Безвыходное материнство
Алёна Дождева
В компании появляется новая сотрудница, которая ничего не рассказывает о себе. Кто эта таинственная женщина, у которой, кажется, нет ни мужа, ни детей? Почему она не рассказывает о себе и зачем учит испанский язык тайком от коллег?За её молчанием годы жизни, потраченной на чужие интересы, одиночество и сомнения. Сможет ли она добиться того, о чем мечтает или ей придется вернуться туда, откуда она сбежала?
Алёна Дождева
Безвыходное материнство
Глава 1 Будни бухгалтерии
Время обеда в офисе – это всегда время пустой болтовни. В женском коллективе разговоры без дела привычная штука. Женщина на работу приходит, чтобы общаться. Это мужчина приходит, чтобы работать и зарабатывать, иногда даже достигать вершин, что у них зачастую и получается. Женщина же предпочитает стабильно и спокойно проводить время вне дома, а если за это еще и заплатят, то будет что предъявить мужу в своё оправдание. Хотя современность сейчас всё перепутала: и женщины строят карьеру, и мужчины просиживают штаны. Мир меняется, но природа не сдаётся так быстро: захочешь себя сломать – получишь по шее.
Они сидели за столиком в офисной кухне. Все тарелки были пусты, булочки доедены, оставался чай или кофе, который тянулся медленно по глоточку, чтобы отодвинуть момент возвращения за компьютеры в тесный кабинет за табличкой “Бухгалтерия” на четыре стола. Впереди маячило полдня работы: клацанья по кнопкам с перекладыванием, подшиванием, подписыванием, вычеркиванием, подчеркиванием, сверками и прочими точными ударами по огромной цифровой сумятице фармацевтического холдинга.
– Нет, ну вы подумайте, какой нахал! Он ко мне после этого ещё и приставать полез. Представляете? – возмущённо закончила Оленька свой рассказ об алкоголике муже.
Муж у неё был образцово-показательный и жаловаться на него приходилось редко. Предприниматель, хорошо зарабатывает, дарит подарки и помогает по дому, даже детей в школу отвозит. Пока не начинает пить. Запой на три-семь дней, а порой и недель, потом вызов нарколога на дом, три дня лежачего режима, и вот он снова человек.
Оленька любила в красках и лицах ругать его, скотину недалёкую, вот только в тайне размышляла о том, что бы такое попросить себе в подарок, в качестве извинений. Она давно уловила эту взаимосвязь и каждый раз пользовалась этим. Хотя надо отдать ей должное, не злоупотребляла чересчур и не вводила мужа в запой намеренно.
– И зачем ты его только терпишь? – меланхолично посочувствовала Татьяна, у которой на лице было написано, что ей глубоко плевать на высосанные из пальца переживания коллеги.
– Тань, ты просто не понимаешь, что такое муж алкоголик, – печально вздохнула Наталья, пожилая бухгалтерша. – А вот я выросла с таким отцом. Он как нажирался, гонял нас по дому всем кагалом. Мама плакала, мы визжали. Вот детям-то как в этом во всем? Я теперь всю жизнь мучаюсь здоровьем, потому что нервы-то ни к черту с самого детства.
– Как-как? Известно как! Вырастут и свалят: ни спасибо ни до свиданья. С детьми отношения выстраивать нужно, а они вон между собой договорится не могут, – включилась снова Татьяна, которой хотелось управлять не только рабочими моментами коллектива, но и давать советы о жизни.
– Договоришься с ним как же, – фыркнула Оленька, но продолжать не стала.
Ругаться с главным бухгалтером и прямой начальницей дело сомнительное. Не зря бухгалтерские отделы называют серпентариями: вроде все змеи, все ядовитые, но яд при себе держат, чтобы самой не получить порцию. Дозированная критика и язвительность предел мечтаний любого генерального директора: и не разругаются, и всегда можно выудить нужную информацию про других коллег. Да и самим им удобно, где еще пожаловаться на свою жизнь и получить или проявить сочувствие к лелеемый внутри чувствам, понять, что у меня-то еще всё не так плохо.
Оленька не слишком-то ценила мнение начальницы, если это не касалось работы. Не считала она её мудрой совой, которая жизнь прожила и рассказать многое может. Впрочем, ни от кого она не воспринимала советов и пожеланий. Считала себя саму с усами, а высказывалась, чтобы не молчать и чтобы не слушать.
Одна Марина молчала, не вмешиваясь в разговор коллег, впрочем, как и всегда. Рассказывать ей было не о ком да и незачем, а делиться на что она тратит рабочее время и интернет не хотелось, чтобы не прикрыли ненароком такую возможность. Казалось, что она внимательно слушает, хотя на самом деле она размышляла о том, как же ей реализовать свою заветную мечту и поехать в Испанию осенью. За окном только начинался май. В открытые окна задувало запах влажной земли и мокрого асфальта.
В четырёх стенах крошечной комнаты больше похожей на широкий коридор, чем на столовую или кухню, смотреть особо было не на что. Три квадратных столика вдоль стены, тумбочка с микроволновкой, раковина, проточный бойлер и холодильник: всё стерильно белого цвета. Даже объявление о том, что оставлять еду на выходные или в открытой посуде строго воспрещается, было в черно-белых унылых тонах. Сквозь узкую бойницу окна наглый солнечный луч проник, чтобы преломиться на стакане с водой, кем-то позабытом на краю стола.
Окна офисной кухни выходили во внутренний дворик, который жил своей весенней жизнью: песнями птиц, набуханием почек, криками ошалевших от редкого питерского солнца детей и лаем бездомных собак.
“Интересно, как пахнет осенняя Испания”, – думала Марина, покачивая на указательном пальце чайную ложечку. Оставалось еще минут пять до того момента, когда нужно будет встать первой и помыть за собой посуду, чтобы показать, как она чтит выполнение инструкций и предана работе. Хотя вряд ли это кому-то здесь нужно.
– Марина, а у тебя как дела? – насмешливо спросила Оленька, всё еще надеясь на то, что новенькая скажет о себе чуть больше, чем просто “нормально” или ”хорошо”.
Марина работала с ними уже второй месяц, но до сих пор так ничего толком не рассказала о себе. По отрывочным анкетным данным они знали, что она замужем, что раньше нигде не работала, что приехала из Нижнего Новгорода. И на этом всё. Где и с кем она сейчас живёт? Почему переехала? Зачем? Куда растворился, а может и есть еще рядом муж? Никто не знал и порой в её отсутствие Оленька, у которой была самая богатая фантазия, воспитанная на мыльных сериалах и любовных романах в мягких обложках, выдавала версии одна другой романтичнее и глупее. Знала бы Марина, что она про неё придумывает с радостью бы развеяла её домыслы, каким-нибудь обыденным и ложным рассказом о якобы своей судьбе.
Она была не намерена делиться здесь ни с кем своими мыслями, воспоминаниями или рассказами о жизни. Впрочем, и задерживаться здесь она не собиралась. “Доработать бы до осени и уехать в Испанию,” – крутилась в её голове единственная мысль. Бухгалтерия с её космическими объемами первичных документов, девочковыми поболтушками на узкой кухне и хорошей зарплатой привлекала Марину только как промежуточная точка для следующего прыжка.
– Ну чего ты опять застыла, – одернула замечтавшуюся коллегу Оленька. – Сидит витает где-то.
– Да, нормально, – отмахнулась от неё Марина.
– Что нормально? – не сразу поняла требовательная коллега.
– Дела у меня нормально, – спокойно ответила Марина и отправилась мыть свою чашку.
– А у мужа как? – подхватила эстафету Наталья, которой тоже очень уж хотелось узнать о загадочной персоне чуть больше.
– А нет у меня мужа, – бросила через плечо Марина, загадочно улыбнулась и вышла.
Повисла пауза, за время которой все успели переглянуться, а Татьяна даже пожать плечами. Типа, “ну и пусть с ней, что мне за дело”. Вот только равнодушие главного бухгалтера и начальницы было на этот раз уж сильно напускным, и в него сложно было поверить. Железная леди, обладающая крайне не богатой мимикой выдала себя широко раскрытыми глазами: удивлением, вылетевшем против её воли.
Марина была загадочной, странной, молчаливой, но при этом всегда держалась близко к коллективу, ходила вместе с ними обедать, приносила в общую копилку печенье к чаю, собирала на подарки к дням рождениям и оставалась на праздничные вечеринки, но абсолютно ничего про себя и свою жизнь не рассказывала. Или молчала, или отшучивалась, порой глупо и неуместно. И впервые вот так шокирующе прямо опровергла чуть ли не единственный факт о себе.
– Было бы ей двадцать с копейкой, то я бы её поняла, – заговорила словоохотливая Оленька. – Но ей же за сорок!
– Чтобы ты поняла? Что человек не хочет раскрывать свою личную жизнь? По мне так, как раз в двадцать это выглядит глупо, а к сорока оно и понятно, – рассудила Татьяна, делая вид, что ей всё также не интересно.
– Что понятно? – нервно хихикнула Оленька.
– Да, какая тебе разница, – попыталась урезонить её Наталья. – Может у человека несчастье какое-то в жизни случилось. Всякое же бывает.
– Бывает, – задумчиво ответила Оленька и на время забыла о своих вопросах, вернувшись мыслями к мужу, от которого как раз пришла непонятная смска.
Все два месяца продолжалась эта игра. День или два Оленька не пыталась выяснять, что и как происходит в жизни Марины, но потом опять что-то в ней включалось и она начинала спрашивать и ждать, а после со вкусом фантазировать.
Марина же была непреклонна: не отвечала и не рассказывала, но и не ругалась, не распекала Оленьку за любопытство.
И вот нате вам пожалуйста в начале третьего они услышали от неё первое – “нет у меня мужа”.
– Так, как же так, – не выдержала молчания коллег Наталья. – У неё же штамп в паспорте.
– Да может уже развелась, – махнула рукой Татьяна собирая со стола.
– А может вдова? – предположила Оленька.
– Была бы вдова или разведёнка, так был бы тоже штамп, – мудро отметила Наталья, которая много лет работала с документами сотрудников, как кадровик.
– Скорее ушла и не развелась ещё.
– А чего бы ей тогда это скрывать? – парировала главбух.
– Скрывать – не скрывать дело каждого. Может же быть так, что она переживает об этом.
– По ней и видно, – усмехнулась Татьяна, прекращая разговор вполне определённым жестом обеими руками. Типа, давайте-ка все на выход отсюда.
– Я пойду к главному зайду, согласую ведомости на зарплату, – сказала главбух не дожидаясь пока все по мановению её руки двинутся по сумрачному коридору на рабочие места.
“А может и правда вдова”, – думала Татьяна по дороге, пока Марина улучив минуты одиночества распечатывала себе новый урок испанского языка на казенной бумаге.
В Марине не было ни капли возмущения или недовольства тем, что коллеги так прицепились к её личной жизни. Она понимала, что нормальный человек мог бы и рассказать о себе и о близких. А вот нормальная ли она? Смогут ли они понять её историю и не осудить, не судачить потом за глаза и не вздыхать глубоко и печально за спиной?
Марина не была уверена, что кто-то сможет понять почему она сейчас здесь, понять её навязчивую мечту об Испании, о её аскетичном образе жизни ради заграничной поездки. Что она могла рассказать, чтобы не услышать в ответ жалостливого или завидующего вздоха?
Больше всего её пугали, как раз гипотетические вздохи, а возможно и попытки вразумить и дать совет. Марина не нуждалась в объяснениях, в советах, и даже в оправданиях самой себе. Она всё решила, выбрала и живёт дальше. Её не интересовало мнение других и тем более коллег, которых знает всего два месяца да и не планирует знать больше, чем полгода.
Вторая половина дня в кабинете прошла в напряжённом молчании. Марина его не замечала, потому что была погружена в работу с головой. Это отвлекало. У неё была задача успеть не только завести в базу накопившиеся за вчерашний день документы, но и прочесть небольшой текст на испанском, выписать слова из него, выполнить задание по курсу интернет-маркетинга.
Марина всерьёз готовилась к тому, чтобы мечта поехать в Испанию в сентябре, приобрела реальное воплощение. А в идеале на хотела бы там и остаться.
Тишину кабинета никто бы не назвал гнетущей, ибо даже когда молчали все что-то всё равно шуршало, скрипело, щелкало, жужжало, кто-то цокал каблуками по скользкому паркету за дверью, кто-то порой мычал под нос, кивая в такт проставляемым галочкам в бумагах. Четыре стола были расставлены так, чтобы никто не мог заглядывать в монитор соседу оставаясь на своем месте. Смотрелась такая расстановка ассиметрично, и стоила в своё время больших сил и нервов отделу маркетинга, состоящего исключительно из мужчин, которые под чутким руководством Татьяны, передвигали из угла в угол столы и тумбочки.
У каждой помимо бумаг и канцелярии были свои памятные вещицы на столах. У главного бухгалтера бутылка для воды, про которую она практически всегда забывала, и фото сына в рамке. У Оленьки пушистая, лохматая игрушка с забавной рожицей, крем для рук и чупа-чупс, который поселился здесь так давно, что его можно было считать местной мебелью. Наталья поставила перед собой на стол кактус, который раз в неделю обязательно опрокидывался, осыпая своим песком стол. У Марины же стол каждый вечер оставался пустым, хотя весь рабочий день на нём громоздились папки и бумаги, клейкие листочки, степлер, дырокол и линейка. Она очищала своё пространство до блестящей поверхности, распределяя всё по ящикам тумбы и относя папки с подшитыми документами в шкаф.
Ближе к концу рабочего дня мирное гудение компьютеров и стучание клавиш разбавил умилённый голос Натальи.
– Смотрите Катя прислала фото Алёшкины. Ну какой милашка всё же.
Оленька соскочила с места и направилась к монитору коллеги, а Марина быстро свернула окно с курсом, который не имел никакого отношения к работе. Татьяна тоже подошла, как бы нехотя, но с любопытством в глазах. Ничто так не поднимает настроение женщине, как улыбка беззубого младенца. Марина подзадержавшись буквально на мгновение привстала и заглянула в соседний монитор.
Катя была дочкой Натальи. Она вышла замуж за военного и они уехали в непонятную тьмутаракань, где сейчас в условиях вечно отключаемой горячей воды, девятнадцатилетняя Катя ждала, что её младший лейтенант дослужится до распределения на юг или в крупный город. Мама Наталья порой разговаривала с дочкой прямо в кабинете, сердитым тоном объясняя, что та всё делает неправильно с малышом, и что ей нужно было остаться, чтобы была ей, безголовой, и помощь и забота от неё, от любимой мамочки. Коллеги посматривали на неё с испугом, но никогда не пытались высказывать своих опасений о том, что именно после таких слов дочке точно не захочется возвращаться. Впрочем, Татьяна как-то обмолвилась, что всё так, что детям нужен присмотр старших, и она в этом понимает Наталью.
На фото, открытого на весь экран, на фоне смятой кровати, взлохмаченная Катя, с вымученной улыбкой, держит на вытянутых руках розового, одетого только в памперс, Алексея, который улыбается кому-то держащему камеру. На Кате странного цвета футболка, вытянутый ворот открыл зрителю бретельку бюстгальтера. На плече то ли полотенце, то ли пелёнка. “Счастливое материнство. Первые полгода без сна и покоя, “ – мелькнуло в голове у Марины и накатили воспоминания…
#
Шел третий час ночи. Марина стояла над кроваткой, положив руку на малыша. Глаза закрывались сами собой, но она понимала, что еще минут пять или семь нужно стоять рядом, и только потом, когда сон станет крепким, отпустить руку и пойти в свою, такую манящую и тёплую, кровать. Ноги уже замерзли, но дотянуться до шлёпок не хватало ни сил, ни смелости. Одно неловкое движение и прощай час сна. Хотя бы час.
Тиканье ходиков мирно и усыпляюще растворялось где-то в тишине кухни. В незавешенное окно детской, заглянул луч луны, но его прогулку тут же скрыла набежавшая туча.
– Марина… Марина… – шепотом позвал её муж. – Ты скоро там?
“Нет, только не это, ” – подумала она, но ответила:
– Да, сейчас.
Отказать мужу в близости – это преступление, и Марина знала об этом давно. “Делай, что хочешь, но к мужу жопой не поворачивайся,” – говорила ей мама, давая своё единственное наставление дочери о семейной жизни. Что делала сама мама Марина не знала, потому что отец ушёл от них, когда ей было два года.
Она была самой младшей в семье и ни его, ни его ухода совсем не помнила. Старшие братья и сестры практически заменили ей родителей и бабушек. Мама после развода много работала и “гуляла” со слов навещающей их порой тетки, а отец исчез с горизонта совсем, как будто его и не было никогда.
Ни один из трёх отчимов так и не прижился у них, и Марина за всё детство не видела счастливой полной семьи в доме. Никогда. Не видела она и счастливую маму, хотя Ваня, её старший брат рассказывал, что до ухода папы она улыбалась, была красивой и весёлой. И не врал судя по тем фото, которые хранились в секретере под документами. Изредка дети доставали их тайком от мамы и пересматривали. Рассказывали друг другу истории связанными с карточками, но для Марины они все были, как из чужой жизни. Её на тех фото не было.
Только одно фото было с выписки, черно-белое, с красиво обрезанными краями: мама, прильнувшая к папиному плечу, папа, который держит её Марину в тугом свертке, Ванька, заглядывающий на младшую сестру, Олеся, флегматично вычерчивающая на полу что-то ножкой и Оксана, которая держит за руку еле стоящего на ножках Вадима. Отец усатый, улыбается фотографу и как будто не понимает, где он находится и что держит – герой из другого мира, нереальный. Совершенно чужой дядька в окружение знакомых Марине лиц.
Этот образ отца был единственным для неё. Отчимов она вообще не воспринимала, как отцов или даже воспитателей. Наверное потому, что мама никогда не пыталась говорить детям, что это их новый папа. Она всегда называла их “мой мужчина” или “мой любимый”. Они воспринимались как соседи, как люди ненадолго поселившиеся в доме, или просто гости.
Из соседней комнаты её снова позвал муж. Его тапочки зашаркали по коридору и Марина мысленно взмолилась, чтобы он не зашёл, не приблизился, не зашумел, не разбудил. Марина в полузабытьи начала аккуратно вытаскивать руку, боясь даже дышать. Ей повезло: малыш спал крепко и не проснулся. Стараясь идти как можно тише она повернулась и задела рукой скопившиеся горой на стуле не глаженные пелёнки. Те, с тихим шелестом посыпались на пол. Хотелось плюнуть на них и не поднимать. Пусть себе лежат до утра.
Тяжело вздохнув она присела и стала собирать скомканную ткань и складывать обратно на стул. Резко поднявшись на ноги, чтобы выйти из детской, она чуть не упала. Её качнуло, подвернувшаяся стена попалась как раз вовремя и помогла Марине не упасть.
Муж ждал её, сидя на кровати. Его можно было понять, он скучал по прекрасной жене, по ласкам, по удовольствиям. И она сперва пыталась это делать, потому что и сама успевала соскучиться по их разговорам за чаем и объятиям под одеялом.
Но сейчас. Ей ещё никогда не хотелось так сильно спать, как сейчас. Малыш выматывал Марину днём, не давал уснуть ночью. Ей казалось, что ещё немного, и она начнёт собирать цветы с обоев. Это все совсем не казалось смешным, милым или забавным, как говорила старшая сестра родившая уже третьего, и хваставшаяся своей стойкостью на этом пути.
Когда Марина лежала на сохранении в обветшалой с продавленными кроватями палате первого городского роддома, соседка по палате её предупреждала:
– Высыпаться нужно сейчас! Потом тебе никто не даст спокойно спать ночью или гулять в свое удовольствие. Даже просто поесть двумя руками ты уже не сможешь.
В это мало верилось, потому что всё, что Марина знала о младенцах заканчивалось картинками милых сонных личиков в коляске. У неё вообще не было никакого опыта воспитания младенцев. Её, как самую младшую в семье, оберегали от сложностей брат и сестры. Они всегда ухаживали за ней, а не она за кем-то.
По-хорошему, у неё вообще не было опыта заботы о другом живом существе. Сестры рано повыскакивали замуж и сбежали из дома в свои разные семейные жизни. Порой они даже забывали сообщать про то, что у них происходило.
Первый год своего замужества Марина старательно приучала себя к тому, что кому-то требуется её забота, её внимание. Любовь к мужу первые полгода помогала принимать свои обязанности, как что-то приятное, как удовольствия, как радость. Но потом наступило то сложное время, когда работа по дому начала утомлять, когда токсикоз мешал вставать по утрам готовить завтрак, он просто мешал ей готовить, потому что любой запах еды вызывал тошноту.
Надо отдать должное мужу, он никогда не требовал с неё большего, чем она готова была дать. Только один пункт их совместной жизни её утомлял – секс. Марина была девственницей, когда вышла за него замуж. И она с трудом представляла, как оно может быть, когда двое оказываются наедине под одеялом. Этот пункт, который так вульгарно и требовательно выставляли её матери все приходящие в их дом мужчины, для неё остался закрытым моментом. То, что случалось у других и никогда бы не могло случится с ней, Мариной, считала она.
Какие бы иллюзии она не строила на этот счёт, реальность оказалась необычайно приятной и необычной. Особенно на первой стадии, когда её целовали, гладили… Вскоре всё это стало утомлять, а чуть позже и раздражать. Ей казалось, что незачем повторять одно и тоже каждый день. Было приятно, но какого-то великого удовольствия от секса она не испытывала. Порой Марина даже завидовала своему мужу, которому секс приносил бурю эмоций и расслабление. Она смотрела на это, как на потребность поесть, поспать, принять душ. Вот только хотелось секса не так, как еды, а много, много реже.
Он превратился в обязанность, и вместе с этим становился противен.
