Сергей Ащеулов "Солдатская баллада о войне"

А утром рано дядю Ваню разбудили,
На завтрак шницель был и сдобная стряпня.
Потом в конюшню генеральскую сводили
И подвели к нему каурого коня.

Каурый фыркал кромкой губ, уздечкой брякал,
Глазами крупными нутро души пронзал.
И дядя Ваня от увиденного плакал,
А конь ему лицо и раны облизал.

Штаб-офицер провёл посыльного по залу,
В конце за дверью был рабочий кабинет.
Согласовав, его пустили к генералу
И попросили рядом сесть на табурет.

Взгляд генеральский оторвался от бумаги,
Рука его прошлась слегка по седине.
Встал, подошёл, остановившись в полушаге,
Сказал оставить их двоих наедине.

Потом приблизился вплотную к дяде Ване,
А тот, вскочив со стула, поднялся во фрунт.
Солдаты оба, независимо от званий,
Они стояли молча несколько секунд.

Держа руками генеральскими за плечи,
Он по-отцовски стиснул их, что было сил.
Так просто-запросто порадовался встрече
И, посмотрев в глаза внимательно, спросил:

«Иван, ты с кем теперь? Прости за ностальгию,
Я по германской помню мужество твоё».
«Я, ваш-выс-бродие, воюю за Россию».
«А я воюю за Отечество своё».

Он дяде Ване задал несколько вопросов,
Все в основном касались лично лишь о нём.
А про семёновских заметил кровососов,
Мол, мало выжечь этих нелюдей огнём.

Знал генерал, что не попутно вместе с теми,
Кто призывал народ к войне с броневиков.
Так подошёл он и к главенствующей о теме,
Но не имел в виду одних большевиков.

И, подойдя к столу спокойными шагами,
Рукой придвинув папку, вытащил пакет,
Сказав, что: «Люди не рождаются врагами,
Давай обсудим, каким будет мой ответ.

Братоубийства сам я лично не желаю,
Здесь против красных разношёрстный контингент.
Без столкновения отход не представляю,
Дать выйти всем – вот мой последний аргумент.

Судьба – она мне мало времени отводит,
Но я ответственность свою осознаю.
Кто пожелает, пусть в Маньчжурию уходит,
Кто не уйдёт – пусть защищается в бою».

Так генерал сказал, а после монолога
От дяди Вани знак условный получил.
Сказал: «Прощай, твоя свободная дорога,
Охрану выделить тебе я поручил».

Коня осёдланного вывели из стойла,
Сопровождающих приставили двоих.
Под генеральским охранением достойно
Он беспрепятственно добрался до своих.

Бойцы встречали дядю Ваню с помпой, шумно —
Так под гармонь плясал и пел дивизион.
Потом Даурию неделю брали штурмом
И разгромили защищавший гарнизон.

Как генерал сказал, так всё и получилось,
Часть казаков ушла без боя кордон.
Не счесть убитых, много в бегство обратилось,
Красногвардейцам сдался конный эскадрон.

А дядя Ваня найти Сиплого пытался,
Но он за Унгерном в Монголию сбежал.
Кровавый след его в Даурии остался —
Набеги банд из-за кордона продолжал.

И в генеральском доме мусорно и голо,
Стоял обугленным сгоревший конный двор.
Судьба сведёт их с генералом в Халхин-Голе,
Но это всё-таки отдельный разговор.

Вершины спящих гор даурского отрога
Перед рассветом пробивали темноту.
Взяв эту станцию, железная дорога
Им открывала путь свободным на Читу.

Последний бой. Он хоть когда-нибудь, да будет;
Скакала молодость эпохой боевой.
Последний бой свой дядя Ваня не забудет,
Коню каурому спасибо, что живой.

С Амура ветер пел, торосами играя,
И что-то странное блестело у реки.
Здесь где-то рядом затаились самураи
Да в камышах белогвардейские штыки.

Зима запуталась в развилке междуречий:
То снег, то дождь с морозом, всё покрылось льдом.
Здесь обозначился клубок противоречий.
Его распутают, но верилось с трудом.

Как будто взорванный метеорит тунгусский
В амурских волнах захотел найти покой.
Сошлись два полюса в смертельной схватке: русский
И антипод его. Он русский, но другой.

Земля промёрзшая теряла свои соки,
Все укрепления застыли, как гранит.
Враг ощетинил волочаевские сопки
И превратил их в неприступный монолит.

Колючих проволок несметные спирали
Обволокли льдяные склоны амбразур.
Но, несмотря на смерть, солдаты напирали
И из окопов первых выбили маньчжур.

Атаковать пришлось среди февральской стужи,
Свинец и холод уничтожил сотни тел.
Враг не сдавался и по-прежнему утюжил,
Строй наступающих стремительно редел.

В бою безжалостном нет места для печали.
А лишь стремление за павших отомстить,
За тех, кто жизнями проходы расчищали,
Чтобы костьми путь победителям мостить.

Зиял в прорехах многоствольных ограждений
Белогвардейский неприступный бастион.
Настал момент, когда вмешался в ход сражений
Красноармейский дяди-Ванин эскадрон.

Внезапность – формула военного искусства,
Стремглавый натиск вызывает паралич.
Как гром с небес, несёт панические чувства
Ошеломляющий воинствующий клич.

Через шипы железных нитей вдоль окопов,
Одолевая снежный вал и гололёд,
Летела конница и с яростным наскоком
На всём скаку своём врага рубила влёт.

Сверкала сабельная молния атаки,
И многотысячное громкое «ура»
Неслось лавиной беспощадной в гущу схватки
По убиенным, знать, нет худа без добра.

Беда – она всегда воистину незванна,
Любого может где угодно подстеречь.
На скользком насте там, где мчался дядя Ваня,
Рванул снаряд, и в грудь ударила картечь.

Взрывной волной с её большой свинцовой силой
Он беспрепятственно был выбит из седла.
Его коня табунной лавой уносило,
Когда душа вздох предпоследний издала.

Прервав полёт, спиной ударившись о наледь,
Ещё в горячке дядя Ваня рвался в бой.
Суконный верх его шинели кровью залит,
А сердце раненое билось вразнобой.

В изнеможении, глотая воздух жадно,
Лежал в беспамятстве он, руки распластав.
А конь каурый, чуя – с всадником неладно,
На рысь с галопа перешёл, от всех отстав.

Себя привидя на кровати белоснежной,
От ран как будто дядя Ваня умирал.
И кто-то молча и настойчиво, но нежно
Лицо шершавым полотенцем утирал.

Щёк дяди-Ваниных струя тепла касалась,
Груз век оттаявших слегка их приоткрыл.
За пеленою тень знакомой показалась,
И странный звук, как будто конь копытом рыл.

Там, в вышине, небесный свод качался хмурый,
Совсем вблизи – ох, трудно верилось глазам —
Качая мордой, друг стоял его каурый
И припадал губой к нахлынувшим слезам.

«Каурый, друг мой, боевой ты мой товарищ, —
Беззвучно звали дяди-Ванины уста, —
Мы никогда с тобой в бою не расставались,
Судьба военная свела нас неспроста.

На самом краешке от гибели бывали,
Ты не подвёл в минуты риска седока.
Мы всю Гражданскую с тобой провоевали,
Ни разу хлыст не подняла моя рука.