– Так, ты, Саня, встань у стула сзади. Вот туда, нет, чуть левее, – командовал Алфёров. – А ты Алла, сиди на стуле ровно, выгни спинку. Руки положи на колени. Голову чуть опусти. Так, молодец. Саня, положи руку на плечо. Нет, не так. Давай, лучше за шею. Но не сдавливай, – пошутил он.
Расположившись у стены, молодые люди выполняли любой каприз начальника, стоявшего у треноги с дорогим фотоаппаратом марки «Никкон» с огромным объективом. Иногда, смеясь, корчили рожи, заставляя генерала их шутливо одёргивать.
– А теперь, Саша, скорчи страшное лицо и отведи правую руку чуть в сторону. Так, молодец. А ты, Аллочка, опусти плечи, и чуть согнись в спинке. Хорошо. А теперь, внимание, снимаю.
Так я попал в гости к своей будущей жене. За два года до специальной командировки в Японию. Где она будет убита, спустя неделю, как я вылечу в Сирию.
Где убьют и меня.
Япония. Токио. Старик Азуми
Чёрная ночь накрыла Токио своим плащом. Бивший в стёкла дождь навевал тоску и ещё нечто, называемое страхом, проникающим в сознание настолько глубоко, что исчезали сомнения в его реальности. Горизонт восприятия целостности мира рушился на глазах, превращая некогда могучий клан в призрак, растворяющийся в ночи, словно дым сигареты «Лаки страйк». Мрак крался по пятам, оставляя за собой трупы, и не было сил противопоставить ему нечто, способное остановить его.
Часы пробили четыре часа ночи.
Последний этаж небоскрёба «Тацуи» бизнес–комплекса Грейтай в Гинзе – центральном районе Токио сверкал огнями, хотя до рассвета оставалось не больше часа, казалось, что там гуляют всю ночь. Принадлежащий международной компании по импорту–экспорту, название которой никому, кроме полиции, ничего не скажет, он напоминал линкор, заблудившийся во льдах севера. Такой же одинокий, пустой и серый среди чёрных торосов средневековых зданий современного города.
В лучшие времена здесь собиралось до тысячи послушников, сейчас же их количество не превышало и ста, хотя, при желании, можно было собрать до пяти сотен, но лишь в большие праздники. Молодёжь теряла вкус к своей истории. Она перестала верить идеалам великих сословий, оставивших след в истории этой страны. Окружающий мир чах на глазах, вызывая если не раздражение, то уж точно безнадёжную горечь.
Огромный, мрачный зал с его чудовищными, панорамными окнами, открывавшими вид на самый совершенный город мира с высоты птичьего полёта. Практически пустой, если не считать старика, сидящего у стены, столь древнего, что даже его кожа напоминала высохший пергамент, да выстроившихся вдоль стен послушников в черном. Под лунным светом на его теле открывались узоры цветных татуировок, каждая из которых имела сакральный смысл. Настолько глубокий, что и сам хозяин не смог бы доходчиво объяснить их значение.
Взору склонивших головы послушников явил себя один из великих вождей древнего клана ямабуси, ныне самой известной организации якудза Игати–гуми. Он не считал нужным скрывать цветных драконов, запечатлевших на коже его статус. Старик был самим страхом, возникающим из глубин сознания, испепеляющим разум настолько, что слова, вылетающие из его сухого горла, воспринимались последним актом милосердия.
– Хоно, Суи, Рикку…, – старик сидел, опираясь о серую стену спиной, и тихо повторял как заклинания слова, медленно выпадающие изо рта странными сочетаниями звуков, определяющих основы высшего сословия, к которому принадлежал и он сам. Штампы на человеческих жизнях, проставленные от рождения, если и существуют – то вечно, или до смерти. Казалось, его захватило в плен безумие, но те, кто были знакомы с ним ближе, не могли себе даже такое представить, ибо, если кто и был безумен, то лишь мир, лежащий за стенами этого небоскрёба.
На третьем часу транса он сдался и медленно встал, желая встретить рассвет, уже осветивший дальние горы матовым сиянием. Если бы не муссон, он увидел бы восход солнца. Но за стеклом бушевала стихия не менее сильная, чем в его душе.
– …и Кадзи – ураган. Ветер, которого никто никогда не видел. И его невозможно увидеть, ибо он – ураган. Самый главный, самый великий. Первый из первых. Ветер. Кадзи. Четыре стихии мироздания, поддерживающие этот мир в благополучии. Четыре величины не имеющие пределов. Четыре столпа всех многострадальных мук жизни и смерти. Четыре вождя великой армии мрака.
Скрипучий голос наполнял помещение словами, разлетающимися веером из его рта, и проникал в сознание послушников настолько глубоко, что смертельная рана от ножа, воткнутого по самую рукоять, казалась царапиной. Различить послушников можно было, лишь пристально взглянув в темноту, где они замерли и внимательно следили за каждым движением старика, опасаясь за его жизнь, как за свою. Сливаясь с серой стеной, они напоминали сказочных существ, которыми была полна земля. Это был ближний круг телохранителей. Самых опытных, самых сильных, самых верных.
Они отвечали за Великих четверых.
– Пламя, Вода, Земля…, – ещё раз повторил старик, понимая, что повернуть вспять время ему не удастся. Ничего не вернуть. Но если бы можно было что–то изменить, он сделал бы это, не задумываясь. В мире существовали вещи, на которые он не может влиять. И это его печалило. – Вас можно видеть. Вы – как на ладони. И пламя, и вода, и земля. Но буйный ветер увидеть невозможно.
Потому что он Кадзи…
Его мысли, далёкие от тела, витали в закоулках сознания, где он выискивал скрижали, на которые мог опереться в священном теологическом споре с адептами высшей касты, к которой принадлежал. Но не находил опор, от чего и мысли расползались по залу невнятными стонами, сопровождающими в последний путь мечты о величии.
Тело, покрытое татуировками, напоминающими все картины из Национального музея Японии, светилось в отблесках умирающей луны поминальной свечой. Дракон на спине, изрыгающий пламя, был словно живой, особенно когда старик поводил плечами. Скрещённые лезвия мечей на груди, карающие врагов, и маски ужаса переплетались с хризантемами и сакурой, расцветающей в парках каждую весну. Некогда упругие мышцы дрябло свисали с костей, отчего и татуировки казались уродливыми, как краска, по которой прошёлся ливень.
Он коснулся ладонью своего горла, чувствуя, как что–то сжимает его изнутри. Помассировал гортань. Святой Будда, сжалься, укажи путь к свету и окуни в радость бытия, чтобы можно было понять глубину твоего творения. Спазм быстро прошёл, и старик вновь обрёл голос.
– Хоно, Суи, Рикку…. Кадзи….
Он коснулся лбом окна, к которому медленно подошёл, волоча ноги. Оно отражало не хуже зеркала, и он взглянул на себя, в свои глаза, и ужаснулся. Ледяное дыхание смерти проникло под кожу, остудив воспалённый мозг, отчего озноб, неожиданно возникший, заставил содрогнуться всем телом. В набедренной повязке он напоминал крестьянина из префектуры Кого, если бы не тату, покрывавшие всю бледно–жёлтую от старости кожу.
Узкое лицо в морщинах доживало последние дни и, если бы не глаза, можно было подумать, что осталось ему не более суток, но глаза цвета остро заточенного клинка, говорили об обратном.
Он смотрел в них и видел кровь, стекающую по коже, горящие дома и корчащиеся в муках тела, прикованные к креслам. Он видел взорванные автомобили и мгновенно исчезнувших людей, пожираемых пламенем, их почерневшую кожу и открытые в криках рты, полные рвотными массами боли.
Рассвет. Лучи, пронзив тяжёлые тучи, на мгновение отразились в его зрачках, вспыхнувших пламенем.
Синие и красные полосы татуировки исчертили кожу вдоль и поперёк, словно эполеты на плечах генерала, и визжа указывали, кто есть их обладатель. Скоро новый год, восьмидесятый в его жизни. Старик закрыл веки, скрываясь от первых лучей солнца. Он любил эти мгновения вечности, касающиеся его души. Он тоже чувствует тепло.
Мысли. Они не дают заснуть, напоминая о себе кровавыми снами. Пламя опустошает Землю. Вода гасит Пламя. Ветер раздувает пожары. Тысячи веков за спиной, тысячи сражений и смертей. Великая нация, величайшая со времён Будды, умирает. Превращаясь в театр кабуки. Некогда люди падали в обморок, если слышали об этих великих воинах.
Ночной клан был создан много веков назад, и во главе его всегда стояли четверо избранных, были известны имена только троих из них: Хоно, Суи и Рикку. Четвёртого Кадзи не видел никто и никогда. Такая уж традиция существует у тех, для кого лишь их закон – и образ жизни, и метод поведения в обществе. И способ существования.
Хоно – пламя, отвечал за внешние дела, не касающиеся внутренней жизни клана. Он завоёвывал новые земли и вербовал новых людей в интересах дела и памяти предков. Хоно. Он был полон надежд и желаний. Он был силой, с которой считался мир. Ему поклонялись и уважали. На него молились и его именем прикрывались от страха. Жизни Хоно могло хватить на десяток его жизней. Он был ему как сын, которого потерял очень давно. Но сейчас чёрное покрывало смерти накрыло его с головой.
Это карма потешается над ним.
Горестную весть принесли иероглифы, нарисованные на свитке из рисовой бумаги, свёрнутого в трубочку. Он развернул его, уже зная, что на том написано. Таких слов на своём веку он повидал множество. Посмотрел на того, кто сообщил ему о его смерти. Увидел перед собой испуганные глаза и бледное лицо послушника. Нет, он не виноват, и его смерть не вернёт к жизни Хоно.
– Хаджимэ, – все находившиеся в зале замерли в поклоне. – Будда испытывает нас, братья. Будда посылает нам знак. Знак смерти. Это предупреждение. Будьте готовы к войне и отправьте свиток Рикку.
Его голос, всё ещё могучий, разнёсся по залу и, отразившись от стен, влетел в уши каждого, стоявшего перед ним послушника, заставив ниже склонить головы в поклоне.
Пусть Рикку почувствует, ему, отвечающему за внутреннюю жизнь клана, это важно знать. Огонь пожирает Землю. Но Земля ищет спасения. Нельзя допустить вражды внутри клана. Но Хоно уже нет. Он был убит. Снова междоусобица? Нет ничего страшней этого явления. Если это так, мы доживаем последние дни.
Нет одного из четырёх – Кадзи, того, кого никто никогда не видел. Значит, только двое впредь будут принимать решения. Суи и Рикко. Новый симицу–ин. Тайный Совет.
Мало. А если не договоримся? Стоит ли тогда жить Рикку?
Мысли. Они, как стрелы, выпущенные из лука. Каждая приносит боль. Старик подумал, что не стоит мчаться через весь город, чтобы сообщить дурную весть третьему по значимости кумитё. Лучше по–современному. По телефону. Раньше вести передавали непосредственно изо рта в уши. Сейчас всё не так.
– Ты! – позвал он, махнув рукой.
– Да, всемогущий, – молодой мужчина в чёрном доги возник перед ним, словно материализовался из окружающего воздуха, склонив перед ним голову.
– Возьми мобильный телефон и свяжись с Рикку. Передай страшную весть. Скажи, что Хоно не с нами.
– Да, господин.
Подумал ещё немного. Взвесил все доводы «за» и «против». Просчитал, как это он делал всегда, возможные потери от ошибочных решений и наконец произнёс:
– Набери его и дай мне телефон. Сейчас, – послушник практически мгновенно набрал номер и, заслышав ответ, передал трубку Великому Суи.
– Голос Будды в твои уши. Хоно по дороге в Западный рай.
Затем величаво передал трубку послушнику.
– Пригласи его. Мы по душам поговорим здесь, у меня. Хиро!
– Здесь, господин, – ещё один мужчина с глазами, острыми как сай – заточенные трезубцы, склонил перед ним голову.
– Найди того, кто это сделал. Найди его. Найди того, кто убил Хоно. Найди и покарай. Так, чтобы не только он, но все его предки почувствовали силу нашей воли. Покарай, чтобы он до самого последнего мгновения осознавал причину своей смерти. И молил о ней. Найди всю его родню и убей. Всех до единого.
В чёрном стекле сотого этажа небоскрёба, отражающем лицо немощного старика, облачённого высшей властью, сверкнули две искры, там, где располагались глаза, глядя в которые можно было ослепнуть.
Хиро поклонился и попятился в сторону двери, не поднимая головы, и казалось, что он не идёт, а плывёт над поверхностью, так лёгок был его шаг. Хиро был его внуком. Самым любимым, самым желанным. Внуком, которого ждала великая судьба. Он взглянул на него, отметив сильные плечи, узловатые руки и стройное тело бойца, для которого не существовало преград. Хиро делает то, что другим неподвластно. Хиро – величайший из великих воинов клана.
Старик Азуми – по прозвищу Великий Суи – восхищённо посмотрел на удалявшегося Хиро. Если кто и сможет остудить его душу, то лишь он, подумал старик.
Более четырёхсот лет назад, в период Момоямы, раздираемая внутренними войнами Япония, наконец, обрела правителя, способного объединить страну. Токугава карал отступников, благоволил кокудзинам – преданным соратникам. Кровь уже не так обильно орошала землю, позволяя её возделывать. Трупы были закопаны. Мечи переплавлены. Возрождалась торговля.
Хотя по дальним дорогам ещё бродили разбойники, но было их не так много, и были они не столь искусны в фехтовании, как самураи Бокуфу, мечами наводившие порядок. Кланы ночных воинов планомерно уничтожались, их деревни предавали огню, а немногочисленных послушников вырезали.
Ронин Сакэси Фудзимая был искусным фехтовальщиком из Осаки и столь же искусным политиком. К тому времени его именное поместье, разрушенное Токугавой, было предано огню. Но ему удалось, кого принуждением, кого хитростью, заманить в свой небольшой отряд, который нашёл прибежище в деревне Кига среди гор, добраться до которой не представлялось возможным. Клан разрастался. Со временем к нему прибилось несколько отшельников–самураев, как и он – ронинов, ставших фундаментом Игати–гуми, получившего это название спустя триста лет.
На бакуфу – военном совещании клана приняли решение о децентрализации власти, поставив во главе четырёх человек. Самых достойных. И назвали их: «Хоно» – пламя, «Суи» – вода, «Рикку» – земля и «Кадзи» – ветер. Если первые трое выбирались членами клана, то последний – Кадзи – самый главный, чьё решение не обсуждалось, и ставилось выше первых трёх, передавалось по наследству. Самому лучшему, который признавался лично держателем символа. И назвали группу четырёх – тайным Советом – Симицу–ин.
За прошедшие более чем сто лет, только трое удостаивались высшей чести называться Кадзи, но имена их были скрыты от остальных членов общества. И ни разу мнение Кадзи не ставилось в противовес мнениям остальных членов Сумицу–ин. И так должно было быть ещё сто лет, но мир меняется слишком быстро, и сейчас, одному из вождей требовалась помощь другого вождя. Менее значимого, но важного для принятия совместного решения.
Бросивший все свои дела, впрочем, какие под утро дела, Томинари Оши примчался в резиденцию клана, чтобы почтить смерть одного из великих кумитё вместе с первым по значению вождём Игати–гуми. С вечера ему не спалось, и теперь он понял причину этого. Хотя смерть Хоно не была для него неожиданной, ибо он предчувствовал её, сей факт нанёс его мироощущению непоправимый ущерб, от которого ему ещё долго придётся восстанавливаться. Поэтому ехать было надо.
Старик Суи окинул взглядом огромного Рикку, когда тот пересёк зал и склонил перед ним голову.
– Томинари, – убит наш брат, – старик медленно произнёс слова, которые держал в голове с того самого момента, когда решил пригласить к себе Рикку, – Ты ничего не хочешь мне сказать?
Под острым взглядом старика теряли сознание многие сильные люди. Но сидящий напротив собеседник даже не повёл бровью.
Томинари Оши, третий по значению кумитё клана, огромный и сильный как слон, покачал головой, не собираясь расписываться в собственном приговоре. Он, как и босс всех боссов, был потрясён смертью одного из братьев, входивших в тайный Совет. Он, как и старик Азуми, сидящий напротив него, был сражён новостью настолько, что на мгновение потерял дар речи. Эта новость в ближайшее время станет главной на всех телевизионных каналах страны.
Но он чувствовал, что что–то вокруг происходит, значение чего объяснить не мог, поэтому смерть одного из Великих Четверых была предсказуема, хотя ему лично хотелось, чтобы она догнала не Хоно. Но тут, как говорится, с Аматерасу не поспоришь.
А пока он видел, насколько пристально наблюдает за ним старик. Нет. Он в этом деле ни при чём. Но если он неповинный, то кто сделал то, о чём он мечтал в течение многих лет? А если старик его проверяет, и Хоно жив? Но и ему его разведчики донесли страшную весть, а вот теперь и Азуми говорит, что Хоно не с нами. И что делать дальше?
– Для меня скорбная весть стала такой же неожиданностью, как и для вас, – он склонил голову в поклоне, смотря на дубовый пол зала, выразив, таким образом, все свои чувства.
Старик внимательно осмотрел затылок Томинари Оши, словно увидел впервые, заметил, как тот прячет глаза. Почему? Хотя, и это старик понял практически мгновенно, собеседник был так же сражён новостью, как и он. Впрочем, не как он. Возможно, Томинари узнал раньше. Но это естественно, иначе он не был бы одним из избранных.
С другой стороны, а если это он? Если это его работа, грязная, как дерьмо, в которое превращается всё, к чему прикасаются его руки? Но почему именно сейчас он привёл свой план в действие? Не было времени раньше. Нет…. Всё–таки не он. Одному ему не вытянуть. Безусловно, думать Тиминари об этом мог. Думать никому не запретишь, но переступить грань вряд ли. Хотя такой человек, как Томинари, может сделать что угодно. Даже убить собственную мать ради выгоды. Чего ему не хватает? Власти? Так он ею полон, как пиала с чаем, стоящая перед ним.
В чём может быть его выгода?
– Всех своих врагов Хоно знал, и каждого посетил на кладбище. Цинь Бао? – сквозь раздумья услышал задумавшийся старик голос Томинари Оши.
Он словно очнулся ото сна, возвращаясь в этот мир из мрака сновидений.
– С триадой у нас соглашение. Мы не лезем к ним, они минуют нас. Китаец всегда держал слово, – старик покачал головой, выражая свои сомнения, стоящие на древних принципах уважения внутри одного сословия, понятные лишь ему.
Хотя Томинари Оши в раздумье и покачивал головой, прикидывая так и эдак достоверность скоропостижной смерти Хоно, он всё чаще в своих умозаключениях приходил к мнению, что эта возможность приближалась к нулевой отметке. Хотя факты и говорили об обратном, ему казалось, что сидящий напротив старик играет с ним в прятки, пытаясь выяснить его отношение не только к смерти Хоно, как к одному из вождей клана, но и как к человеку. Впрочем, как человек он у Томинари Оши вызывал только одно – презрение. И если его мысли станут доступны старику, то они должны его пугать.
Но не пугали, а рождали новые.
Кто и зачем это сделал? Он абсолютно не понимал этого, хотя, в глубине души, и грешил на Суи. От него можно было ожидать всё что угодно. И тогда он посмотрел в его глаза, и, лишь коснувшись взглядом его зрачков, понял – не он.
– Инспектор, ведущий расследование, как мне передали из полиции, рассматривает возможное самоубийство Хоно.
– А ты сам в это веришь?
– Нет. Такой человек самоубийство не совершит. Он один из нас. Он Великий. Так не уходят.
Глыба мышц и жира заколыхалась от возмущения. Не напускного. Настоящего. Реального. Это видел старик. Это нельзя спрятать за стеной предательства.
– Возможно что–то изменилось. Узнай, если я неправ, – услышал Томинари Оши голос старика Азуми сквозь поток своих размышлений.
– Да, старший брат.
– А вьетнамцы. С ними у нас тоже было недопонимание. Ван Туан, хоть и брат нам, но двоюродный.
– Но его разрушил Хоно. Вы знаете.
– Верно. Всегда проблемы с родственниками, особенно с дальними.
Старик Азуми замолк, словно молчание могло подсказать ему истину, которая раскроет перед ним двери к пониманию. Затянувшуюся тишину разрушил кумитё Рикку.
– Может, кто–то из своих? Вы знаете, он многим не нравился.
Правда, которая была произнесена, напоминала серную кислоту, касаться которой никто не хотел. Это была невыносимо тяжёлая ноша, которая должна была когда–нибудь упасть к их ногам.
– Тебе, например….
Томинари Оши вздрогнул, но вида не подал, пусть старик воспримет дрожь за страх. Он это знал. Тому нравится видеть испуганные лица. Пусть насладиться. Немного ему осталось. Огонь подозрений можно залить водой или засыпать землёй. Надо что–то сказать. Но не было слов, особенно в ответ на необоснованные обвинения. Они наносят самые тяжёлые травмы. И тогда, насколько можно искренней, он парировал стрелы, направленные в его сердце, понимая, что именно сейчас нужна была правда, какая бы горькая она не была.
– Да. Мне, – чуть с вызовом проговорил Томинари. – Люди нашего уровня так себя вести не могут. Честь, не мне вас учить, превыше всего. А у него на уме были лишь бабы да алкоголь. Об этом я и ты знаем, вот только ты потакал ему. Кроме того, он употреблял наркотики. Думаю, что и это тебе известно. Мне кажется, что где–то на этом пути он поскользнулся. Не всем нравятся вожди, ставящие себя выше нашей морали.
От его тяжёлого взгляда даже старику Азуми стало не по себе. Он понял намёк так, как хотел его выразить собеседник.
– Верю. Но ты прав. Возможно, постарался кто–то из своих. Но уж слишком грубо…, – и тут он замер, словно в эти мгновения его отпустила лёгкая, как пёрышко, боль, которую он испытывал последние несколько часов. С того самого момента, когда ему сказали о смерти второго по значению кумитё. – А если это желание нас запугать? Если это послание всем нам? Предупреждение…. Его же не просто убили. Заставили умереть.
Старику нельзя врать, поэтому Томинари Оши тихо произнёс.
– Знаю.
– У кого найдутся сила и мужество сделать это?
Впервые за все время разговора со стариком Азуми Томинари Оши с уважением взглянул в матовые глаза собеседника. Этого он не планировал произносить. Эти слова были сказаны спонтанно, от сердца. В них было скрыто его истинное отношение к Хоно. Хотя его догадки покоробили сознание, ему были понятны слова старика. Глубоко в душе он понимал, что Азуми прав. Но эта правда была разрушающая, как ураган, вырывающий деревья с корнями.
