Инна Истра "Марьянина топь"

– Угощайся! – сказала Анна.

Василь улыбнулся и смачно, с хрустом откусил от яблока. Анна громко рассмеялась и пошла прочь по тропинке. Отойдя немного обернулась и крикнула:

– До встречи, Василь!

Василь смотрел ей вслед, пока девушка не скрылась за поворотом, потом вздохнул и пошел назад к товарищам, доедая яблоко.

Хозяин рассчитался с артелью, староста распределил деньги, каждый получил причитающуюся ему долю. Нового подряда пока не было, и плотники расходились по домам с уговором собраться, ежели подвернется какая работа. Василь с Федором и Степаном шли по дороге, ведущей от Липично в село Борки, где жил Степан, а дальше через Коростылево в Ялины, родную деревню Василя и Федора. Путь предстоял неблизкий, и мужики шли быстро, чтобы успеть до темноты в свои хаты. Стоило только Василю выйти за околицу деревни, как он почувствовал себя плохо: закружилась голова, появилась слабость в коленях. Парень решил не обращать на хворь внимания и полчаса споро, не отставая, шел за товарищами. Федор и Степан были в прекрасном настроении, так как хозяин работой остался доволен и даже накинул деньжат сверх обещанного. Мужики шли быстро, балагуря и посмеиваясь. Василь их разговоров не поддерживал, с каждой минутой ему становилось все хуже и хуже. Ноги подкашивались, перед глазами все плыло. Василь начал спотыкаться, отставать от товарищей. Те, почуяв неладное, остановились, поджидая его.

– Что с тобой? – Федор с удивлением смотрел на бледного, шатающегося Василя.

Василь бессильно опустился на придорожную траву, вытирая со лба холодный пот.

– Захворал? – спросил Степан и неуклюже положил мозолистую корявую ладонь на лоб Василя. – Лихорадки вроде нет.

– Да нет у меня никакой лихорадки, – отмахнулся парень. – Ноги вот как чужие, не идут, и не вижу ничего, плывет все перед глазами.

– Что делать-то будем? – спросил Федор. – Так мы до дома не дотянем, не дойдешь ты.

– Если до Борок доберемся – останешься у меня, – предложил Степан.

– Я назад пойду, в Липично. Отлежусь у Тимофея.

– Тебя проводить бы надо, – сказал Степан.

Василь понимал, что товарищам не хочется оставлять его такого беспомощного, но идти назад, в Липично, им тоже не в радость.

– Я дойду, не беспокойтесь, – сказал Василь. – Я же не при смерти. Мы недалеко ушли, обратно дойду, а до Борок боюсь не дотяну.

На том и порешили. Федор со Степаном отправились дальше, а Василь повернул назад. Стоило ему сделать несколько шагов в сторону Липично, как сразу полегчало. Чем ближе подходил Василь к деревне, тем быстрее улетучивалась хворь. Когда Василь вошел в деревню и направился к старому колодцу, хвороба прошла, как и не было ее. Напившись ледяной воды, парень зашагал по узкой тропинке, ведущей от колодца к хате Анны. Он шел уверенно, словно знал дорогу и ходил здесь каждый день. От хворобы не осталось и следа, на душе было легко и спокойно. Ярко, по-летнему светило сентябрьское солнце, день был напоен теплом, ароматом трав, и лишь желтеющие листья берез и летающие в воздухе тонкие паутинки выдавали начинавшуюся осень.

Василь остановился у калитки. Во дворе у хаты никого не было. Никто не вышел, никто не спросил, что нужно прохожему.

– Что я здесь делаю? – мелькнула у Василя мысль. – Зачем я сюда пришел. Я же хотел к Тимофею идти. Черт бы меня побрал!

Разозлившийся сам на себя Василь пошел по тропинке прочь от хаты ведьмы, не заметив мелькнувшего в окне старушечьего лица. Неизвестно почему, но Василь направился не в деревню, а совсем в другую сторону – в лес. Он шел по узкой тропинке, среди высоких деревьев, полной грудью вдыхая лесной воздух, не думая и не осознавая куда и зачем идет. Вдруг он ясно и отчетливо услышал голос дядьки Рыгора:

– Куда же ты идешь, сынок?

Василь остановился как вкопанный. А действительно, куда? Парню стало не по себе. С самого утра его словно водит какая-то чужая воля. Василь три раза сплюнул через левое плечо, перекрестился.

– Чур меня, чур. Господи спаси и сохрани, – парень повернулся и пошел обратно.

– Василь! – окликнул его звонкий девичий голос.

Парень обернулся. В двадцати шагах от него на тропинке стояла Анна. Василь оторопел. Откуда она взялась? Ведь только что ее там не было! Он словно видел сон наяву. Анна была одета так же как в его снах, так же падал на ее лицо солнечный свет, пробивавшийся сквозь густую листву, так же призывно смотрели на Василя черные бездонные глаза.

– Стой, не ходи, – прошептал голос Рыгора.

Анна улыбнулась, и тут Василь почувствовал, словно кто-то мягко подтолкнул его в левое плечо, принуждая шагнуть вперед. Василь устоял, не двинулся, зло дернул плечом.

– Беги отсюда, сынок, – снова Василь услышал Рыгора.

Анна протянула к парню руки, и снова он ощутил, как кто-то подталкивает его. И снова Василь остался на месте, лишь крепче сжал лямку заплечного мешка.

– Отче наш, иже еси на небеси, – зашептал Василь, но слова молитвы, которую он знал с детства, забывались, путались.

Анна грустно улыбнулась и стала уходить прочь по тропинке. И тут Василь не выдержал. Он отчетливо вспомнил последний сон, где он догнал Анну и овладел ею, вспомнил ту радость и наслаждение.

– Стой! – крикнул Василь.

Анна не обернулась, медленно уходила по тропинке, и парень шагнул за ней. Порыв ветра пронесся по верхушкам деревьев, громко и насмешливо закричала вдали какая-то птица.

– Эх, сынок, – простонал голос Рыгора, но Василь его не услышал.

Все быстрее и быстрее шел он за Анной, но не мог догнать ее. Девушка оглянулась и вдруг шагнула с тропинки в лесные заросли. Василь рванулся за ней. Анна легко скользила между деревьев и кустарников, Василь же бежал шумно, ломая ветви, спотыкаясь и падая. Неожиданно заросли кончились, и Василь выскочил на небольшую круглую полянку, поросшую мягким зеленым мхом. Деревья вокруг нее росли искореженные, гнутые, с раздвоенными стволами и полусгнившими дуплами. Такие полянки в народе называют ведьмиными. Анна стояла посредине, утопая по щиколотку во мху, и глядела на Василя. Несколько минут они, не шевелясь, молча смотрели в глаза друг другу, словно играли в гляделки. Наконец, Василь медленно сбросил заплечный мешок, вынул из-за пояса топор, кинул его на землю и шагнул к Анне. Он положил руки на хрупкие плечи девушки и поцеловал приоткрытые ждущие губы. Анна обвила руками шею парня и впилась в него жадным поцелуем. В голове Василя словно что-то взорвалось. В следующий момент он уже валил Анну на землю, задирал ей юбку, рвал кофту. Он рычал словно зверь, чувствуя горячее тело, теряя голову от аромата женщины, от восставшей плоти. Анна оказалась бешеной и ненасытной. Она кричала, царапалась, кусалась, билась и извивалась под Василем, возбуждая его все больше и больше, снова и снова…

Василь лежал на поляне обессиленный и опустошенный. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Анну. Она лежала на спине, улыбалась, закрыв глаза, раскинув руки и ноги. Кофта была разорвана, юбка бесстыдно задрана, волосы растрепаны. Василь скользнул взглядом по ногам девушки, по крепкой молодой груди, по спокойному улыбающемуся лицу и снова медленно опустился на мягкий мох. Он понял, что теперь, где бы он ни был, куда бы он не ушел, не убежал от Анны, нигде не будет ему ни счастья, ни покоя. Ни одна женщина не даст ему такого наслаждения, как Анна, ни одну женщину он не будет желать так, как Анну, во всех женщинах он будет искать Анну. Василь закрыл глаза. Тихо шелестел ветер в верхушках деревьев, и где-то далеко жалобно пела, словно плакала, маленькая лесная пичужка.

Глава 2

Глава 2

Не было ни сватовства, ни смотрин, ни домоглядства. Никто не «бил по рукам» и не назначал свадебные чины. Не избирался ни дружка, ни полудружье, ни подневестница, ни постельница. Не собирались подружки на предсвадебные вечерки, не делали «девичью красу» – косу из соломы, не украшали ее лентами да цветами. Не было плача-прощания с вольной волюшкой, не наряжали свадебный возок, не мела сваха невесты дороги у дома для свадебного поезда.

Венчались Анна и Василь в маленькой церкви села Борки. Настоятелем церкви был отец Никодим, молодой священник, полгода назад получивший свой первый приход. Его жена, добродетельная матушка Агафья, обожала послушать местные сплетни, а потом вечером за чаем пересказать их мужу. Поэтому отец Никодим был наслышан о Липичинских колдуньях, знал, что молодая ведьма охмурила парня из Ялин.

– Не иначе приворот сделала, – говорила матушка Агафья, – они же без заговоров своих – никуда.

Никодим с неприязнью принял молодых, но отказывать им в венчании не стал. Во время церемонии он с подозрением посматривал на Анну, но она вела себя словно благочестивая прихожанка. Ведьма крестилась, смиренно опустив глаза, не трещала и не коптила венчальная свеча в ее руке, не темнел оклад иконы от прикосновения губ.

– Да может и никакая она не ведьма, – подумал батюшка, – а просто травница или знахарка. А бабы напридумывали небылиц от куриного ума, да от скуки.

Никодим взял дешевенькие венчальные кольца, перекрестил ими Анну и Василя.

– Обручается раб божий Василий с рабой божией Анной, во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь, – пробасил батюшка и надел кольцо Василю.

– Обручается раба божия Анна, – начал говорить Никодим, поворачиваясь к невесте, и запнулся.

Невеста смотрела на него и слегка улыбалась. В черных глазах ведьмы таилась насмешка, словно играла Анна с малыми детьми в забавную игру, потешаясь с ними, принимая их правила. Только для них все было всерьез, а для нее – понарошку. Никогда еще отец Никодим не видел такого откровенного нахального взгляда у невесты и слегка опешил.

– С рабом божим Василем, во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь – скороговоркой забормотал батюшка и торопливо надел кольцо на палец девушки.

Анна перекрестилась, не отрывая взгляда от священника. Василь косился на нее, видел, как она смотрит на батюшку, и чувствовал себя очень неловко. Торжественность венчания нарушалась, таинство грозило превратиться в посмешище. Уловив смятение жениха, Анна опустила глаза, сделала вид, что внимательно слушает молитву о благословении обрученных. Пришло время главного момента церемонии – возложения венцов. Никодим первым перекрестил жениха, и со словами:

– Венчается раб божий Василий с рабой божией Анной во имя Отца, Сына и Святого духа, аминь, – возложил венец на голову Василя.

Второй венец батюшка одел невесте. Но не успел он отвести руки, как тяжелый убор начал медленно сползать набок. Анна стояла не шевелясь, не делая попыток поправить венец. Никодим подхватил падающий убор и снова, в сердцах, водрузил его на голову невесты. Послание апостола Павла о таинстве брака он начал читать сердитым голосом, стараясь не смотреть на молодых. Анна не сдерживала улыбки и насмешливо поглядывала на священника. Отец Никодим стал запинаться, глотать и путать давно знакомые слова. Больше всего на свете хотелось ему поскорее закончить церемонию, поэтому он даже не стал читать положенную в таких случаях главу из Евангелия от Иоанна о присутствии Христа на свадьбе в Кане. Батюшка торопливо благословил чашу с вином, трижды поднес ее жениху с невестой, быстрее обычного обвел молодых вокруг аналоя. Когда были сняты венцы, потушены венчальные свечи, и новоиспеченные супруги вышли из церкви, священник почувствовал облегчение, у него словно гора свалилась с плеч.

– Уж не знаю ведьма она или нет, – говорил вечером батюшка Никодим матушке Агафье, – но есть в ней нечто бесовское, определенно есть.

– Ведьма она и есть ведьма, – вторила ему матушка, – уж люди-то знают, врать не будут.

Пока молодые венчались, мать Анны Христина собирала на стол. Она приготовила курицу, напекла пирогов, достала из бочки хрустящие соленые рыжики, поставила на стол бутыль мутной браги, купленную у Маньки Зубцовой. Новобрачные пришли голодные, уставшие, промокшие под мелким, холодным октябрьским дождиком.

За столом, выпив почти всю брагу и захмелев, Василь задал жене вопрос, мучивший его полдня:

– А что ты такое сделала с батюшкой в церкви, что он заикаться начал?

Анна напряглась, искоса бросила осторожный взгляд на мать, но Христина, словно не слыша вопроса зятя, продолжала есть пирог.

– Ничего я с ним не делала.

– Да как же ничего! Батюшка читал себе, читал и вдруг – давай путаться да заикаться. Признайся, ты колдовала там?

– Да что ты говоришь такое! – сердито сказала Анна. – Я в святой церкви, на своем венчании, колдовала на попа, да еще когда он молитву читал! Даже смешно, право слово! Просто Никодим молодой и неопытный, толком ничего не знает, вот и путался.

– В церкви не колдуют, колдуют на кладбище, – поддакнула Христина.

Василь исподлобья посмотрел на женщин, выпил еще браги и пьяно погрозил:

– Смотрите у меня! Ведьмы. Чтоб не колдовали больше тут. А то я вам задам!

– Да какое там колдовать, – согласилась Анна. – Пойдем лучше, спать уложу.

Василь встал, покачиваясь добрел до кровати, упал на нее ничком и тут же захрапел. Анна сняла с него обувь, укрыла одеялом и вернулась к матери.

– Ну что ты натворила в церкви? – спросила Христина.

– Ничего.

– Ты мне-то не ври, – вздохнула мать. – Рассказывай.

– Да нечего рассказывать. Попик молодой, читал важно, весь надутый, смешной такой. С самого начала смотрел на меня как на змею подколодную. Вот я и пошутила немного. Я только смотрела на него, а он слова путать начал, даром что книга перед ним лежала.

Анна улыбнулась, вспомнив растерявшегося Никодима. Христина покачала головой.

– Ах, дочка, дочка. Знаешь же силу своего взгляда, зачем же без толку им пользуешься? И так про нас все знают, да много лишнего говорят, так ты еще попа дразнить вздумала! Сколько раз я тебе говорила, что нельзя силу показывать без крайней нужды. Ну бородавку свести или девкам погадать – это ладно, это пустяки. Когда Василя привораживала, тут я ничего не говорила, а сейчас глупость ты сделала, ой глупость.

Анна понимала, что мать права, поэтому сидела молча, не возражала.

– С детства я тебе одно и тоже говорю, а ты как не слышишь меня, – продолжала Христина. – Знаешь ведь, что должны мы силу нам данную сохранить и передать дальше, чтобы род наш не прерывался, чтобы в назначенный час, когда призовет хозяйка наша Мокошь, смогли мы принести ей наш дар, дабы стала она еще сильнее.

– Прости, матушка, – тихо сказала Анна, – а когда призовет нас хозяйка?

– Я не знаю. Нам вряд ли суждено этого дождаться. Но внучки наши или правнучки обязательно увидят хозяйку. Ведомо мне лишь то, что не должны мы род прерывать, надо силу и знания дочерям передавать.

– А если у меня не будет детей? – спросила Анна.

– У тебя будет дочь, как и у всех нас, – улыбнулась Христина. – А если что вдруг с ней случится, то надо найти беременную женщину с подходящим плодом, и следить за ней, и все передать ее ребенку. Только тяжело это. И не найти успокоения даже после смерти, если дар свой никому не передашь.

Мать и дочь еще посидели вместе, поговорили, потом убрали со стола и легли спать. Анна уснула быстро, а Христина долго лежала без сна, думая о дочери. Ее пугала готовность Анны применять свой дар без особой надобности. Никто из деревенских жителей не подозревал насколько были сильны ведьмы. Кузминична из Борок, слывущая известной ведуньей, на самом деле не годилась им и в подметки. Христина заговаривала ячмени и бородавки, лечила заболевшую скотину, делала небольшие заговоры на любовь деревенским девкам. Она никогда не наводила порчу и не колдовала на болезнь, даже если очень просили. Двигали ею вовсе не доброта или жалость, а чувство самосохранения. Христина говорила, что не умеет делать такие вещи, что ей это колдовство не под силу, а на самом деле она просто не хотела давать повод для сплетен, про них и так говорили много недоброго. Но если для Христины или ее дочери возникала серьезная угроза, то ведьма пускала свою силу в ход не раздумывая.

Однажды к ней пришел односельчанин Демьян и попросил наслать порчу на его жену, да так, чтобы она умерла. Чем не угодила тихая и забитая женщина шумному самодуру, Христина так и не узнала. Ведьма отказалась, чем вызвала дикий гнев мужика. Уходя ни с чем, он пригрозил поджечь дом или погубить ребенка. Демьян был человек злобный и мстительный, поэтому Христина восприняла его угрозы всерьез. Она раскинула карты, и гадание показало большую опасность для дочери в ближайшее время. Христине ничего не оставалось, как ударить первой. Как бы случайно встретив Демьяна, она извинилась и сказала, что готова наслать порчу. Договорились встретиться на рассвете на опушке леса. Христина велела ему принести корзину, а домашним сказать, что пошел по грибы. Мужик посмеялся над словами ведьмы, но сделал все, как она просила.

Христина встретила Демьяна на опушке и отвела в лес, на знакомую ей полянку. Там, глядя в глаза немного оробевшему мужику, она протянула ему бледную поганку и приказала ее съесть. Демьян, словно загипнотизированный, не прекословя, съел сырой гриб, потом, подчиняясь Христине, лег на землю и уснул. Ведьма насыпала ему в корзину заранее собранные ею грибы, нашептала на ухо очередное приказание и ушла. Через полчаса Демьян проснулся и отправился домой. Там он наорал на жену, несколько раз ударил ее и велел немедля пожарить ему грибы. Он стоял над ней и смотрел, как она моет и чистит их, и не разрешал выкинуть ни одного червивого грибочка. Насмерть перепуганная женщина все приготовила и в ужасе смотрела, как Демьян жадно пожирает грибное жаркое. К вечеру ему стало плохо, а через два дня он умер в страшных корчах. Никакого раскаяния или мук совести Христина не испытывала. Демьян представлял для нее угрозу, значит, он должен был умереть.

Христину тревожила Анна, уж слишком легкомысленно относилась дочь к использованию колдовских сил. Могла использовать их по мелочам, как, например, сломать руку Федору из-за глупого слова, или ради шутки, как сегодня в церкви.

– Накличет она так на себя беду, – думала Христина, и тягостные мысли мучили ее и не давали уснуть.

В эту ночь в Липично не спал еще один человек – Тимофей Зубцов. Узнав от жены, что Василь сегодня венчается с Анной, он напился в зюзю и до самого рассвета сидел в обнимку с бутылью, то ругаясь, то плача пьяными слезами.

– Погубили парня… такого парня погубили… и я не смог… не отговорил… – можно было разобрать среди его всхлипов и невнятного бормотания.

Глава 3

Глава 3

Прошел год, за ним другой и третий. Спокойно и размеренно протекала семейная жизнь Василя и Анны. Василь пахал, сеял, плотничал, Анна вела домашнее хозяйство. Были они небогаты, но и не голодали. Всегда находились люди, которым требовалось крыльцо починить или сарай поставить. Лучше плотника, чем Василь, не было по всей округе. Весной и осенью он уходил на заработки с артелью. Казалось, Василь обрел то, что давно хотел: дом, любимую жену, уважение среди односельчан. Но не все было ладно. Несколько раз в год находила на Василя необъяснимая тоска. Все его злило и раздражало, он орал на жену и тещу, и однажды хотел ударить Анну. Василь уже замахнулся, но наткнулся на взгляд жены, словно с разбегу попал в каменную стену. Он бессильно уронил руку и вышел из хаты. В тот день он напился с Тимофеем до положения риз. Больше Василь никогда, даже в самом сильном гневе не пытался ударить жену.

Анна спокойно относилась к вспышкам ярости у мужа. Она знала, что творится с Василем, и что тому причиной. Его душа бунтовала, тщетно пытаясь вырваться из оков приворота. В такие дни Анна не перечила мужу, молча сносила все придирки. Если уж супруг совсем расходился, то она подсыпала ему в еду или питье щепотку сухой травы, растертой в порошок. Отведав этой травы, Василь успокаивался, на него находила тихая грусть. Он уходил в лес, или сидел на задворках, или напивался с Тимофеем.

Еще Василя тяготило то, что у них с Анной не было детей. Анна забеременела в первый же год их семейной жизни, в положенный срок родила мальчика. Но ребенок появился на свет мертвым – пуповина обвилась вокруг шеи, и он задохнулся. Василь ходил черный от горя, Анна плакала целыми днями. Через несколько дней после рождения мертвого ребенка Василь случайно подслушал разговор жены и тещи.

– Не плачь, доченька, – говорила Христина. – Судьба у нас такая, не выживают наши мальчики. Ни один малой не дорастает и до года. Оно и к лучшему, что дите сразу умерло, чем дольше живет, тем сильнее к нему привыкаешь, тем тяжелее терять.

Христина утешала дочь, а сама всхлипывала и утирала слезы. Тяжелым камнем легли подслушанные слова на душу Василя.

Через два года после смерти ребенка Анна снова понесла. В день летнего солнцестояния она родила девочку, назвали дитя Марьяной. Христина, как и в первый раз, сама принимала роды у дочери. Отцы в крестьянских семьях к рождению дочерей обычно относятся равнодушно. Вот если бы первенец был сын – другое дело. Как в поговорке: сын батюшкин, дочка матушкина. Но Василь любил свою дочку до безумия. Он мог тихо подойти к люльке и долго, с умилением смотреть на спящую малышку. Анна и Христина отгоняли его – нельзя смотреть на спящего дитенка. За всю свою жизнь никогда и ни к кому не испытывал Василь такой любви, как к этому маленькому человечку. Когда Марьяна гулила, улыбалась и протягивала к отцу крошечные ручки, его захлестывала волна умиления. Василь ужасно стыдился проявления своих чувств – не к лицу мужику бабьи нежности, но ничего не мог с собой поделать.

Не так уж много внимания уделяют детям в крестьянских семьях. Летом уже через несколько дней после родов мать выходит работать в поле. Младенца берут с собой в поле и кладут у края полосы под куст. Иногда старшие дети приглядывают за малышней. А из них те еще няньки, самим хочется поиграть, да попроказить. Могут посадить малых на лужок, а сами убежать к друзьям-подружкам. Так и растет ребятня без родительского присмотра, как трава в поле.

С Марьяны же бабка и мать глаз не спускали, никогда не оставляли девочку одну, даже в ущерб работе, домашним делам. В деревне к такой заботе относились по-разному: кто с насмешкой, кто равнодушно, а кто и со злобой. Особенно не любила Марьяну молодая деревенская баба Олеся. К своим тридцати годам она обзавелась тремя детьми: сыном и двумя дочерьми. Меньшая ее дочка Машутка родилась всего на месяц раньше Марьяны. Олесе часто приходилось оставлять младших детей Степку и Машутку на старшую дочку. Однажды семилетняя Нюша повела брата с сестричкой гулять к речке, нашла там куст с красивыми ягодами, сама наелась и брата с сестрой накормила. К вечеру дети заболели, скрутили их нещадные боли в животе, началась рвота, залихорадило. Нюша и Степа болезнь осилили, а вот двухлетняя Машутка через несколько дней умерла. После этого случая Олеся спокойно не могла смотреть на Марьяну, словно девочка была в чем-то перед ней виновата.