– Хотя бы туда!
Я с трудом пробираюсь глубже. Слева сидит юная особа в наушниках, справа – чуть постарше, не в наушниках, но в светозащитных (именно так!) очках. На меня – ноль внимания. Возможно, через ее очки в пол-лица я со своими седыми кудрями и бородой похож на молодого блондина-рыцаря. А на заднем сиденье двое пацанят на смартах режутся в какую-то игру и в азарте матерятся на весь автобус.
Через пару остановок мальчишки идут к выходу, я занимаю место и почему-то смотрю на девочку-подростка, которая тоже начала протискиваться к освободившему сиденью рядом со мной. Тут уже бутуз тридцатипятилетней, которая уже уютно устроилась на сиденье у окна, тоже знакомо шипит:
– Нельзя ли…
Девочка-подросток оказалась слегка беременной миниатюрной женщиной: как ни береглась, животиком задела юнца. Я еле сдерживаюсь, чтобы не наговорить какую грубость, но мне надо еще отдышаться.
По пути к дому недотрога мамаша с сынком пролетают мимо меня. А я, чтобы набраться сил для последнего рывка по крутой лестнице перед своим подъездом, заворачиваю в «Магнит». Заодно купить кое-какую мелочь.
Не успеваю войти в квартиру и отдышаться – звонок в дверь. По привычке открываю широко – ко мне, старшему по дому, часто заходят соседи по какой-нибудь надобности. К порогу делает бесцеремонный шаг автобусная недотрога.
– Нельзя ли чуть отодвинуться? – кривлю губы я.
Она отступает назад, а я захлопываю дверь.
Ни стука, ни звонка.
Рассказ о стране принято иллюстрировать фотографиями достопримечательностей – архитектурных и природных памятников, просто красивых мест. Я же хочу показать вам людей, с которыми свела меня судьба. Вглядитесь в их глаза: может и вы увидите в них то, чем они одарили меня.
Кроме своих родственников в Нишапуре, Мешхеде, Карадже и Тегеране, мне посчастливилось встретиться с бывшим (до 2013 г.) Чрезвычайным и Полномочным Послом ПРИ в России Саидмахмудреза Саджади в его тегеранском офисе. Мы с ним до этого подружились через социальные сети, где он публиковал очень интересные статьи по истории и культуре Ирана. У меня персидский не такого уровня, чтобы беседовать с таким образованным человеком, но понимаю почти все. Поэтому уважаемый Саджади пригласил Мас’уда Ахмадинияза, который русским языком, как оказалось, владеет настолько хорошо, что переводит Сергея Есенина.
Забегая вперед скажу: итогом первой поездки в Иран стал очерк «Дорога длиною в полвека», который в феврале 2018 г. стал лауреатом международного конкурса «Иран в медиапространстве России»[6 - Пара слов от дипломанта конкурса «Иран в медиапространстве России-2017» на сцене Центрального Дома литераторов в Москве: «Я писал искренне: это мое восприятие Ирана. Россию и Иран объединяют одно качество: и та и другая страна ценят искренность».], который совместно провели Посольство ИРИ и Союз журналистов России.
Очерк я написал сразу по возвращении из Ирана и отослал своему другу Мас’уду Ахмадиниязу. Он перевел его на персидский язык и разослал по СМИ Ирана. В итоге «Дорогу…» опубликовало ИРНА и, следом за ним, десятки интернет- и бумажных СМИ. Тогда же Мас’уд передал просьбу директора Института Кавказских исследований написать главу в книгу об уроках Великой Октябрьской революции, посвященную 100-летнему юбилею. Планировалась в начале главы представить автора и краткий рассказ о нем с портретом. Естественно, уважаемый Ахмадинияз эту главу тоже перевел на персидский язык (можно посмотреть у меня на странице в Живом журнале). Говорят, книга вышла, надеюсь, когда-нибудь удастся подержать ее в руках. Здесь привожу текст главы почти полностью.
Искра 2. Великий Октябрь продолжается
В чем главная заслуга Великой Октябрьской революции? Она подарила нам бесконечное терпеливое ожидание светлого будущего. Даже тогда, когда наши бабушки и дедушки, отцы и матери миллионами гибли в лагерях, когда у них «во имя революции» отбирали последний кусок хлеба, когда они ценой миллионов же жизней побеждали в самой кровавой войне в истории человечества. Даже тогда, когда развалилось/было развалено главное завоевание Великого Октября – Союз Советских Социалистических республик, мы всегда надеялись и надеемся: вот победим все невзгоды, которые выпадают на долю нашей Родины, и заживем. То есть Великая Октябрьская революция все еще живет и побеждает. В нас.
Я все еще помню долгие вечера вокруг керосиновой лампы: в мой родной кишлак в пригороде Самарканда (Узбекская ССР), областного города, электричество дали лишь в 49-ю годовщину Великого Октября. А в вятскую деревушку в пригороде Кирова (тоже областной центр, РСФСР), куда я переехал жить через два десятка лет, свет дали двумя годами раньше. Хотя, как вы помните, одним из первых целей/лозунгов новой власти после 1917 года была «электрификация всей страны».
Я прекрасно помню первый радиоприемник, первый магнитофон, первый телевизор в нашем кишлаке – это уже к 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата. С приходом каждого нового «гаджета» (тогда такого слова не знали) в нашу жизнь мы еще больше укреплялись в вере, что счастливая изобильная жизнь на шаг ближе.
Я босоногим мальчишкой испытал на себе последствия «кукурузной» революции Хрущёва, когда невозможно было достать белую пшеничную муку, а хлеб с кукурузной почти моментально черствел и превращался в камень. Да, в селе мы не голодали: благо в маленьком садике росли фруктовые деревья, виноград, мать умудрялась в клочке земли под теми же деревьями и виноградниками выращивать несколько урожаев овощей в год. Но с хлебом было туго.
Я помню красивый портрет молодого Сталина у нас дома, который мои родители сберегли в годы осуждения культа личности, когда дорого могло обойтись даже упоминание его имени. Они свято верили в непогрешимость Отца всех народов и назидательно рассказывали о жестокой расправе за колосок зерна, который человек поднял с земли уже после уборки урожая: пусть лучше уйдет опять под плуг, в землю, чем им полакомится голодная семья – важны были справедливость Отца народов и неотвратимость наказания. Так ли уж нужна была эта справедливость народу, который ел собственный же хлеб, замешанный на страхе?
Я помню рассказы отца «не для чужих ушей» о том, как он молодым парнем с обездоленными новой властью богатыми и знатными до революции родственниками тайными тропами уходил в Иран. Как они, потеряв в пути последнее, спрятанное от большевиков, голодали на новом месте, начинали все с нуля. Потом, в последний месяц года столетнего юбилея Великого Октября, из уст их потомков, у вновь обретенных мною родных, я услышал, что они своим трудом вернули свое благосостояние, стали полноправными уважаемыми членами общества. Теперь уже на родине предков – в Иране. Один из первых переселенцев – Шейх Мухаммадкул, родственник моего отца (предположительно с ним мой отец уходил в Иран) оставил в истории Ирана глубокий след: кроме того, что был крупным религиозным деятелем, оставил после себя много учеников, он был еще и народным целителем. Он похоронен у стены, у порога мавзолея Мухаммад махрука («махрук» – «сожженный», он – внук четвертого имама) и Ибрахима – внука седьмого имама, в двух шагах от мавзолея Омара Хайяма. К сожалению, после реставрации мавзолея Имамзады надгробный камень Шейха Мухаммад-кула Самарканди не восстановили. Теперь, как мне сказали, для этого нужно разрешение ЮНЕСКО. Я поклонился его могиле, почтил память трех шахидов из нашей семьи в восьмилетней войне с Ираком, посетил семейный склеп в Нишапуре: почтение памяти ушедших – у нас в крови.
Я в Нишапуре был в гостях у сына родной тети Сарвар моей матери – у муллы Саид Мухаммада, обнимался с его, стало быть, моей многочисленней родней, ел хлеб-соль во многих благополучных домах членов нашей семьи.
Отец мой, Очил, через два года вернулся[7 - Сейчас жалею, что не расспросил подробнее – живых свидетельств, увы, больше не услышать.] на Родину, в Самарканд. Он до последнего дыхания верил, что хорошая жизнь – впереди и умер в счастливом неведении, что на три года перешагнул обещанный Хрущевым рубеж победы коммунизма (1980 г.) – общества всеобщего благоденствия.
Я тоже свято верил в непогрешимость вождей, партии, моим кумиром был Павел Корчагин (Николай Островский), который, не жалея здоровья, строил узкоколейку, поднимал с нуля народное хозяйство новой народной власти. Скорее всего, мой кумир не задумывался, что поднимал новый мир на разрушенном его же товарищами до основанья старом мире (вспомним строки «Интернационала»!). Так ли уж нужна была России созидательная сила разрушителей?
Я также свято верил в идеалы коммунизма, но, благодаря мудрости моих родителей, наших аксакалов, с почтением относился к вере наших предков: «Можешь сам не соблюдать обычаи, но тебе должно быть дорого то, что дорого дорогим тебе людям». Они прекрасно понимали, что религиозному человеку, тем более мусульманину-шииту, в Советском Союзе, где правили коммунисты-атеисты, не сделать карьеры. Наши учителя в средней школе, где учились одни иранцы, нам советовали при получении паспорта гражданина СССР в графе «Национальность» указывать: «Узбек». Тогда есть шанс, что в будущем сможем занимать приличные должности. Но даже это не помогло, когда я попросился воевать в Афганистане, защищать там народную власть. Уже после развала Советского Союза я написал вот такое короткое эссе:
Искринка. Я не воевал в Афганистане
15 февраля мы отмечали очередную годовщину со дня вывода советских войск из Афганистана. Каждый из нас помнит тот день, ощущения того дня, по-своему.
Я не воевал в Афганистане: как и многие другие, обратное шествие наших танков через Аму дарвинский мост видел только по телевизору.
Я не воевал в Афганистане, но, как и многие другие, встречал в цинковых гробах и провожал в последний путь своих близких и друзей.
Я не воевал в Афганистане, но прекрасно помню тот нескончаемо долгий жаркий летний день в почетном карауле у гроба юного солдата, когда друзья-одноклассники отказались грузить в машину его неузнаваемые останки в цинковом ящике, и на своих руках больше семи часов несли до кладбища. А молчаливая скорбная колонна становилась все длиннее и длиннее…
Я не воевал в Афганистане, но помню свой не прозвучавший в тот день приказ почетному караулу стрелять не в воздух, а в пьяного военкоматчика, который чуть не превратил трагедию в фарс…
Я не воевал в Афганистане, но прекрасно помню чувство той ущербности и неполноценности, когда мой товарищ из штаба полка шепнул, что я не прошёл по анкете и меня исключили из списка. Именно ущербности, а не того, что я чужой в этой стране только потому, что где-то за кордоном у меня обнаружились родственники – тогда Советский Союз был для нас единой Родиной, Отечеством. С большой буквы. Именно ущербности, а не чувства радости и облегчения, потому что тогда подвигом считалось гордо носить военную форму, а не прятаться от неё за бумажками-справочками.
Я не воевал в Афганистане, но та война держит меня на прицеле до сих пор.
Я свято верил, что тогда, в 1917 году, действительно, как писал Ленин, объективно назрела революционная ситуация, что «низы не хотели жить, как прежде», а «верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде»[8 - «Маевка революционного пролетариата» – 1913 г., «Крах II Интернационала» – 1915 г. и «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» – 1920 г.]. Я начал сомневаться в непогрешимости этой формулы теоретика социалистической революции и «могильщика капитализма» не тогда, когда в годы горбачевской перестройки пошел массовый вброс в сознание масс о вероятном сотрудничестве Ульянова (Ленина) с западными спецслужбами («немецкий шпион»), финансировании, импорте революции в Россию, тогда мощную мировую державу, извне. Мое максималистское «корчагинское» нутро не могло принять то, что хлынуло «оттуда» в открытые ворота «гласности», «демократии» и пр.
Так получилось, что 19 августа 1991 года я по случайному совпадению, а 6 октября 1993 года осознанно, оказался в Москве, у Белого дома и Останкинской телебашни. Прекрасно помню какой была Москва, какими были другие города, какими были люди. Помню, что сталось с сверхдержавой (СССР, затем Россией) после этих событий. Помню, как по открытому «шлюзу» хлынул к нам Запад во всех проявлениях, как мы на всех уровнях ползали перед ним на коленях за дешевые подачки, угробили всю свою экономику и культуру, забыли о национальной гордости. Помню прямую трансляцию штурма Белого Дома в Москве телекомпанией CNN, которая купила эксклюзивные права на это. Там погибли сотни людей, столица великой державы сжалась в комок страха, из нашего горя сделали шоу на весь мир!
Если бы тогда, в 1917-м, было телевидение, какая-нибудь «CNN» тоже нашла бы у кого купить эксклюзивные права на шоу, право на поток долларов на крови в свой карман…
И я по разным источникам знаю какой была Россия до 1917 года и какой стала – не оправившись от разрухи Гражданской войны, приняла на себя все тяготы Второй мировой… На своей шкуре испытал: какой она была до развала СССР, какой стала после. Во что, в чей полигон, превратилось «постсоветское пространство»…
Прекрасно помню, как, потеряв душевное равновесие, разуверившись во всем, я на время бросил журналистику и пошел работать ночным сторожем: я не захотел стать рупором того, что не понимаю и не принимаю. А только ради денег выдавать какие-то писульки…
Великая Октябрьская революция – это не продукт кучки авантюристов, это продукт Системы, который сам стал Системой. Когда ты живой человек, а не ее безвольный винтик, она (Система) пройдет по тебе многотонным катком: либо сравняет со всеми, либо раздавит. Как по мне, по моим близким прошелся этот каток, я прочувствовал глубже и понял только тогда, когда бороду покинул последний черный волосок. Она (Великая Октябрьская) все еще не отпустила меня, не отпустила миллионы моих соотечественников, Россию. Да, она строптиво выбирается из ее пут, но Системе это не по нраву. Да, мы, как некоторые, не шьем трусы рисунка государственного флага, с государственной символикой «на точке патриотизма», но мы стали УВАЖАТЬ себя, свою страну. Может до трусов из госфлага дело не дойдет, но мы, надеюсь, снова начнем писать слова «Отечество» и «Родина» с большой буквы.
И последнее.
Много лет назад, на стыке эпох Ельцына и Путина, я попытался понять, сформулировать[9 - Журнал «Очень кстати» 7/2003, колонка редактора.] что такое общенациональная идея для нас, россиян, для современной России:
Искринка. Российская общенациональная идея
Российская общенациональная идея… Что это такое? Какая она есть (если есть) и какая должна быть? Непросто ответить на эти вопросы, но мы попробуем. С нашей «колокольни».
…От неизлечимой болезни умер сын моих друзей. Совсем юный мальчишка, пятнадцати лет от роду, но сильный духом МУЖЧИНА, который до последнего дыхания боролся за ЖИЗНЬ и подпитывал близких своей ВЕРОЙ. Даже когда понял, что…
Я смотрел на растущий земляной бугорок, который затем бережно и с любовью укрыли цветами, и не мог сдержать слёз. Словно ушёл из жизни не чей-то, а мой родной человечек…
– Слышь, с бородой, можно задать вопрос? – прошамкал рядом пьяненький мужичок.
– Какой?
– Нет, пожалуй, не стоит…
– Пожалуй, – согласился я, хотя мог бы сказать:
Я – отец, который тоже не успел нарадоваться своим ребёнком, крошечным созданием, который очень рано ушёл из жизни.
Я – отец, который своими руками мастерил гроб, копал могилку для своего сына и собственными руками положил его в промозглую землю.
Я – отец, у которого у свежей могилки снова начала кровоточить в сердце зажившая, казалось, за долгие годы, рана…
Я – отец для каждого неоперившегося птенца, который нуждается в тепле и поддержке, будь он рыженький или черненький, узкоглазый или темнокожий.
Я – отец, который хочет, чтобы в нашей России люди друг к дружке тянулись не только вокруг свежей могилки или во время всеобщей беды, как было в Великую Отечественную, а каждый день, каждый час, каждый миг. Ведь сумел же пятнадцатилетний паренёк одарить каждого из нас (его провожали русские, татары, узбеки, марийцы, дагестанцы, поляки…) искоркой ЧЕЛОВЕКОЛЮБИЯ, веры в ДОБРО, надежды в светлое завтра. Боль утраты выдавливала из сердец слёзы, но их сушила радость ощущения, что друг другу мы не чужие, мы – ВМЕСТЕ.
Может это и есть та идея, которая нас поддержит и возвысит? Идея, которую не надо искать – она в каждом из нас.
Чтобы быть ВМЕСТЕ, не надо устраивать госперевороты 1991-го или 1993-20. Тем более 1917-го.
Мы – ВМЕСТЕ!
* * *
Эта часть книги одной вспышкой, пусть схематично, высвечивает всю мою жизнь, жизнь моих соплеменников, моего любимого города, страны, которой уже не вернуть. Дальше я буду стараться расширять каждый участок света, пользуясь каждой искрой, искринкой памяти.
