«Нет, всё в порядке».
– Раньше ты улыбалась, – садится рядом со мной Алиса.
– В смысле? – хмурюсь я.
– Когда переписывалась со Стасом, улыбалась. А сегодня – нет. Он тебе больше не нравится? Внутри перестало что-то взрываться?
– Ничего и не взрывалось, – отвечаю я с раздражением.
– Так-так-так, я думала, ты в него влюблена, – качает головой подруга.
– Он мне нравится, – сдержанно замечаю я. – Чтобы влюбиться, нужно еще пообщаться. Понять друг друга.
– Нет, подруга, – уверенно заявляет Алиса, – чтобы влюбиться, достаточно мгновения. Или ты понимаешь, что он – твой человек, или нет. Одно из двух.
– Я всё еще в процессе понимания, – хмыкаю я.
– Это так не работает. В процессе может прийти симпатия, уважение, дружба, в конце концов. А с любовью, о которой ты так мечтала, иначе. Внутри сразу что-то щелкает. Нет, это не значит, что ты влюбляешься с первого взгляда и кидаешься в объятия. Это значит, что твой мозг, сердце и тело его запомнили. Понимаешь, в чем фишка? – Алиса мнит себя человеком, который собаку съел на отношениях. Впрочем, она часто оказывается права. Как-то мы с девчонками смеялись и говорили, что ей лучше работать не с детками, а со взрослыми, у которых сердечные проблемы.
– Стас сразу понравился мне, – задумчиво отвечаю я, вертя в руках ручку.
– И на что ты обратила внимание, когда увидела его?
– Сначала, наверное, на волосы, – не задумываясь, отвечаю я. – Потом на глаза. На лицо. На фигуру.
– То есть, сначала ты запала на что-то внешнее? – допытывается Алиса.
– Ну да. Ведь это нормально, – удивленно отвечаю я.
– Нормально, конечно, я и не спорю. Сама люблю красавчиков, – смеется подруга. – Но когда внутри у тебя что-то вспыхивает по отношению к человеку, то это происходит не потому, что у него белые волосы и голубые глаза. Это чувство безусловное, фактически на уровне рефлексов. Ты видишь его и запоминаешь. Твой мозг запоминают твою на него реакцию. Химическую реакцию. А потом уже ты видишь и цвет волос, и цвет глаз, и фигуру, и одежду.
Я снова вспоминаю эпизод в ванной комнате, в клубе, и со злостью понимаю, что по отношению к Поклоннику так и было. Сначала вспышка притяжения, потом всё остальное. Но не признаюсь. Даже сама себе. Для этого мне нужно время.
Алиса права – я слишком упрямая.
Домой я возвращаюсь поздно – мы с девчонками готовим групповой проект, и я пытаюсь выложиться на все сто. Мы занимаемся в гостях у одной из них, Светы, – она живет в центре, неподалеку от университета, и домой уезжаем часов в одиннадцать. Алиса, как всегда, готова ночевать со мной, но я говорю, что всё в порядке. Мой страх постепенно исчезает. Ну, а Демон – Демон всегда со мной.
По дороге я разговариваю по телефону. Сначала с мамой, которая приедет через две недели. Потом – со Стасом.
– Я скучаю по тебе, – говорит он и кашляет. – Как только поправлюсь, встретимся, хорошо?
– Конечно, – отвечаю я. – Ты будешь продолжать учить меня кататься.
– Вообще, я хотел предложить тебе сходить в кино. Хочешь?
– Хочу. А на какой фильм?
– На какой ты скажешь, Ангелина. Слово моей девушки – закон.
– Я твоя девушка? – спрашиваю я неожиданно для самой себя.
– А ты не согласна ею быть? – после заминки уточняет Стас.
Мне кажется, он расстроен. И я чувствую себя подлой предательницей. Меня тянуло к другому. Я хотела поцеловать другого. Я даже просила его сделать это, хотя я даже его не знаю!
– Согласна, – отвечаю я. – Теперь ты – мой официальный парень.
– Да, – смеется Стас. Кажется, он встает и идет куда-то. И я слышу шум волн.
– Что это? – удивленно спрашиваю я.
– Телевизор, – отмахивается Стас. Шум волн моментально пропадает.
– Выздоравливай скорее, – прошу я. – Я тоже скучаю.
Мы прощаемся – мне настойчиво названивает Алиса.
– Что такое? – говорю я, отвечая на звонок.– Читай мои сообщения! – шепотом велит подруга и отключается.
От нее приходит десяток сообщений, и я узнаю то, о чем даже не мечтала узнать. Однако мой телефон не вовремя разряжается – нужно заменить аккумулятор.
***
В просторной и светлой художественной мастерской сотни картин. Они висят на стенах в тонких красивых рамах, стоят на выбеленном дубовом паркете, прислонившись к кипенно-белым стенам, украшают собой мольберты, лежат на мягком сливочном диване. Большие картины, маленькие, квадратные, прямоугольные – они всюду. Это их безмолвное царство.
Хозяин мастерской работает в технике масляной живописи, поэтому в работе у него сразу несколько картин. Они кажутся яркими и в то же время нежными, своеобразными, хотя опытный глаз тотчас заметит подражание прерафаэлитам. Тут есть портреты – преимущественно красивых спящих девушек, несколько пейзажей, но больше всего картин с изображением евангельских сюжетов. Особенно много ангелов – в светлых одеждах, с сияющими крыльями, протянутыми руками, похожих друг на друга, как братья. Их лица печальны, но света, падающего в мастерскую из больших окон, так много, что кажется, будто эта печаль растворяется в свете и глаза ангелов лучисты и наполнены солнцем.
А еще тут много цветов в вазах. Все до единого срезаны.
По широкой деревянной лестнице, ведущей на второй уровень, в зону отдыха, спускается молодой мужчина лет двадцати семи в длинном халате, запахивая его на ходу. Он среднего роста, достаточно хрупок, с острыми плечами и мягкой поступью. У него светлые, почти льняные волосы, собранные в короткий хвост, и светлые глаза,на солнце кажущиеся бледно-васильковыми. Лицо у него тонкое, одухотворенное, даже мечтательное. И сразу понятно, что мастерская принадлежит ему, а сам он – художник.
Он спускается на нижний уровень, проходит мимо двух стеклянных столов, на которых стоят краски, банки с кистями, бутылки с маслами и растворителями. Подходит к третьему – к функциональному столу-мольберту, на котором лежат листы с набросками и высится недописанная картина. Художник задумчиво смотрит на холст, потирая подбородок, – что-то ему не нравится.
На нем изображена хрупкая обнаженная девушка. Она сидит на кровати, застеленной белой шелковой простыней, и прикрывается одеялом – сначала кажется, будто бы ее застали без одежды и она стыдливо пытается спрятать себя за куском материи. Но если присмотреться, можно понять, что в этой работе слишком много скрытого эротизма. Кошачья грация, призывный взгляд, лукавая полуулыбка.
Девушка не прикрывает себя, напротив,она раскрывает одеяло, и художник словно застал ее за этим моментом и запечатлел.
Он внимательно смотрит на картину.
Длинные карамельно-русые волосы, хрупкий овал лица, карие глаза с золотистыми крапинами, обрамленные длинными ресницами, аккуратный носик, полные губы. Она естественна и прекрасна.
Это Ангелина.
– Нужно еще поработать над тобой, – сам себе говорит художник. – Ты должна снова мне попозировать. И только попробуй сказать, что устала.
На его лице появляется довольная улыбка. Он говорил не сам с собой. Он говорил с ней.
– Сегодня нужно много успеть, – ласково сообщает картине художник. И, что-то насвистывая, направляется к арке, ведущей из мастерской в другое помещение. На несколько секунд он останавливается у лестницы – под ней находятся стеллажи. На одних стоят книги по изобразительному искусству и живописи на разных языках, на других – статуэтки, а на каких-то – фотографии в деревянных рамах.
Он берет одну из фотографий и протирает стекло рукавом. Со старого бледного снимка на него смотрит мальчик с льняными волосами лет двенадцати, который обнимает за плечи свою смеющуюся сестренку.
Художник улыбается воспоминаниям, ставит рамку на место и заворачивает за угол.
Оттуда он возвращается не один, а с темноволосой девушкой в алом платье. Тащит ее тело за ногу, оставляя на паркете кровавый след.
Всё так же что-то напевая, художник с трудом укладывает неподвижное окостеневшее тело на один из диванов, втыкает в волосы лилию и начинает рисовать.
Солнце на улице скрывается за тучи. В мастерской тотчас темнеет.
На самом деле глаза ангелов на картинах полны скорби – нужно лишь присмотреться к ним получше.
Глава 2
Выйдя из метро, я иду по знакомым улицам, желая поскорее добраться до дома. На душе неспокойно – мысли похожи на обрывки черных нитей; где-то каркает ворон, словно предупреждая.
Я твержу себе, что должна перестать бояться, иначе я просто стану безумной. И, стараясь быть смелой, иду вперед, глядя на свою тень и думая о том, что прислала мне Алиса.
Неподалеку от дома, в пустынном безлюдном месте, меня вдруг останавливают.
– Девушка, – слышу я вкрадчивый мужской голос и тотчас ускоряю шаг. Но мне преграждают путь.
Их трое.
Обычные парни в обычной одежде. Ничего примечательного.
Только улыбки у них необычные – они глумливо скалятся, глядя на меня, и я сразу понимаю, что дело плохо.
Парни обступают меня с трех сторон, отрезая путь к бегству, и я беспомощно оглядываюсь – вокруг никого нет. Я в ловушке, которая внезапно захлопнулась. Но пытаюсь выбраться из нее: достаю свой канцелярский нож-скальпель для резки бумаги. Видя его, они весело хохочут.
– Милая, это что у тебя в руке? Что за игрушка? – спрашивает один из них, загорелый, улыбчивый и с потухшими глазами. Такие глаза с невидимыми шрамами, словно забывшие, что такое свет, меня всегда пугали. Я безошибочно находила таких людей в толпе. И чувствовала их желание причинять боль.
– Что Вам нужно? – спрашиваю я дрожащим голосом.
– А как ты думаешь? – сплевывает второй – глаза у него чуть живее, но лицо жесткое и злое.
– Без понятия, – говорю я, всё еще стараясь быть смелой. – Могу я пройти?
Они снова хохочут, и Демон – вместе с ними. Весело, заливисто. Он чувствует беду. Это подпитывает его.
– Какая ты недогадливая. Покажи-ка, что у тебя в рюкзачке.
Они забирают рюкзак – срывают его с меня так, что трещат швы на лямках. И роются, комментируя, высыпая содержимое прямо в грязь под ногами. Находят конспекты, учебники, резинку для волос, ручки, полупустой бутылек с туалетной водой, блокнот.
Страха нет – он будет потом. Есть оторопь, есть удивление и есть желание выжить. Я ненавижу чувствовать себя мышкой, загнанной в угол. И еще крепче сжимаю свой нож, хоть он и бесполезен. Но это единственное мое оружие.
Они добираются до кошелька – он белый, прямоугольный, на нем изображена веселая панда. Находят несколько купюр, проездной, какие-то старые чеки.
– Что-то у тебя с деньжатами негусто, – качает головой тот, с потухшими глазами. – Может, чем другим нас порадуешь, а?
Меня пытаются погладить по волосам, но я не даюсь. Хватают за руки, но мне удается вырваться. Телефон выхватывают из моих рук и, глумливо цокая языками, сообщают, что «задорого его не толкнуть». Как будто бы я должна их пожалеть!
Меня прижимают к стене гаража, отпуская пошлые шутки. Нужно кричать, но я молча смотрю на них большими немигающими глазами. И из-за игры света и тени мне вдруг кажется, что головы у них крысиные. Смотрят, скалятся черными пастями, пронзают глазками-бусинками, шевелят носами. Они отвратительны.
Я поднимаю нож.
– Какая смешная, – глухо говорит третий, с медью в коротко стриженных волосах. – И что ты нам сделаешь, чертова ты кукла?
«Бей по шее, там, где яремная вена», – подсказывает Демон, и я заношу руку. У меня есть несколько драгоценных мгновений, пока они хохочут – не видят во мне серьезного противника. Я для них лишь развлечение. Крысы сжирают мышей.
Я не слушаю Демона и все-таки бью ножом по плечу того, кто стоит ближе всех ко мне. Да, это всего лишь канцелярский нож-скальпель, но он остр и рассекает не только ткань спортивного костюма, но и кожу.
Парень от неожиданности делает шаг назад, шипя что-то мерзкое, я бью по коленной чашечке второго и пытаюсь сбежать, но третий, с потухшими глазами, ловит меня и наотмашь бьет по лицу – так, что я падаю. Нож вылетает из моих рук.
– Какая ты ловкая, милая, – говорит он, присаживаясь рядом со мной на корточки и за волосы поднимая мою голову так, чтобы я смотрела на него. – Наверное, еще и гибкая? Сейчас и узнаем.
Тот, кого я ударила ножом, бьет меня по ребрам – так, что из глаз сыплются искры, а дыхание перехватило.
Меня никто никогда не бил.
«А я говорил, что надо перерезать вену! Тупая тварь!» – кричит страшно Демон.
– Стерва! До крови ведь! – жалуется друзьям тот, кого я ранила. И бьет меня снова – попадает по бедру.
Мне очень больно, но я молчу, сомкнув губы, с ненавистью смотрю на него. Мне снова кажется, что у них крысиные головы. И меня накрывает волна отвращения.
Меня поднимают на ноги, всё так же унизительно держа за волосы, пытаются снять тренчкот. Я все-таки начинаю кричать, но мне закрывают рот. Я чувствую отвратительный запах дешевых сигарет.
Это всё как-то нереалистично – и люди с крысиными головами, и боль, и унижение, и чужие руки на моем лице. Я словно наблюдаю за этим со стороны. И не знаю, что будет дальше.
Включается диссоциация. Психологический механизм защиты, когда кажется, будто всё происходит не с самим человеком, а с кем-то посторонним.
«Я их убью», – говорит Демон, и в моей голове вихрем закручивается тьма.
А они вдруг отпускают меня – словно я стала ядовитой.
– Чувак, ты чего? – вскрикивает один из них. Я оборачиваюсь и вижу, что позади стоит парень из подъезда, по плечу которого я несколько дней назад попала дверью. Он одет в ту же черную толстовку с капюшоном, черные джинсы, черные кроссовки. А в его вытянутой руке – черный пистолет с глушителем. Тоже черным.
Люди-крысы смотрят на него с испугом. У меня вдруг отлегло от сердца. Я понимаю, что спасена.
– Пугалка, – неуверенно говорит тот, у которого в волосах медь.
– Настоящий, – не глядя на него, хрипло отвечает парень с жестоким лицом.
– Слушай, ты чего? Отпусти пушку, а? – В тусклых глазах загорается мертвый огонь. – Ну, серьезно. Ты чего? Что хочешь? За девчонку вступился? Так мы это… ничего не делали. Только попугали чуток. Мы пойдем, да?
