– Ну, надо же, – растерянно пробормотала Ева. – Это же…
– А почему ты так удивилась?
– Потому что я – Ева…
Это и в самом деле было как-то… Странно. Ева никогда не встречала никого с именем Адам.
– Факт, что ты – Ева. И факт, что он – Адам. С фактами не поспоришь, – вдруг совсем рядом раздался трескучий старческий голос.
Тот самый, который Ева слышала из-за изгороди. Зябко и нервно потирая ладони, она огляделась вокруг. Кроме неё и хозяина дома, рядом никого не было.
– Вот видишь, и Старое дерево подтверждает, что это факт. А Старое дерево всегда глаголет только истины. Причём, прописные. Так, что я – Адам. И будем знакомы.
– Я отстала от поезда, – наконец, Ева вспомнила, почему она оказалась в чужом палисаднике. – А там нет станции… Ни расписания, ни билетной кассы. Темно.
Она вдруг всхлипнула.
– До утра электричек не будет, – покачал головой Адам. – Здесь вообще всего два раза в сутки поезд останавливается на минуту. Туда и обратно.
– Но как же… – Ева уже готова была разрыдаться.
– Все поправимо, – улыбнулся вдруг Адам.
Улыбка у него была прекрасная. Широкая, белозубая, бесхитростная.
– Заходи в дом, обсыхать и пить чай. Если будешь себя хорошо вести, так и быть – дам ещё и варенья.
– А… где я? – предприняла Ева ещё одну попытку понять хоть что-нибудь.
Адам гостеприимно распахнул руки, нарочито демонстрируя дружелюбие:
– Похоже, у меня в гостях. Раз так получилось, то проходи.
Оглядываясь по сторонам, и пытаясь незаметно себя ущипнуть, чтобы удостовериться, что всё происходит на самом деле, Ева прошла в дом. А что ей ещё оставалось делать?
***
Лёля отвернулась от экрана монитора и наконец-то посмотрела на мужа. Аркадий сидел в кресле с книгой. Она полюбовалась им. Таким спокойным, элегантным, основательным и умным.
– Извини, Ева опять плакала над своей унылой жизнью без высоких вдохновений. Так о чём я тебе говорила?
– Рассказывала, что у вас лекарства с новыми ценами пришли…
– Ну, да. Народ возмущается, хотя я сама в шоке. Орут-то на меня.
– Ну, на тебя поорёшь, как же…
– Пытаются. Мужик один увидел цены на «Фестал», и мне: «Триста рублей от поноса!». Я ему спокойно так: «Ждите тогда, когда само пройдёт. Или руки перед едой мойте тщательней». Он позеленел весь, бедолага…
Лёля являлась фармацевтом по профессии, мышлению и образу существования. Она гордилась тщательно выстроенной жизненной системой. В ней каждая шестерёнка была на своём месте, и все они плотно прилегали друг к другу, вращая сложный механизм, называемый жизнью Лёли. Семья, работа, друзья и здоровье. Выбивалась из этого механизма только шестерёнка Ева, которая постоянно (а знакомы они лет с пяти, то есть, собственно говоря, всю сознательную жизнь) стремилась в какие-то не свойственные нормальному человеку материи.
Всё вокруг Лёли всегда находилось на своих местах, и даже когда неожиданно раздался тихий стук в дверь, он тоже не выходил за пределы работы механизма.
Аркадий крикнул:
– Оль, там, наверное, Инопланетянка пришла. Открой, а? А то я с ней общаться просто ни секунды не могу. Это только ты у нас специалист со всеми несчастными и убогими душещипательные разговоры вести…
– Не заводись, – сладко потянулась, вставая, Лёля, – Я знаю эту теорию по сбрасыванию балласта. Но у меня удачи столько, что не убудет. Ты же знаешь, я всё рассчитываю…
– Я думаю, тебе просто нравится на их фоне выглядеть идеально нормальной, – усмехнулся Аркадий.
Лёля поцеловала его в затылок и отправилась к входной двери:
– А вот это – вряд ли.
С порога на Лёлю, мерцая затемнёнными очками, закрывающими пол-лица, уставилось странное существо. С его плеч спадало длинными складками что-то блестящее, намекающее на нескучный вечер, из-под переливающейся кислотным неоном хламиды выглядывали розовые тапки с большими пушистыми помпонами. Существо заглянуло в комнату, суетливо поздоровалась с Аркадием из коридора и, схватив Лёлю за рукав, громко и страстно зашептало:
– Лёлечка, здравствуй.... Вот у нас знаки же близко друг к другу, как с тобой что-то происходит, следом тут же и со мной. У тебя сны тревожные сейчас бывают?
– Нет, Алёна Фёдоровна, я без снов сплю, – как можно более уважительно в этой ситуации ответила Лёля. – Крепко. И знаки у нас разные. Вы – Лев, а я – Дева.
Алёна Фёдоровна сделала неопределённое, но таинственное движение рукой:
– Так они же рядышком, прямо рядышком… А вот ничего такого ты в последнее время не чувствуешь?
– Чувствую, что цены повышаются.
Алёна Фёдоровна приняла вид ещё более таинственный, если такое только было возможно:
– Ага! Значит, недаром у меня на душе как-то тревожно. И … тот, толстенький, опять звонил. Выйди, говорит, я тебя во дворе жду. Я ж его домой не пускаю. Не нравится мне он, Лёлечка… Тревожусь я как-то, а что делать и не знаю. Вроде, мужчина положительный. Только жалуется все время. И то у него не так, и это не так. То зуб болит, то понос… Он мне, Лёлечка, и про это рассказывает и зубы свои показывает коренные. Как ты думаешь, это правильно, что он мне зубы свои показывает?
– Не думаю, – ответила Лёля. – Он сиделку себе ищет, Алёна Фёдоровна. Вы готовы быть у него сиделкой?
Алёна Фёдоровна огорчилась и даже как-то обиделась:
– Ой, Лёлечка, ну почему сиделка? Не хочу я сиделкой. Я, Лёлечка, музой… Чтобы художники – картины, а поэты – стихи. И выбор у меня есть, ты же знаешь. Зачем мне быть сиделкой?
– Так не выходите к нему. И на звонки не отвечайте, – жёстко посоветовала Лёля.
– Тогда у меня уже выбора не будет.
– Зато никто и жаловаться не станет. Видите, у вас есть альтернатива. А это всегда лучше, чем безвыходная ситуация.
– Завидую я тебе, Лёлечка, у тебя и в жизни, и в доме так правильно. Все выученные, воспитанные… Кот лежит дрессированный на кресле, не мечется по квартире, муж дрессированный – знает, куда войти, откуда выйти… И сны тебе тревожные не снятся…
Алёна Фёдоровна ушла задумчивая, даже не попрощавшись. Так же непонятно, как и появилась. Вернувшись, Лёля застала давящегося смехом Аркадия.
– Вот я бы ещё не знал, куда мне в родном доме войти и откуда выйти. Какой я у тебя… дрессированный…
Аркадий снова попытался подавить приступ смеха, но безрезультатно. Лёля захохотала вместе с ним:
– Ты подслушивал?
– Так она шепчет громко, подслушивать не нужно. А я смирно сидел. Дрессированно…
Почему-то в эту ночь Лёля спала плохо, встревоженная разговором с Евой. Она долго перекатывалась с одного бока на другой рядом с Аркадием в постели, пыталась считать овец, и приятно думать, на что она потратит заначку, куда каждый месяц откладывала по сто долларов на прекрасное будущее. В смысле, когда это прекрасное будущее наступит и насколько оно будет прекрасным.
Но в голову настойчиво лезли предательские, совершенно нерациональные и непрактичные мысли: а вдруг Ева права? И есть что-то более важное, чем стабильная жизнь по незыблемым правилам. И, может, не сам человек строит свою судьбу, а есть что-то свыше. И оно, это свыше, лучше тебя знает, что тебе нужно, и его можно об этом просто попросить.
Такие вот мысли мучили стабильную Лёлю, потрясая основу её мировоззрения, и, в конце концов, не выдержав, она тихо встала и вышла на кухню.
Хотя Лёля могла просто взять с аптечной полки любое снотворное, она решила, что горячего молока для борьбы с бессонницей будет достаточно. Пока грела, смотрела бездумно в поднимающуюся белую пену. Запах горячего молока напомнил детство. Как-то Ева привела её к старому дому с пыльным затёртым временем барельефом. Им исполнилось лет по шесть, кажется. У подруги тогда был очень таинственный вид и две торчащие в разные стороны тугие косички. Они стояли перед домом, высоко задрав головы, всматриваясь в щербатую стену.
– Видишь? – спросила её Ева, показывая на барельеф.
– Что это?
– Это ангелы, которые нас охраняют.
– Всех? И тебя тоже?
– И меня. И тебя. Всех. У каждого есть свой ангел. Так один дедушка мне сказал.
– А твой какой?
Ева задумалась, разглядывая смутный барельеф. Затем указала:
– Мой? Во-о-он тот. Пятый в третьем ряду.
– Мне тоже тогда нужно выбрать, – заторопилась Лёля.
– Это не я выбрала. Он меня. А твой тебя выберет.
– А зачем человеку ангел? – спросила уже тогда практичная Лёля.
– Охранять. От всяких неприятностей.
Ева ещё раз внимательно посмотрела на барельеф.
– Только мой какой-то грустный. Думаю, у него у самого неприятности. Так что я его охранять теперь буду, – сказала она Лёле, и крикнула вверх. – Слышишь! Если тебя кто-нибудь обидит, скажи мне. Я заступлюсь!
Взрослая Лёля пила тёплое молоко и улыбалась, вспоминая маленькую Еву. Такая её подруга – тихая и незаметная на людях, но всегда идущая за своим сердцем. Которое, кстати, и приводило Еву, по Лёлиному мнению, в какие-то совершенно немыслимые дебри.
Лёля улыбнулась двум девочкам из далёкого прошлого.
– Всё у вас будет хорошо. В смысле, правильно. И не ныть мне тут…
Глава вторая. Таверна с видом на тайну
С порога Еву накрыло вкусным старинным уютом. Деревянные половицы мягко пружинили под ногами и чуть постанывали. Ровно настолько, чтобы не раздражать напряжённые нервы, а придавать ощущение домашней таинственности. В прихожей было темно, но из комнаты ненавязчиво просачивался мягкий свет от торшера или ночника, приглушенный, не бьющий в глаза. Вокруг стола, застеленного допотопной кружевной скатертью с жёлтой от времени бахромой, стояли два кресла с накидками-воланами и диван с густо-фиолетовым покрывалом и такими же фиалковыми многочисленными подушками.
– Улёт, – сказала Ева.
Она уже давно не видела столько бумажных книг сразу. Во всю стену стояли забитые толстыми томами самодельные стеллажи. А там, где стеллажей не хватало, висели так же плотно забитые полки и еле сдерживали книжный натиск пузатые тумбы. Глаз непроизвольно выхватывал названия и авторов на вкусно потрёпанных корешках, и приходило понимание – всё, здесь можно умереть.
Впрочем, лучше – жить, годами завалившись в это кресло с книгой в руке, выбегая раз в неделю за булочками и кофе. Ева обернулась, чтобы посмотреть на счастливого обладателя такой библиотеки. В тёмном просвете коридорчика он маячил все ещё расплывчатым силуэтом.
– Значит, так. Вот тебе полотенце, мой старый спортивный костюм и тёплые носки. Приводи себя в порядок, а я заварю свежий чай.
Через полчаса блестящая чистотой и умиротворённая покоем Ева сидела за круглым столом и пила то, что хозяин дома называл чаем. С каждым глотком этого густого немного кислого, немного сладкого напитка в неё вливалось блаженство.
– Что в этом чае? – спросила она Адама.
Он улыбнулся и ничего не ответил. Только чуть качнул головой. И тут Ева сразу и вдруг поняла, почему он вызывает у неё ощущение поздней осени. В темном ёжике волос элегантной россыпью блестели белые пряди островками снега, только что высыпавшегося на подмёрзшую землю. И взгляд у него был такой же – словно под заледеневшей сверху суровостью и насмешливостью, дышала, ожидая весны, тёплая, живая земля. Адам казался молодым – лет двадцать пять-тридцать, не больше, но взгляд этот говорил Еве, что он старше. Гораздо старше.
Она оглянулась на окно: ночь не кончалась. Длинная-предлинная ночь в чужом доме. Предметы наполнились особым смыслом, тёмным, тайным; тени от оранжевого абажура тихо качались, плыли на редких дуновениях ветра. И ещё неясный полушелест-полушепот шуршал по комнате, наполняя её смыслом. Не было ничего лишнего, и в то же время не оставалось свободного пустого пространства.
– Что там шуршит, мыши? – пытаясь отыскать в этом раю хоть какие-нибудь порочащие его моменты, спросила завистливая Ева.
– Нет, мыши живут в саду. Это книги переговариваются между собой.
– Книги? Переговариваются?
– Тебе никогда не приходило в голову: книгам, застоявшимся на полке, страшна не пыль, а невостребованность? Невозможность передать то, что они держат в себе. Они от этого болеют и даже могут умереть. Знаешь, бывает так, одно и то же произведение почему-то хорошо читается в какой-то книге. Сладко, вкусно. А возьмёшь другое издание, совсем иное ощущение. Так вот – одна книга живая, начитанная, а вторая – мёртвая. Только буквы и страницы в ней остались. Оболочка. Я, конечно, не могу постоянно перечитывать свою библиотеку, вот мои книги и нашли выход из ситуации. Я уже привык к этому круглосуточному бормотанию, даже и не представляю, как бы жил без него… Здесь вещи воспитанные, но не запуганные. Они меня не боятся, но ничего лишнего себе не позволяют.
Вещи загудели одобрительно, и кресло робко погладило руку Евы подлокотником. Она с ответной нежностью провела ладонью по мягкой накидке, и кресло уютно замурлыкало.
– А я… – сказала вдруг Ева. – Получается, что я – именно такая оболочка, в которой остались только буквы и страницы. Наверное, меня давно не хотели прочитать. Поэтому дух и выветрился. Никаких талантов во мне, никаких надежд. Ничего интересного. Жизнь словно зашла в тупик. Я…
Адам покачал головой:
– Сама же сказала, что тобой просто давно никто не интересовался. Они спят, таланты, и проснутся, как только кто-то откроет тебя.
Она вздохнула:
– Я в этой проклятой электричке к гадалке ехала. Хотела узнать, что мне делать-то. Как из тупика выбраться.
Ева собиралась пожаловаться на Лёлю, которая совсем не понимала её мятущейся души, но тут в дверь робко постучали.
Адам крикнул: «открыто», и в комнату вошла миниатюрная женщина с большими ясными глазами. С первого взгляда она поражала удивительной гармонией, которая присутствовала в ней базисно и изначально. Это было не хорошее воспитание и не способность держать себя, приобретённая муштрой. Сразу чувствовалось: она родилась гармонично естественной. Не делала специально ровным счётом ничего, чтобы расположить к себе, но нравилась с первого же момента. Простое платье на ней смотрелось великолепно, и корзинка для покупок на локте выглядела произведением искусства.
– Извините, что я так поздно, – смущённо произнесла женщина, затем заметила Еву и ещё больше покраснела. – И у вас гости…
– Это моя новая знакомая – Ева, – бодро отрекомендовал Адам. – Жанна, будете с нами пить чай?
