Вот здесь получился затык: прежний Елецкий не курил, а нынешний не мог знать названий табачных изделий в новом для меня мире.
– Купи хорошие, – неловко выкрутился я. – И бинт на всякий случай. Давай, Айлин, поскорее, – поторопил я, при этом желая, чтобы она скорее ушла, а вовсе не скорее вернулась.
Когда ее тонкая фигурка в голубовато-розовом платье исчезла за углом, я приподнялся, оглядывая глухой грязный проулок – он оказался для меня крайне скверным, коварным местом. Ясно, что они все подстроили. Вызывая меня на поединок, граф Сухров в этот раз не собирался со мной драться. Его цель была, заманить меня в глухое место, где редкие окна закрыты ставнями и нет ни души. Хреновое, надо признать место. Злое. Хотя рядом с этими трущобами, давно назначенными к сносу, начинался вполне благополучный район и наша престижная школа второго круга. Скорее всего, Еграм Сухров рассчитывал, что я отсюда не выйду живым. Именно поэтому он не позвал на поединок ватагу своих почитателей, а пошел лишь вдвоем со Лужиным. И почему мне это не показалось сразу странным? Мне?.. Черт, как быстро я стал срастаться с прежним владельцем тела! Раньше такого не было.
Далее, едва появились те четверо мерзавцев, как Сухров с Лужиным сразу дали деру. И это тоже странно. Да, Сухров конченый негодяй, но он никогда не был трусом. Уверен, что в любой иной ситуации Еграм бы не стал убегать, даже оказавшись один против четверых, несмотря, что эти ребята старше нас этак года на три-четыре и явно крепкие, опытные в драках. Значит, все случившееся очень похоже на договорняк. Меня просто заманили сюда с целью убить. Именно убить, ведь нападение явно не похоже на ограбление местной босотой. Те мерзавцы не стали ощупывать карманы. Вряд ли их остановил истерический крик прибежавшей Айлин. И сегодня утром Сухров оскорбил Айрин намеренно, чтобы спровоцировать меня на драку, вернее, как он выразился, на «поединок по правилам».
Меня пытаются убить не первый раз: за месяц было уже две попытки. Вот последняя практически достигла успеха. Достигла бы, если бы не вмешалась Артемида. Кстати… здесь я задумался, одновременно, прислушиваясь к ощущениям нового тела, поочередно напрягая мышцы, даже поджимая брюшной пресс, вопреки сильной боли. Придвинувшись к обшарпанной стене дома, прислонился к ней спиной и расстегнул окровавленную рубашку. Достал платок, осторожно обтирая место ранения. Ого! А дырки-то было две! Два раза сунули пером. Одним из ударов долговязый явно целил наискось под ребро. Видно, не попал в сердечко. А раны тихонько затягиваются. Все-таки Асклепий – бог.
Я снова вернулся к мыслям об Артемиде. Если посмотреть на ситуацию внимательнее, то напрашивается вопрос: а что, собственно, мешало Небесной Охотнице попросить того же Асклепия вернуть к жизни настоящего графа Елецкого? Пока душа не вышла из тела, исцеление даже самых тяжких ран в силах врачующего бога Асклепия. Однако, Артемида пошла по более сложному пути – обратилась ко мне. Она словно поджидала меня. Значит, ей потребовалось, чтобы это тело занял именно я. Иначе сложно объяснить ее неожиданное внимание к моей персоне. А раз так, то лукавит Небесная, утверждая, будто хлопотала она лишь из-за молившейся матери молодого графа. Здесь замешано что-то иное.
Лады, с этими мыслями мне придется еще разбираться. Сейчас я решил быстренько пробежаться по основным аспектам памяти. Воскресил воспоминания о семье, недавней смерти отца, доме, друзьях, которых практически не было. И школе – доучиться в ней осталось меньше месяца, а там, ближе к концу мая выпускные. Отдельным, важным фрагментом всплыл образ золотоволосой красавицы – княгини Ковалевская Ольги Борисовны. Неприступная, вся сияющая, ко мне надменная, насмешливая. Я ее любил. Стоп! Я ли? Неужели сердечные отношения всецело передались мне от прежнего графа Елецкого? Черт! Этого еще не хватало! Я даже рассмеялся и поморщился от боли, глубоко кольнувшей в животе, тупо и тяжко отдавшейся на лице и груди – местах ударов проворных кулаков. Нет уж, ваша сиятельство Ольга Петровна, вы, без сомнений, девушка редкой красоты, но мое сердце… впрочем, с этим вопросом я тоже разберусь позже. Сейчас точно не до него. Тем более, Айлин возвращается. Сначала я услышал легкие и быстрые шаги, потом она, точно бабочка с розово-голубыми крыльями выпорхнула из-за угла. Как же быстро, я не успел оценить очень многого, важного. Например, как это тело взаимодействует с тонкими энергиями. Ведь явно этот мир в значительной мере магический – я чувствовал потоки.
– Саш, как ты? Тебе лучше? – Синицына присела на корточки возле меня, вынимая из сумочки бинты и… темно-желтую коробочку с выдавленными на картоне пальмами – сигареты. – Саш, скажи, что лучше! – потребовала она, не собираясь принимая за ответ мою улыбку разбитых губ.
– Ну, лучше, – согласился я и потянулся к пачке сигарет. – Давай это сюда!
– Нет, скажи, что лучше без всяких «ну»! – она отдернула руку с желто-коричневой коробочкой.
– Ай, мне смеяться больно. Пожалуйста, не смеши, – попросил я и ловко поймал ее руку.
– Я не «Ай»! – она недовольно поджала губки, тем самые, нежные, которыми недавно целовала меня от взрыва эмоций.
– Ах, да, я забыл. Извини, – прежде, чем открыть коробку, я прочитал рельефную надпись: «Никольские». Ниже чуть мельче: «Сигареты с фильтром первого класса из лучших сортов ямайского табака». Никольские, так никольские. Вот курить с моими губищами будет точно проблемой. Как только Айлин отважилась поцеловать меня в них.
– Давай сначала помажу раны. Этим надо, – Синицына достала маленькую баночку с каким-то зельем. – Сказали, нанести толстым слоем и наложить повязку. И еще это… – в ее пальцах появилась другая склянка, – этим надо мазать синяки и шишки.
– Успокойся ты. На мне заживает все, как на собаке. Кровотечения уже нет, – я размял непривычно толстенькую и длинную сигарету, сунул ее между распухших губ. – Хотя, синяки, шишки, давай намажем.
– Я посмотрю, как там, – настояла Синицына осторожно потянув край моей расстегнутой рубашки.
– Здесь не зелье нужно, а побольше воды, чтобы кровь отмыть, – я чувствовал, как неприятно липнет рубашка к телу.
– Тебя точно ножом ударили! Саш, признавайся, ножом? – она испуганно смотрела то мне в глаза, то на мой живот.
– Если бы ножом, моя девочка, то там был бы глубокий порез. Но его же нет, – успокоил я ее, зная, что рана частично затянулась.
– Откуда тогда столько крови? – не унималась она, осторожно касаясь пальчиком моего тела чуть ниже ребер. – И еще шрам у тебя здесь какой-то. Два шрама.
– Это старое. С прошлой жизни, – пошутил я, наконец разобравшись с устройством зажигалки, надавил на бронзовую кнопку. Щелчок и крошечный язычок пламени позволил мне прикурить.
– Все ты обманываешь. Так больно? – она погладила ладошкой, липкой от крови живот. Погладила очень осторожно, нежно.
– Приятно, – отозвался я, прикрыв глаза, выпустив из разбитых губ струйку дыма. Табак в этом мире оказался очень даже неплохим, ароматным, с необычным сладковатым, фруктовым послевкусием. Вообще-то в новой жизни я курить не собирался, но… почему бы и нет. Тем более этот мир магический, и, думаю, моих возможностей, будет более, чем достаточно, чтобы здоровье подлатать. Уж есть опыт и знания из прошлых воплощений.
– Правда, приятно? – ее ладошка стала чуть смелее.
– Да, Айлин. Так же, как и твои поцелуи в губы. Только ты руку испачкаешь, и платье. Кровь плохо отстирывается, – предостерег я, с блаженством затянувшись табачным дымом и тут же закашлявшись. Черт, не привыкло это тело к таким неоднозначным удовольствиям. Ничего, приучим. А тело хорошее, очень на многое способное – это я чувствовал все яснее, срастаясь с ним.
– Саш… – ее рука на миг остановилась. – А Ковалевская … ты ее любишь или она тебе просто нравится?
Ну и вопрос. Я едва ли снова не закашлялся, набрал в рот дыма, и выпустил его шумно, густыми клубами. Вот что ей ответить? Мол, я это уже не я?
– Айлин, дорогая, – я погладил ее руку, лежавшую на моем голом, окровавленном животе. – Все сложно. Я не могу ответить на твой вопрос. Но точно могу сказать, что ты мне очень дорога, и ближе всех, если не считать, конечно, маму.
При мысли, что мама сегодня дома целый день, и мне придется появиться перед ней в таком виде, я почувствовал серьезное беспокойство. Рубашку бы, да и сюртук с брюками надо бы сменить до явления домой. Купить новые? Денег у меня меньше тридцатки, и на нормальную одежду не хватит, разве что на рубашку.
– Что с тобой, Саш? – Синицына тут же почувствовала мое беспокойство.
Я ей кратко объяснил суть проблемы.
– Можем сначала зайти ко мне? Попрошу у папы что-нибудь из одежды для тебя. Заодно помоешься, – предложила она.
– Нет, Айлин. Посвящаться в неприятности твоих родителей тоже не дело, – отверг я, докуривая. – Просто пойдем ко мне. Ты зайдешь первой и скажешь маме, что я попал в небольшую неприятность, и чтобы она не волновалась слишком. В общем, нужно ее подготовить. Потом в ее комнату во всей красе зайду я.
– Ладно, – согласилась она. – Только когда она увидит твое лицо, а потом столько крови на одежде, то сразу поймет, что неприятность на самом деле очень-очень большая.
– Придется соврать. Скажем, что это чужая кровь, – я глуповато усмехнулся опухшими губами. Да, идея сама по себе была глупой. Но не ходить же мне сейчас в таком виде по одежным магазинам. Тем более в нашем районе таковых почти не было, ближайший находился по ту сторону Москвы-реки за Татарским мостом.
С тонким свистом над крышами домов пролетела вимана. Пролетела совсем низко, ярко сверкая за солнце начищенной бронзой. Мы подняли головы, любуясь огромной воздушной машиной – она ушла куда-то в сторону Седьмой Имперской башни.
– Идем, – я решительно встал, почти не замечая режущей боли.
Мы быстро выбрались на Нижегородскую и рядом с бронзовой стелой у храма Гермеса, я увидел… Кого бы вы думали? Сухрова! Сначала лишь одного Сухрова, а потом разглядел, что двое из тех четверых мерзавцев, напавших на меня, вполне по-дружески стоят возле него. Вот и все: недавние домыслы получили неопровержимое подтверждение. Еграм Сухров не заметил меня, он сказал что-то еще тем парням. Долговязый, вероятно бывший старшим в банде этой гопоты, кивнул, и мой одноклассник направился в сторону остановки маршрутомобиля, где уже собирался народ. А я, поглядывая ему вслед, едва не столкнулся нос к носу с долговязым и его дружком в темной кожанке.
– Ты?!.. – рот долговязого распахнулся во всю ширь, являя редкие зубы и безумное удивление. – Ты что, сука, бессмертный?! – хрипло выдохнул он, медальон с мрачным ликом Морены качнулся на его голой груди.
Глава 2. Молись Артемиде
Людское удивление – иногда штука очень забавная и приятная. Я с ним сталкивался много раз в самых разных формах: от обмороков, до приступов безумия или ярости. Физиономия парнишки вытянулась, побледнела, губы дрогнули.
– Да, малыш. Это я. Жив и теперь для тебя очень опасен. Свидимся скоро. Уверяю, нож тебе не поможет, – схлестнуться с ним прямо здесь и сейчас, не входило в число моих первых желаний. Сейчас я чувствовал значительную слабость от ран и еще не освоился с новым телом. Но дать мерзавцу понять, что скоро у него будут проблемы, стоило.
Айлин, догадавшись кто перед нами, поначалу испугалась, вцепилась в мою руку, но тут же отбросила робость и пошла в наступление – вскрикнула:
– Ах какая неудача! Для вас! Вот и полиция! – она явно врала. – Сейчас вас схватят! На рудниках сдохните!
На выкрики моей подруги, тут же привлекшие внимание прохожих, долговязый отреагировал нервно: завертел головой, заозирался. Тот, что в кожанке, даже глаза вытаращил и сделал пару бодрых шагов назад.
– Ладно. Свидимся, раз так хочешь, – прорычал долговязый. Не испытывая судьбу, вместе с дружком он поспешил в сторону святилища, где можно было затеряться в толпе.
– Саш, не надо с ними связываться. Ясно же, они – отморозки с уличной банды. Одет как поклонник Морены: эти цепи, шипы, злость в глазах… Может даже служат Меднорукому. Пожалуйста, Саш, не цепляйся с ними! – увещала меня Айлин по пути к дому.
Я же, будто слушая ее, то кивал, то пожимал плечами где-то невпопад. Сам тем временем прокручивал в уме, все то, что осталось в памяти о двух предыдущих нападениях на прежнего меня. И уже подходя к дому почувствовал, что за нами хвост. Что-что, а слишком внимательный взгляд в спину я всегда умел чувствовать без всякой магии. На углу дома Астафьевых я остановился, наклонился, словно поправляя шнуровку на туфлях и посмотрел назад. В нашем направлении недалеко позади шли два паренька, постепенно замедляя шаг. Откуда-то возникла уверенность, они – люди того долговязого. Послал, чтобы узнать, где я живу? Да глупости это, ведь Сухров знает, где мой дом. Зачем еще кому-то хвостом за мной ходить? Ну пошли, так пошли – ладно.
Закончив со шнуровкой, я решительно направился к дому, оглядывая наш двухэтажный родовой особняк с заслуженным уважением. Вместе с Айлин поднялся по ступеням между колонн. Вот здесь мне немного не повезло. Раньше, чем я успел дотянуться до ручки входной двери, ее открыл слуга – Антон Максимович. Увидел меня и хрипловато заорал:
– Ваше сиятельство! Елена Викторовна! Скорее! Беда!
Старый дурак! Зачем панику поднимать?! И мама, как назло, оказалась не наверху, а в гостиной.
– Ваша сиятельство, – загораживая меня, попыталась начать Айлин. – Елена Викторовна, вы только не пугайтесь! Это не…
– Саша! – вскрикнула мама, бледная и собираясь выслушивать Синицыну. – Боги! Заступница Небесная! Антон! Быстро за врачом! – распорядилась она, взмахом руки отсылая слугу.
– Это не Сашина кровь… – нерешительно проговорила Айлин. – Вы не пугайтесь, пожалуйста. Это все из-за меня, – совсем тихо добавила она.
– Айлин, ты здесь точно не при чем, – бережно оттеснив ее с прохода, я вышел вперед. – Мама, а давай без паники. Ты всегда была рассудительной: раз я пришел сам и твердо стою на ногах, значит ничего страшного не произошло. Зря за врачом послала, – я глянул в след Антону Максимовичу, поспешившему по коридору к общему коммуникатору. – Уверяю, из-за нескольких синяков и ссадин, не стоит беспокоить лекарей. Все что мне нужно, это только помыться и переодеться. Попроси, пусть Надежда Дмитриевна подготовит что-то чистое. Я на пару минут в ванную.
– Как ты можешь так, говорить?! Себя в зеркало видел?! – графиня еще более повысила голос. – Немедленно ложись на диван, – она указала на тот, что стоял у второго окна гостиной, – Я сама решу, что тебе нужно. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы своевольничать. Надежда Дмитриевна! Скорее сюда! Айлин, стой пока здесь, потом расскажешь всю правду, что случилось. Так полицию… Полицию пока не надо, – последнее она сказала уже негромко.
Нет, я понимаю, мама есть мама: материнская забота, обалдение от моего вида… только не нужно мной, вольным Астерием, управлять как маленьким мальчишкой.
– В общем так, я в ванную, принесите кто-нибудь чистую рубашку и брюки, – решил я, скидывая туфли и тут же поймал на себе прямо-таки огненный взгляд маминых карих глаз. Так и хотелось сказать: «Да, я вас понимаю, Елена Викторовна, прежний Сашенька был несколько более покладист. Придется вам, ваше сиятельство, привыкать к переменам. Их будет много». Повернулся к Синицыной и попросил: – Айлин, пожалуйста, присядь пока в кресло. Я быстро.
– Саша! – Елена Викторовна резко качнула головой, разметав каштановые локоны. – Ты почему вредничаешь?!
– Потому, мама. Потому, что я лучше знаю, что мне сейчас нужно. Я не хочу уделать диван кровью. Мне некомфортно в грязной, липкой одежде. Все, вопрос мелочный и он исчерпан! – я направился по коридору, подсвеченному кристаллами в дымчатом стекле. Сделав несколько шагов, обернулся: – И насчет «всей правды»: Айлин не может ее знать. Она опоздала к началу этого представления с мордобитием. Всю правду знаю только я. Вернусь, расскажу. А мою подругу не надо мучить расспросами.
– Вы посмотрите на него! – вспылила графиня.
Я спиной почувствовал, как она недовольна своим сыном. Все-таки прежний Сашенька был немного послушнее. Что поделаешь: взрослеем, борзеем.
Не люблю ванную на первом этаже: она гораздо меньше и какая-то неудобная. От керамической плитки, бежевой с голубыми прожилками, веет холодом. Зато здесь большая раковина, сверкающая начищенной медью. Над ней удобно мыться, если по пояс. Что я и сделал, оставшись лишь в брюках, которые расстегнул и приспустил, смыл с себя подсохшую кровь. Осторожно омыл лицо, некоторое время разглядывая его в большом зеркале, в нефритовой рамке. Да, рожа моя знатно отхватила: заплывший глаз стал еще темнее, губы точно багровые вареники. И ухо опухло. Теперь я похож на этакого уродца. С такой веселой физиономией к Ковалевской точно не подкатишь. Однозначно в школу завтра не пойду. Хотя очень надо. Последний месяц перед выпускными самый важный. Впрочем, кто это говорит? Прежний Саша Елецкий? Успокойтесь, граф, школа – далеко не самое важное в жизни. Впрочем, как и академия. Скажу более: в любой жизни вообще нет ничего важного. Но чтобы от души играть в явление под названием «Жизнь», некоторую важность все же придавать надо, но только дозировано. Я подмигнул себе единственным открытым глазом – карим, как у мамы, с зеленоватым оттенком, доставшимся от отца.
Когда я вернулся в гостиную, облаченный в длинный велюровый халат, Айлин шла к входной двери.
– Ты куда? – удивился я.
– Айлин идет домой, – строго сказала мама, провожавшая ее. – Ей уже пора, а тебе следует подняться в свою комнату и лежать до прихода врача.
Вот тебе на! Как же нехорошо получается!
– Пусть тогда Айлин тоже идет в мою комнату, – я нахмурился, понимая, Астерий, который и есть я, не станет мириться ни с какими ущемлениями.
– Нет. Мы уже все решили. Она уходит, – настояла графиня.
– Прости, я пойду, – Синицына опустила голову и направилась к выходу.
Я знаю, Айлин боится мою маму, считая ее очень строгой.
– Постой, – я остановил ее у двери.
Мы вместе сошли со ступеней нашего родового особняка.
– Извини, что так вышло. Мама слишком волнуется из-за меня. Ты ей, вообще, что сказала? – я взял ее ладошку, которая была испачкана моей кровью.
– Сказала, что чуть отстала от тебя возле школы, а когда догнала, ты уже лежал на земле. Я закричала, какие-то четверо незнакомых оставили тебя и ушли через пустырь, – ответила она. – Примерно так и было. Про Сухрова не стала говорить. Боялась ляпнуть что-нибудь не то.
– Молодец, – я обнял ее и… поцеловал в губы. – Про Сухрова маме вообще нельзя говорить.
– Саш! – она не вырывалась, наоборот прижалась ко мне потеснее юной, такой аппетитной грудью. Потом, взволнованно дыша, сказала: – Саш… я тебя люблю.
Она сказала это не просто так, как иногда вырывается у нас в порыве эмоций. Сказала по-настоящему, очень серьезно из самой глубины. Теперь взволнованно задышал я. Обнял ее еще крепче, не зная, что ответить. Сколько раз я проходил через это! Сколько раз в самых разных мирах с разными девушками! И почти всегда после этих слов впадал в ступор. Наверное, я никогда не привыкну к ним.
– Не говори ничего, – сказала Айлин, на ее голубые глаза накатили слезы. – Прости меня. Я пойду.
Она вырвалась и быстро зашагала прочь.
Когда я вошел в дом, мама стояла рядом с окном. Несложно догадаться, она видела произошедшее в десяти шагах от дверей дома. Слышать слов Айлин она не могла, но сцена, развернувшаяся перед ее глазами, из тех, когда слова не нужны.
– Надеюсь, ты не строишь никаких планов на Синицыну? – строго спросила графиня.
– Пока не знаю. А в чем вопрос? – я приподнял бровь.
– Я же говорила: она не может быть тебе парой. Обрати лучше внимание на дочь барона Евстафьева. Мы скоро будем у них в гостях, – мама испытывающее смотрела на меня.
Дочь Евстафьева… Черт, вот здесь моя память дала сбой. Я не помнил ее имени. Только отчасти припоминал, что она полненькая, чуть конопатая и с большими странностями. И еще что-то такое вертелось в голове, но не приобретало ясности.
– Мам, она же толстая, – улыбнулся я. – Не в моем вкусе.
– Она очень миленькая. И ты ей нравишься, – она отошла от окна и села на диван.
– О каких глупостях мы сейчас говорим? Нет, ты серьезно?! Ты женить меня собираешься? – я усмехнулся, отчего стало больно в животе. – У меня впереди академия. И вообще эта тема сейчас очень несвоевременная.
– Согласна, – графиня кивнула. – Я просто не хочу, чтобы ты уделял много внимания Синицыной. Рассказывай, что с тобой случилось. Только всю правду. Если все так, как сказала Айлин, то обязательно нужно обратиться в полицию. Я очень боюсь за тебя, Саш. После того случая на мосту, молюсь почти каждый вечер. Если уверен, что хорошо себя чувствуешь, присядь рядом и расскажи все как есть.
Мне захотелось закурить. Сигареты я вытащил из грязной одежды. Сейчас они лежали в кармане халата, но еще раз неприятно удивлять мать за сегодняшний день не следовало. Поиграв пальцами картонной пачкой, я присел на край дивана.
– Да что рассказывать. Вышло примерно то же самое, что тогда на мосту. Только в этот раз напало не двое, а четверо. Вряд ли они хотели ограбить. По карманам не лазали, услышав крики Айлин, поспешили уйти. Вот, собственно, и все. Хотя нет… – я подумал, что сказанное еще больше растревожит мать и добавил так: – Хочешь верь, хочешь нет, сама Артемида заступилась за меня. Я слышал ее голос прямо в голове. Небесная сказала, что ты много молилась ей, и теперь я под ее защитой. Со мной ничего не может случиться плохого.
– Посмотри мне в глаза, – она повернулась ко мне и взяла мою руку.
Я посмотрел. Одним глазом, второй лишь приоткрыл:
– Не вру, мам. Могу поклясться.
– Тогда ступай за мной, – она порывисто встала и направилась в правое крыло дома.
Я знал, куда шла графиня. Она открыла двери в небольшой зал с мраморными колонными – его освещали не кристаллы туэрлина, а живой огонь, всегда горевший здесь в бронзовых жаровнях – его справно поддерживали слуги. На самом видном месте среди других богов возвышалась беломраморная статуя Артемиды за ней черной стене поблескивал круг герметических счислений.
– Прошу, Саша, помолись нашей Охотнице. От всего сердца поблагодари богиню. Будь искренний, верь в нее, и она не оставит тебя, – графиня положила руку мне на плечо, тихо подталкивая к изваянию.
