Марк Рабинович "Аномальные явления"

– В каждом слое реальности населяющие его существа развивались и эволюционировали, поднимаясь по слоям реальности. Примерно об этом говорил Дарвин, но в его изложении эволюция выглядит горизонтальной, а нам с тобой сейчас удобнее видеть ее как вертикаль.

– Постой, а как же мы, люди? – встрепенулся Богдан.

Вадим, подобно любому опытному лектору, ожидает именно этот вопрос и довольно усмехается:

– Да, мы вроде бы научились создавать свои собственные слои реальности и манипулировать ими с помощью технологий, вроде тех же очков дополненной реальности. Впрочем, очки появились относительно недавно, а свою реальность человек начал надстраивать испокон веку. Тебя же не удивляет, что мы создаем искусственную среду обитания: здания, дороги, парки. Почему же тебя удивляет, что мы создаем еще один слой реальности теми же очками? Я, например, не вижу принципиальной разницы между построенным домом и домом, нарисованным очками, если конечно шероховатость стен нарисованного дома будет нам дана в ощущениях тем или иным образом.

– Так что же, получается, что мы, создавая дополненную реальность, приближаемся к Богу или к твоему высшему существу?

– Не знаю, Даня, понятия не имею и это не слишком сильно меня интересует. Может быть мы вовсе не приближаемся к нему, а всего лишь создаем еще один слой между нами и, тем самым, еще более отдаляемся. Мне, кстати, все равно. А тебе?

– Не знаю – задумчиво произносит Богдан – Так интересно же! Попы поколениями учат нас, что Бог непознаваем, а потом приходит какой-то доцент из проклятого тем-же Богом Питера и заявляет, что между нами и Им всего лишь пара-тройка слоев реальности. Открыть одну тайную дверцу в реальности, потом вторую, и вот они – райские кущи!

– Не все так просто, дружище – это прозвучало наставительно и Вадим, внутренне поморщившись, меняет тон – А ты уверен, что те двери, даже если ты их и найдешь, ведут именно вверх? Пойми же что вертикальный срез слоев реальности, это тоже упрощение. Та же коза могла надстроить свою реальность так, что эти новые слои идут вбок, а не вверх, и поэтому нам с тобой недоступны, а вот коза ими наслаждается. Как тебе такое?

– Далась тебе это коза – ворчит Богдан – Оставь ты свою зоофилию в покое. Разве тебе самому не хотелось бы подняться до уровня…? Ну, сам знаешь кого!

Его явно учили в детстве не произносить имя господне всуе, думает Вадим. Похоже, у него было счастливое детство. А вот меня, к примеру, учили не злословить про власть предержащих, а то как бы чего не вышло. Но разговор увлекает и мрачные мысли следует отбросить как ненужные, а разговор вернуть в изначальное русло.

– Да? А что ты собираешься делать в среде обитания, для взаимодействия с которой у тебя даже нет подходящих рецепторов. Хочешь быть похожим, уж извини за зоофилию, на козу за клавиатурой компьютера? Я вот, например, не хочу. Поэтому меня значительно больше беспокоит наша среда обитания и ее сохранность. Ты ведь и сам успел увидеть, насколько она хрупка.

Разминка закончилась, а настоящий разговор начинался лишь сейчас, но торопиться не следовало. Богдан налил им по второму стакану чая, осторожно заикнулся о чем-нибудь покрепче и с облегчением услышал отказ: подогревать себя алкоголем не было необходимости, необычный разговор возбуждал и без этого. Внезапно Вадим с удивлением поймал себя на том, что немедленно бежать из Харькова уже не хочется. Пожалуй он смог бы сейчас попросить по-русски порцию эспрессо в кафе на Сумской и выдержать пару-тройку косых взглядов. Что же изменилось?

– Но как и от чего происходит разрыв реальности? – спрашивает Богдан.

– А зачем тебе это, Даня? Зачем? Ну-ка скажи!

Он пристально глядит в глаза собеседнику. Тот не отводит взгляда. Значит, можно двигаться дальше, думает Вадим и продолжает:

– Ты оказался там, где невозможно выжить, но ты выжил. Ты видел то, что видели немногие, и твои мозги не закипели от увиденного. Так радуйся, что остался жив и в своем уме! Живи и радуйся!

– Насчет "в своем уме" не обольщайся – криво усмехнулся Богдан – Все мы поехали рассудком: и ты и я.

– Верно… Иначе пили бы холодное пиво, каждый в своей уютной норке, и не пытались бы спасти мир, как ты, или познать его, как я.

– Вот именно. Наверное, невозможно увидеть то, что мы видели и не свихнуться. Погоди немного, сейчас придут добрые дяди санитары и принесут удобную одежду с завязочками сзади.

Они тихо рассмеялись. Это был не слишком веселый и очень короткий смех, но смех есть смех и даже такой, он немного разрядил атмосферу. Богдан взял со стола надкусанный крекер, недоуменно повертел его в руках и положил обратно.

– Ты даже не спросил меня, чем я зарабатываю на жизнь. Постеснялся, наверное? Я учитель, Вадик, причем учитель русского языка и литературы, как бы странно это не звучало сегодня. Средние и старшие классы обычной средней школы. Мои ученики потихоньку возвращаются из эвакуации, но учебных часов у меня совсем мало, ведь Пушкин и Достоевский как-то не очень… А уж Шолохов и совсем… Ну, ты и сам понимаешь! Поэтому приходится подрабатывать на стройке, точнее – на восстановлении домов. Вот такие вот пирожки с котятами, мой русский друг. Так все-же, почему она рвется?

– Лучше спроси что именно рвется.

– Хорошо! Так что же рвется?

– Точно тебе никто не скажет, но можно предположить, что может рваться само наше понимание того, что такое реальность и как она функционирует. Наши чувства отказывают, наш разум встает на дыбы, ведь все, что мы считали фиксированным и неизменным, вдруг изменяется или исчезает…

– Нечто похожее возникает при приеме тяжелых наркотиков – в устах Богдана это прозвучало неожиданно.

– А ты откуда знаешь?

– Я же учитель – он невесело усмехнулся – А учителю следует познакомиться с тем, от чего он должен предостеречь своих учеников.

– И ты…?

– Вот именно!

– Но…

– Да, попробовать было легко, а вот соскочить оказалось много сложнее. Зато когда ты в своей занудно-поучительной речи со знанием дела упоминаешь так хорошо знакомые им симптомы, получается много действенней пустых поучений и доводов того, кто не испытал на себе.

– Ни хрена себе! Как хорошо, что я не пошел в учителя, уж больно опасная профессия. Постой, а почему ты упомянул наркотики?

– Потому что то что я видел… мы видели там… все это очень похоже на наркотические глюки.

– Не может быть! Глюки?

– Они самые. Вот только есть одна разница.

– Какая?

– Под кайфом ты знаешь с чем имеешь дело, или полагаешь что знаешь. Тебя успокаивает обманчивое ощущение власти, ты думешь, что все под контролем и вообще вскоре все закончится. На самом деле это вовсе не так, но ты гонишь от себя неприятную мысль и ловишь кайф от призрачного всевластия.

– А тогда? А там?

– А там я знал, чувствовал, что все это не твое и ты вовсе не кайфуешь, точнее кайфуешь-то вовсе не и ты, а ты всего лишь наблюдаешь чужой “приход”. Понимаешь ли ты, что такое чувствовать себя частью чужого кайфа? Именно это и есть настоящий ужас. Ты назвал это разрывом реальности. Почему именно “разрыв”?

– Аналогия, Даня, всего лишь аналогия. Тебе приходилось забавляться играми в виртуальной реальности? У нас, в свое время… ну, до войны… это было любимой забавой на корпоративах. Представь себе, что на тебе шлем виртуальной реальности и ты идешь по тонкой доске над глубокой пропастью, рискуя свалиться. Ты идешь предельно осторожно, выверяя каждый шаг, икры ног напряжены. Твоя задача дойти до противоположного края пропасти, где тебя ждет награда: любимая женщина, дом, власть. богатство или даже просто глоток холодной воды. Опасность тебя пугает, а награда манит… И вдруг с тебя сдергивают шлем и ты обнаруживаешь себя стоящим на мягком ковролине посреди ярко освещенной комнаты в компании весело гогочущих друзей. Запомни тот недолгий момент разочарования, когда ты еще не осознал, что пропасти нет, как нет ни опасности, ни цели, ни награды. Но ты шел над пропастью совсем недолго и все время помнил о мягком ковролине, ярком освещении и бокале пива на столике в углу. Поэтому разочарование мелькнет, исчезнет и вскоре забудется навсегда. Это еще не разрыв реальности, а всего лишь его бледная тень, намек. А теперь представь, что долго-предолго, с самого рождения, ты идешь к своей цели, преодолевая препятствия и рискуя упасть в пропасть. И цель кажется такой достижимой, а награда такой близкой. И вдруг, в один не слишком прекрасный момент, выясняется, что нет ни опасностей, ни цели, а все что тебе осталось, это мягкий ковролин небытия и, возможно, бокал пива, который уже не радует. Вот это и будет настоящий разрыв реальности.

– С нас сдернули шлем? Ты это имеешь ввиду?

– Приподняли забрало, всего лишь приподняли.

– Выходит, все, что мы считаем реальностью, на самом деле может быть иллюзией. Но если ты прав и нет никакой реальности, а весь наш мир лишь подобие компьютерной игры, видимость… Тогда зачем все это?

– Ты не хочешь жить в виртуальности, верно?

– Что-то в этом роде… Хочется верить, что живешь в реальном, а не виртуальном мире.

– Похоже на то, что ты неисправимый материалист. Таким необходимо верить в материальность своего мира и виртуальность всех остальных. Ну а теперь представь, что нет и никогда не было самого-самого, единственно материального мира. Представил? Нет? А что если очередной слой реальности виртуален по отношению к предыдущему? И так без конца? Тогда какой из них истинный?

– Да понял я, понял! Вот только не так легко будет с этим свыкнуться. Ну ладно, оставим пока что эту тему. Объясни мне лучше, отчего нашу реальность разорвало? Или не разорвало? Лишь попыталось разорвать. Так почему же?

– А ты не догадываешься?

– Догадываюсь, но хочу услышать мнение специалиста.

А вот сейчас тебе будет нелегко, уважаемый доцент. Как непросто облечь в слова то крамольное и выстраданное, что ты про себя-то боишься произнести. Но Богдан ждет и ты не можешь обмануть его ожидание. Придется начать, хотя так не хочется…

– Мы все учили в школе законы Ньютона. ”Действие равно противодействию” – твердили нам учителя. И мы и они имели в виду всего лишь физическую силу, ее действие и ее же противодействие. А что если те-же законы справедливы и для сферы нравственной? Может быть мы своим “Буратино” и вы своей артой и своими танками перегнули какую-то нравственную палку и она треснула? Что если нравственное, а точнее – “безнравственное” – действие, сильное такое действие, вызвало совершенно неожиданное противодействие?

– Какое именно противодействие? – голос Богдана звучит хрипло.

Вадим в очередной раз пожимает плечами, мол – точно не знаю – и продолжает:

– Физические законы нашей вселенной кажутся нам постоянными, но так ли это? Та же вышеупомянутая коза считает константой период появление сена в кормушке и воды в поилке. Мы считаем себя много долговиднее той козы, а сами носимся с величинами, которые считаем неизменными и гордо произносим: скорость света, число Авогадро, постоянная Планка… А потом кто-то опускает “планку”, уж извини за игру слов, и все оказывается совсем не так.

– А как?

– Нам показали, что постоянство законов природы иллюзорно. Что именно случилось, я не знаю, но если взять к примеру ту-же постоянную Планка и слегка ее изменить…

– То…?

– …То мало ли что может случиться. Например, знакомые нам цвета сместятся, а часть из них заедет в такую область спектра, которую наш глаз не воспринимает и предметы начнут терять цвет. Звучит знакомо, не правда ли?

– Слишком знакомо. Но есть же… должны быть… вещи неизменные. Причинно-следственные связи, например…

– С какой стати? Если “поплыли” прежде незыблемые константы, то что мешает следствию случиться раньше причины? Да и само понятие “раньше-позже” становится субъективным, различным для разных наблюдателей, а отнюдь не очередной константой.

– Так ты полагаешь что там, на поле боя, изменились законы физики? Почему же все закончилось и вернулся наш привычный мир?

– Полагаю, что наше мироздание, как любая другая стабильная система, обладает известной прочностью. Ее попытались ее растянуть, как дети тянут к себе мягкую игрушку, этакого поролонового медвежонка. Если такого медвежонка сильно потянуть за ушки, то могут исказиться пропорции его милой мордочки. Именно так исказился наш мир и именно это мы с тобой видели. Если материал достаточно прочен, то он выдержит растяжение, но какое-то время ты будешь видеть искаженную картину. Все это время растянутый за уши медвежонок противится и стремиться вернуться к исходному состоянию. И хорошо, если его материал выдержит. Наш мир выдержал и вернулся в прежний вид, как та же игрушка, которую дети оставили наконец в покое. А ведь мог и не выдержать, порваться не по швам.

– Кто же опустил нам “планку”? Кто “растянул” наш мир и чуть не порвал его напрочь, как Тузик грелку? Какие-то совсем недетские игры.

– Это уже совсем другой вопрос и он меня меньше всего интересует в данный момент.

– А что же тебя интересует в данный момент?

– То, как избавить наш мир от очередной подобной катастрофы. Именно очередной, потому что человечество уже не раз было на грани, я полагаю. И немногие оставшиеся в здравом уме очевидцы честно и красочно описывали разрыв реальности. Вот только мы, трусливые читатели последующих веков, благоразумно полагали эти описания лишь красивой аллегорией. Тебе привести примеры?

– Не надо! Я читал те же книги, что и ты!

– А не думал ли ты при этом, что произойдет с нами, если однажды наш “плюшевый медвежонок” разорвется?

– Может быть это уже происходило? Как по-твоему выглядел Всемирный Потоп? И что на самом деле кроется за казнями египетскими?

– Вот именно. И мы не хотим их повторения, верно? Ты же собрался спасать мир. Не так ли?

…На Новожаново уже начал наваливаться вечер и фонари на улице засветились тускловатым оранжевым цветом. Во время войны они наверное экономили на уличном освещении, подумал Вадим, боялись перегрузить наспех отремонтированные трансформаторы. Да и в домах порой не было света и сидели при свечах. Как романтично, не так ли? Только кому нужна такая вынужденная романтика. Но этим мыслям, таким благородным и правильным, но совершенно бесполезным, сейчас не было места.

Богдан заговорил медленно, тщательно подбирая слова:

– Ты прав, Вадик, я действительно хочу спасти мир и меня даже не смущает пафос этого заявления. Это тот еще мир, но он мне нравится и мне его жалко. Да и нет у нас другого. Если надо что-либо сделать, чтобы у той жуткой истории не было такого же жуткого продолжения, то я это сделаю. А ты? Погоди, не отвечай пока… Ты знаешь для чего я тебя позвал и для чего ты поперся через все границы? А ведь поперся же… Так вот: я на все готов, но, понимаешь ли, не знаю, что надо сделать и именно это я надеюсь услышать от тебя.

– Почему именно от меня? Потому что я ученый?

– Не только поэтому и не придуривайся, ты прекрасно все понял…

– …И потому что я видел. Да?

– Да! Именно поэтому. Я потом долго искал тех, кто был на том поле и многих нашел как с нашей, так и с твоей стороны траншей. Некоторые окончательно сошли с ума и теперь ничем не лучше овощей. Других вылечили, хотя ни один из лечивших их светил психиатрии даже не подозревает с чем имел дело. Но и от этих толку мало: накачанные траквиллизаторами, они благополучно выдавили тот ужас из своей памяти. Иногда, Вадя, я им даже завидую. Из тех же, кто не слишком поехал рассудком, многие боятся и просто отказываются говорить на эту тему, замыкаются в себе и отключают телефон. И ты знаешь, их я тоже хорошо понимаю и не осуждаю. Остаемся мы с тобой.

– Только мы двое?

– Я больше никого не нашел. И то что ты ученый, лишь половина дела. Да, мне нужен астрофизик или как там тебя называют, но отнюдь не всякий. Ведь расскажи я про разрыв реальности любому другому ученому, он только посмеется и не поверит. Он же не дурак, что бы поверить в то страшное, о чем и думать-то не хочется. Нет, не поверит, и это в лучшем случае, а может и санитаров вызвать. Другое дело ты, ты все видел и не сможешь забыть, поэтому у тебя нет выхода. Просто жить с этим тяжело, практически невозможно, знаю по себе. А вот действовать возможно будет легче, может быть и ненамного, но все же полегче.

Богдан замолк, склонив голову и несколько секунд сидел в задумчивости. Потом, подняв глаза на Вадима, спросил тихо и буднично:

– Так ты со мной?

Вот он, момент истины: надо решать, но ох как не хочется! Принято говорить, что обратной дороги нет. Нет, она конечно же есть эта дорога, но это дорога трусов! Можно ведь сбежать, спрятаться в кустах и там ждать пока начнет стекать в никуда теряющий краски горизонт. Тогда можно будет закрыть глаза и прожить еще несколько мгновений. А можно вступить в схватку со всем: с законами природы, с законами социума и, самое страшное, с теми, кто не хочет знать правду. Это будет достойный путь, но ох какой трудный. Надо бы посоветоваться с Лесей, но она осталась там, в белесых питерских сумерках, да и не следует малодушно перекладывать решение, твое решение, на хрупкие женские плечи. Ты уже решил, Вадик, так и озвучь то что решил, только, будь любезен, без пафоса.

Но совсем без пафоса не получилось и он воскликнул как-то неестественно хрипло:

– Веди меня, мой Вергилий!

Глава III.

О всемирной шизофрении

– Ничего не поделаешь, – возразил Кот. – Все мы здесь не в своем уме, и ты, и я!

– Откуда вы знаете, что я не в своем уме? – спросила Алиса.

– Конечно, не в своем, – ответил Кот. – Иначе как бы ты здесь оказалась?

Льюис Кэрролл

Забавно, но никто из сотрудников лаборатории не задавал вопросов, даже простой как веник и несдержанный на язык Тошка Кривошеев. Впрочем один такой вопрос ясно читался на физиономиях некоторых из них. А где же это вы, уважаемый доцент Гущин, спрашивали их взгляды, пропадали целый месяц, уж не в стране ли вероятного противника и наймита НАТО? Озвучить сий вопрос никто, однако, не решился. Почему-то версия о том, что доцент Гущин всего лишь ловил рыбу на Вуоксе, ими даже не рассматривалась. Виной тому были, надо полагать, пара неосторожных замечаний, сгоряча озвученных им сразу после демобилизации.

И, надо заметить, бдительность сотрудников имела основания: весь месяц Вадим провел в Украине, в основном в том же Харькове. На третью неделю своего харьковского сидения он не только начал понемногу понимать украинский, но даже рисковал произносить простенькие фразы на этом языке.

– Добрий день! Як справи? – говорил он при очередном знакомстве и очень старался не обижаться, когда собеседник непроизвольно кривился, услышав его “москальский” акцент.

А знакомиться приходилось довольно часто. На следующий же день после появления Вадима в городе, Богдан развил бурную деятельность. Заключалась она по большей части в том, что он пытался убедить друзей, родственников и знакомых в опасности разрыва реальности, а своего русского друга-напарника использовал в качестве свидетеля своих рассказов. К удивлению Вадима, Богдан оказался личностью довольно популярной: в полутора-миллионном городе его знали на удивление многие. Во время того первого разговора он рассказал о себе довольно скупо, но вскоре стало ясно, что Богдан Сергеевич Когут не просто учитель русского языка и литературы, а нечто вроде педагогического гуру и, к тому же, почетный профессор городского университета. Популярности Богдана не повредил даже резко упавший статус преподаваемых им предметов. Кроме того, судя по неясным намекам и оговоркам собеседников, учитель литературы успел отличится в боях. Вадиму он о своих фронтовых подвигах не упоминал, а тот благоразумно не спрашивал.

Профессионализм Богдана поражал. Действительно, не так просто было рассказывать непричастным (и очень часто не желающим слушать) людям о пропавшем небе и растекающемся горизонте. Хорошо еще если тебе всего лишь не поверят, а что если вызовут санитаров или, еще хуже, начнут распускать слухи о слетевшем с катушек учителе. Но даже о совершенно невозможных вещах Богдан рассказывал таким уверенно-спокойным тоном с профессиональными нотками предметника, что санитаров не звали. Правда ему все равно не верили или, что более вероятно, не хотели верить. Было и смешно и грустно смотреть на реакцию собеседника. Поначалу он смотрит заинтересованно, на лице написано внимание, человек готов слушать. Потом его лицо меняется, плывет разными оттенками чувств: человек не знает, как отнестись к разворачиваемой перед ним истории. Может быть это шутка, подкол? Да нет, не похоже. Но и поверить в рассказанное тоже нельзя, ведь тогда придется принять, вобрать в себя весь этот ужас. Теперь лицо слушающего напряжено: он с нетерпением ждет окончания рассказа и обдумывает те круглые, бессмысленные слова, которыми он отделается от этих опасных людей, грозящих нарушить его призрачный покой, и сбежит. Поэтому на них с Вадимом смотрели со смесью брезгливости, жалости и страха и даже то, что вдвоем с ума не сходят, никого не убеждало. Но к Когуту относились с большим пиететом и, пожалуй даже, любовью, поэтому пальцем у виска не крутили. Тем не менее никаких заметных результатов не было.