность создает нищих, а пожертвования, имеющие целью общее благополучие, приводят к воровству.
Кроме того, ни один человек, кроме Зил аса Гирна, а он умер, никогда мне не помог в жизни. На каком же основании я должен помогать другим?
Я не намерен также оставить свое состояние правительству; это было бы самым глупым решением вопроса, так как всякое правительство, насколько у меня хватает памяти, всегда состояло из лакеев, с собачьей жадностью в ожидании жирной подачки глядевших мне в глаза. По отношению к моим родственникам у меня отсутствуют какие бы то ни было чувства. Я даже не знаю, имеются ли они у меня. У меня к ним столько же интереса, сколько у них было ко мне, когда я был инженером и получал еженедельно 50 долларов.
Одно время я подумал было завещать все мое состояние для научных целей – для распространения технических знаний, для создания целого ряда научных учреждений, для подготовки ученых, одним словом, послужить так называемому прогрессу. Но эта мысль вызвала во мне еще большее отвращение.
Что такое прогресс? Не что иное, как капля творческой фантазии, с трудом просачивающаяся сквозь болото человеческой косности.
Но побороть эту человеческую косность невозможно. Это я знаю так же твердо, как то, что в данный момент я нахожусь в здравом уме и полной памяти.
Я, таким образом, коротко и ясно подтверждаю следующее: мне, Томасу Гирну, нет никакого дела до других и до того, что с ними будет после моей смерти.
В этом правиле есть только одно исключение: это мой приятель, друг, советчик и товарищ – Дицци.
Это Дицци помог мне, благодаря удачному своему упрямству, найти землю, содержащую нефть, с чего и началось мое обогащение.
Вся моя работа, все мое научное образование, вся моя изобретательность не могли превратить неудачника Томаса Гирна в дитя счастья и удачи. И это сделал Дицци, хотя он не окончил университета, не испытал на себе тяжести фабричного ярма, не был в течение десятилетий предметом пренебрежительных насмешек. Когда я, ученый дурак, ударил его каблуком в ребра, Дицци преподнес мне сперва урок личного достоинства, а потом великодушного прощения.
Да, прощения, потому что кто кроме Дицци подарил бы миллионы чужому и малознакомому человеку?
В течение моей дальнейшей жизни Дицци был моим единственным и лучшим советником, так как он никогда не говорил мне несуразностей и глупостей.
Я должен сказать правду: он был мой истинный друг.
Ложный стыд удерживал меня сознаться в этом раньше.
У меня даже нет права приписать моим личным заслугам возрастание моего богатства; ведь только первый миллион трудно заработать, остальные приплывут даже к ослу.
У меня как раз дело обстояло наоборот: Дицци создал первый миллион, а я сделал, в сущности, только одно – не мешал дальнейшему росту капитала.
Я твердо убежден, что после моей смерти Дицци ни в коем случае не будет управлять моими капиталами хуже, чем я сам.
На этом основании я завещаю все свое движимое и недвижимое имущество, независимо от его состава и местонахождения, ослу Дицци, адрес которого тот же, что и мой; этот адрес, впрочем, хорошо известен законодателям и правителям нашей страны.
Я надеюсь, что отсутствие у Дицци метрического свидетельства не явится препятствием для получения им наследства, хотя отсутствие метрических свидетельств для четвероногих ослов я считаю большим упущением в законодательстве этой страны.
Назначая, таким образом, Дицци моим законным наследником, я выражаю желание быть похороненным рядом с дядей Зиласом Гирном и передаю в кассу церковной общины, членом которой был мой дядя, десять миллионов долларов для сохранения в порядке наших могил на вечные времена.
Я требую от всех своих подчиненных и служащих полного уважения и абсолютного подчинения их новому шефу, долженствующему везде и всюду, на всех заседаниях и собраниях, занять место Томаса Гирна. В случае неподчинения они будут уволены в двадцать четыре часа. Распоряжения, касающиеся этого пункта, я оставил своему душеприказчику, инженеру Робуру-
Так как я предполагаю, что Дицци вряд ли оставит законных наследников, то я настоящим объявляю, что в случае его смерти все мое имущество, как и возможный прирост капитала, переходит в коллективное владение всех служащих, которые будут заняты в моих предприятиях в момент смерти Дицци.
Таким образом, их собственные интересы предписывают им точно соблюдать все пункты этого завещания.
Томас Гирн».
Это завещание произвело сенсацию во всем мире.
Суд назначил экстренное заседание для разбора завещания Томаса Гирна.
На это заседание стеклось более двух тысяч корреспондентов со всех концов света.
V. Без Дицци, но с судьями, адвокатами и 76 родственниками
Это было в жаркий июньский день, как раз в такой день, как во время счастливого открытия Томаса Гирна.
В маленьком помещении мирового суда первого полицейского участка города Радиополиса собралось необычайное количество людей.
Здесь были главные директора предприятий Гирна, родственники умершего (выяснилось, что их было всего 76), адвокаты и немалое число бездельников, которые за отсутствием других занятий крайне интересовались судьбой миллионов Томаса Гирна.
Несмотря на открытые окна, в зале была душная, гнетущая атмосфера: такая оранжерейная температура бывает только в американских городах, где слишком много домов, вещей и людей.
Вследствие невыносимой жары господа адвокаты расстегивали воротнички и жилеты и спускали пониже брючные подтяжки. Их профессиональная подвижность и вертлявость сделалась от этого еще противнее. Они стали спорить по поводу предстоящего дела еще задолго до появления судьи; при этом они обменивались резкими отрывистыми выкриками; такой способ разговора во всем мире является отличительным признаком глухонемых, но таков основной принцип речи в Америке, где надо перекричать адский шум подземных и городских железных дорог и автомобилей.
Из-под жилетов почтенных представителей адвокатского сословия выступали свернувшиеся в колбасу воротнички верхних сорочек. Брюки же обнаруживали мало интереса к полемике своих господ и медленно, но настойчиво, сползали вниз.
Время от времени адвокаты привычным движением рук поднимали их на надлежащее место, ни на минуту, однако, не прерывая своего спора.
Вокруг адвокатов столпились все 76 родственников.
Между ними находились:
Ветеран испанской войны 1898 года.
Девица очень строгой наружности (основательница новой веры).
Антрепренер, устраивавший состязания боксеров.
Обедневший содержатель гостиницы.
Две молодые дамы неопределенной профессии (артистки без ангажемента) и т. д., и т. д. Все в том же стиле.
Старый ветеран, которому, по его собственным словам, было свыше ста лет, был, тем не менее, крайне предприимчив. Он настойчиво держал около уха руку, наклонив вперед свою всклокоченную голову и спрашивал при этом то одного, то другого:
– А? Что? Я не понимаю.
Ему объяснили то, о чем он спрашивал, но он снова не понимал.
Основательница новой веры именно из-за этого дела прекратила свое лекционное турне, во время которого она, основываясь на откровении Иоанна, самым непреложным образом доказывала, что все население американского промышленного союза спокойно могло бы прекратить свои занятия и отдаться молитве и посту. Всякий труд был, по ее мнению, бесполезен, так как не подлежало сомнению, что ровно через 2 месяца и 4 дня Христос появится вторично на земле и тогда, само собой разумеется, все торговые сделки потеряют всякое значение, во-первых, потому, что вторичное появление Иисуса обозначает страшный суд, а во-вторых, потому, что господь сам обо всех позаботится.
Ее слушали очень внимательно, вздыхали и оставляли зал за пять минут до окончания лекции, чтобы не стоять в очереди в гардеробной.
Итак, турне созидательницы веры проходило с полным успехом и, наверное, не было бы ничем прервано, если бы не подоспела телеграмма адвоката, вызывавшая ее на заседание суда. Основательница веры тут же уселась на первый скорый поезд, а вторичное появление Христа так и осталось висеть в воздухе.
Неудачливый владелец гостиницы закрыл свой трактир, вследствие кризиса напитков, последовавшего после изобретения нового безалкогольного напитка «New Stuff». Этот напиток вызывал полное опьянение, не содержа, однако, никаких вредных составных частей.
Содержатель гостиницы был крайне болтлив и не был способен сосредоточиться на какой-либо мысли, так что он иногда совсем переставал интересоваться своими адвокатами и обращался с горькими жалобами к совершенно незнакомым ему людям:
– Ну, посудите сами, где же тут справедливость? Разрешили «New Stuff» потому, что он не содержит алкоголя и не отравляет организма. Но какое кому до этого дело, если люди им все равно напиваются и ведут себя безобразно, как свиньи, словно они хлебнули настоящей водки? Я вам говорю, что их подкупили.
Можно было подумать, что он не хозяин трактира, а член общества трезвости.
Самым веселым изо всех родственников Томаса Гирна был, безусловно, антрепренер, имевший дело с боксом; ему, впрочем, не особенно везло в его предприятиях. «Чемпионы» частенько не находили ни одного гроша в кассе и в таких случаях избивали его до полусмерти. (Кассу он обыкновенно вовремя спасал). Антрепренер был ярым поклонником бокса, этого благородного спорта, и его не так возмущал самый факт избиения, сколько то, что это происходило не по всем правилам искусства. После каждой трепки он осматривал внимательно зеленые и синие фонари, с математической точностью покрывавшие его лицо, и все повторял:
– Кто вообще так колотит? Стоит мне только сказать одно слово, и «его» вообще не допустят больше к участию в чемпионате.
Но веры в себя он никогда не терял; он был молод и любил красивых женщин.
По этой причине он все время вертелся около обеих молодых женщин неопределенной профессии, чтобы представиться им в качестве дальнего родственника.
Но его окидывали холодным и презрительным взглядом.
Молодые дамы надеялись тут же, по получении миллионов, отправиться в Европу и выйти там замуж за князей и графов.
Маленький старичок – судебный пристав – со старческим бабьим лицом, с тремя толстыми складками на затылке и с такими толстыми губами, что один взгляд на его рот вызывал горечь, встал и зашипел на весь зал:
– Встать, суд идет.
Облаченный в черную мантию, появился судья.
Это был очень старый судья.
Его гладко выбритое розовое лицо было покрыто множеством симметрично расположенных морщинок и складок, так что получалось впечатление, будто он набросил на свое лицо стеганый халат и забыл его снять.
Маленький кукольный носик и такие же кукольные глазки украшали лицо судьи.
Реденькие волосики на голове покрывали его розовую чистенькую лысину.
Чистота этих волосиков и этой лысины могли бы заставить покаяться самых закоренелых преступников, если бы они были только способны к раскаянию.
Но они не были способны к раскаянию.
Об этом говорили неподвижные сухие сжатые губы судьи.
Его верхняя губа, сделанная как будто бы из пластеина, с трудом поднималась, и тогда от открытого рта получалось впечатление не человеческого рта, а машины для диктанта, притом еще более точной, чем все судебные протоколы.
– Судебное заседание открыто. Обсуждению подлежит завещание покойного Томаса Гирна.
VI. Как Дицци победил 76 родственников
Судья прочел завещание Томаса Гирна.
Его слушали не особенно внимательно, так как содержание завещания бесчисленное множество раз опубликовывалось в прессе и пережевывалось на все лады.
Эксцентричность умершего архимиллионера сделалась даже предметом особых дискуссий, в которых участвовали выдающиеся ученые, писатели и юристы всего мира.
