– Да вот парню из девятой роты надо переночевать. Как ты посмотришь на то, что он у тебя поселится?
– Да пусть селится, – пожал плечами Лёха, – я всё равно ночевать не останусь, пойду к своей Таньке. – И, рассмеявшись, пояснил: – А то уеду в свою Манзовку, как же она без отметки останется? – Парни от его слов дружно рассмеялись, скрестили стаканы «камушками» и опрокинули в себя огненную жидкость.
Увидев, что парни не против его присутствия, Лёнька скинул на ближайшую тумбочку свёрток с матрасом и постельным бельём, заняв свободную «баночку».
Дежурный, которого присутствующие уважительно называли Батей, через несколько минут посмотрел на часы и констатировал:
– Пора бы и столы идти накрывать. Сколько там у нас сегодня будет наших?
– Сколько будет – все наши, – весело ответил Колян, разгрызая зачерствевшую корку хлеба.
– Так ты метнись по роте да посчитай, – приказал ему Батя. – А то чё мы будем лишнее накрывать. А что не зачифаним, то с собой заберём. Ты с нами пойдёшь, – посмотрел он на Лёньку.
Тот, чувствуя, что у него кишка на кишку протоколы пишет, тут же согласился. Ведь он с утра, кроме сосисок с чаем в «Кулинарии», ничего не ел.
– Конечно пойду.
– Тогда у тебя будет особая задача. – Для обозначения важности задачи Батя даже поднял указательный палец над головой. – Берёшь сумку, – он кивнул в угол кубрика, где валялись какие-то вещи, – набиваешь её жоревом и тащишь в роту. Понял? А то пацанам, кто попозже придёт, подкормиться надо будет.
– А чё тут непонятного? – Лёнька пожал плечами и бывало добавил: – Не раз такое сотворял.
– Ну, если всё понятно, то пошли, рассиживаться уже времени нет. – Батя поднялся с «баночки», посмотрел на Лёньку и указал ему на рундук: – Возьми там фланку, а то в твоей гражданке ты у нас, что петух на помойке. – Но тут же поправился: – Хотя абитуры тут шарахается немерено.
И, повернувшись к Лёхе, уже другим тоном приказал:
– А ты поднимай всех живых, и через полчасика приходите в столовую. Я думаю, что к тому времени мы там уже всё накроем.
Лёнька выудил из рундука чью-то тёмно-синюю фланку и напялил её на себя.
Батя осмотрел его и, хмыкнув, оценил:
– Сойдёт. – И, махнув рукой, скомандовал подвахте: – Пошли! Чё расселись? – По его виду (если не подходить ближе, чем на полтора метра) сейчас вообще было незаметно, что этот человек с полчаса назад употребил полстакана. Ну, это если, конечно, не подходить, а если подойти, то от духана, исходящего от дежурного по роте, можно было улететь в нирвану.
Выйдя из общаги, Лёнька последовал за Батей, шедшим впереди с Коляном и ещё парой парней, одетых в форму, но без гюйсов и миц. Вольница! Они уже от дежурного офицера за нарушение формы одежды нарядов вне очереди не получат.
Непривычным для Лёньки оказалось то, что он в столовую не шёл в строю. Парни, идущие перед ним, шли шагах в пяти от него и о чём-то весело разговаривали. Да, им было что обсудить. Позади пять лет обучения, и теперь перед ними открывается дорога жизни. Что она для них приготовила? Никто не знал. Но и не боялся на неё ступить.
За то время, что Лёнька провёл с этими жизнерадостными ребятами, он узнал, что они уже получили направления в различные пароходства, а сейчас, после защиты диплома, у них заслуженный месяц отдыха.
Батю направили в дальневосточное пароходство, Федю – в сахалинское, Лёху – в приморское, на танкера, а Колян должен лететь на Камчатку. Там у него жили родители и ждала девушка.
До столовой дошли минут за десять, не спеша поднялись на второй этаж по неширокой бетонной лестнице и оказались в зале, заставленном столами.
Батя посмотрел на Лёньку:
– Делай то же, что мы, и не ошибёшься. – Но, увидев, что Лёнька чего-то колеблется, подбодрил его: – А ты не тушуйся, всё нормально. Давай помогай парням расставлять тарелки и хлеб, да не забудь про сумочку, – он взглядом показал на сумку, которую Лёнька прихватил из роты.
Лёнька огляделся и направился за парнями готовить столы.
Слева расположился прилавок, с которого велась раздача пищи, чуть дальше – посудомоечная, где надо было брать тарелки и расставлять их по столам, а дальше – хлеборезка.
Работа привычная. Он не раз выполнял её у себя в училище, когда находился в нарядах.
Когда они накрыли столы и в середине каждого поставили вместительную кастрюлю с каким-то жидким варевом, в зал начали прибывать те, кто изволил почивать после праведных трудов.
Парни привычно рассаживались за столами. В зале стало шумно от радостных голосов и прибауток прибывших.
Лёнька не знал, куда ему приткнуться, но его сомнения развеял появившийся Лёха.
– Лёня! – окликнул он его. – Чё мнёшься? Иди сюда. Садись, не стесняйся. У нас здесь, – он показал на один из пустых столов, – никого не ожидается. Так что можно будет позлобствовать от самого пуза.
Проголодавшийся Лёнька не противился и, устроившись за столом, налил себе полную тарелку варева.
В Мурманске он привык, что блюда готовились в основном из рыбы. Рыбные супы, рыбные котлеты. Иной раз казалось, что и компот вонял рыбой. Парни шутили: «Привыкай. Что наловили, то и съели».
Здесь же суп издавал мясной аромат. Лёнька даже выловил из кастрюли приличный кусок с хрящевой косточкой. Правда, варево содержало какую-то крупу, но всё равно – настоящий мясной суп. На второе была котлета с пюре и каким-то рыжим соусом. Но хоть котлета оказалась и с мясом, однако его присутствие значительно разбодяжили различными ингредиентами, во вкусе которых Лёнька не разбирался.
Он был так голоден, что не обращал внимания на изысканность вкусов предложенных деликатесов.
Насытившись, он откинулся на стуле и осмотрел полупустой зал столовой.
Зал оказался заполненным меньше чем на треть, значит, котлет, хлеба и пюре должно остаться достаточно.
Тут он увидел жест Бати, который показывал ему, чтобы Лёнька занялся сбором оставшейся пищи.
Вскоре он заполнил сумку, и они вместе с Лёхой вышли на улицу.
– Стой тут, – скомандовал Лёха, указав Лёньке на угол обычной кирпичной хрущёвки, на первом этаже которой находился гастроном.
– Ты куда? – не понял его приказа Лёнька.
– Жди. Пять сек. Я щас, – отмахнулся от него Лёха, но соизволил пояснить: – Тут, на Авраменко, «Коленвал» не так разбирают, как в «Зелёном», да и салатики из морской капусты можно взять. Так что я сейчас, – и исчез за большими стеклянными дверями гастронома.
Ну, ждать так ждать. Лёньке после такого наполнения трюма двигаться вообще не хотелось. Он имел только одно желание – растянуться на кровати и расслабиться.
Лёха и в самом деле появился через несколько минут.
– Отлично, – прокомментировал он своё появление. – Всё окей, – похлопал он себя по неожиданно увеличившемуся животу, где, как предполагал Лёнька, и находился вожделенный «Коленвал».
«Ничто в курсантах не меняется, в какой бы точке Союза они ни находились», – отметил он про себя.
От этой мысли он усмехнулся, и они, поднапрягшись, ухватили сумку за ручки и доставили её в роту.
Затащив сумку в кубрик, Лёха указал Лёньке на свободную койку:
– Тащи сюда свой матрас. Тут будешь спать, а я пойду к Бате и хавчик ему отдам. – Он нагнулся к сумке и переложил из неё несколько тарелок с пюре и котлетами в тумбочку.
Они вместе вышли из кубрика, отнесли сумку Бате, Лёнька забрал матрас и вернулся в кубрик к Лёхе.
Тот в задумчивости сидел за столом.
– Чё заскучал? – поинтересовался у него Лёнька.
– Да чё тут говорить? – невесело вздохнул он.
Вся весёлость и бесшабашность, фонтаном бьющая из Лёхи, куда-то исчезла. Перед Лёнькой сидел обычный парень, которому присущи обычные чувства пацанов, когда с их лиц исчезает маска искусственной беспечности и бравады.
Лёха вздохнул и, глядя на Лёньку, застилавшего себе постель, поделился:
– Не хотел я в это чёртово «Приморское пароходство» идти. Ну никак не хотел! – чуть ли не надрывно вырвалось у него. – Хотелось в ДВ остаться, но тут, понимаешь, заковыка какая оказалась: блатные да женатики туда распределились. Нет блата – иди на танкера, на Камчатку или Сахалин. – Лёха со злостью махнул рукой и мастерски выругался. – Были корефанами-друзьями, а на деле что получилось… У кого лапа волосатее, тому – всё, а у кого ничего, тому… – и Лёха выставил перед собой согнутый локоть. – Как теперь смотреть на этих друганов? – Он вновь разразился забористыми перлами русского языка.
Но, успокоившись, посмотрел на Лёньку, прекратившего заниматься постелью. Лёнька выпрямился и внимательно смотрел на изливающего душу Лёху.
– Вот, например, я… – вновь начал Лёха. – Я с Манзовки. Так что? В ДВ оставили? Не-ет, – он горько усмехнулся, – на танкера направили. А у меня Танька во Владивостоке. Тоже учится. Год ей ещё учиться. А тут в Находку надо ехать. Где там жить? Как там дальше быть? – За поддержкой своих слов Лёха вновь посмотрел на Лёньку. – А никто не знает, – и он развёл он руками. – Чё делать? Понятия не имею. – Он на несколько мгновений умолк и уже другим тоном начал новую тему: – Надо сейчас до мамани съездить, хоть дипломом похвастаться. Пусть порадуется, – это он уже добавил мягко, представляя себе, как мать примет его.
– Так едь к ней. Чё ты тут сидишь тогда и её, радёмую глушишь? – Лёнька кивнул в сторону тумбочки, в которую Лёха уложил еду и добычу из гастронома.
– Да, – вновь махнул рукой Лёха, – дела тут некоторые закончить надо, с Танькой объясниться, да и ещё кое-что. Вот я и взял билет только на завтра. Так что давай по пять граммулек на зуб примем, да я пойду. – Лёха поднялся и наклонился над тумбочкой.
– А может, не надо? – предостерёг его Лёнька. – Всё-таки серьёзный разговор у тебя с твоей Танькой намечается…
– Да ну тебя, учитель хренов! – Лёха распрямился, держа в руке бутылку, и, приподняв её, пояснил: – Это я так, только для храбрости. – Он задорно, как и прежде, ухмыльнулся, как будто и не было тех мимолётных грусти и слабости, которыми он поделился с Лёнькой несколько минут назад.
– Хозяин – барин, – пожал плечами Лёнька. – Я вот тоже со своей девчонкой перед отъездом из Мурманска разругался вдрызг. Нажрался и устроил скандал. Специально нажрался, чтобы она за мной никуда не ехала и отстала. Во где засела! – Он резанул себя по горлу ребром ладони, пояснив: – А то что-то уж очень много планов она на меня распланировала. Короче… Дрыснул я от неё таким образом, – и хохотнул.
– А может быть, ты и прав, – ответным смехом поддержал его Лёха. – Стоит сейчас нажраться, чтобы концы обрубить – и в воду… – Он задорно посмотрел на Лёньку. – А там будь что будет.
Достав стаканы, Лёха слегка плесканул в них, а после того, как они основательно закусили, принялся рассказывать о жизни в училище и нюансах этой жизни, что Лёньке казалось более интересным.
Ополовинив бутылку, Лёха собрался уходить. Причесался, надушился и, хлопнув Лёньку по плечу, подмигнул:
– Давай ложись-ка ты спать, а я пойду попробую устроить свою судьбу.
Лёха ушёл. Лёньку невольно начало клонить в сон, и он не стал этому сопротивляться. Разделся, по привычке аккуратно уложив на «баночке» сложенную форму, и, устроившись калачиком на такой привычной для него курсантской койке, отправился в царство Морфея.
Из глубокого сна его вывел неожиданно зажёгшийся свет и громкие маты, несущиеся из рундука.
От неожиданности Лёнька подскочил с койки и увидел валяющегося в рундуке Лёху. Тот оказался настолько пьян, что самостоятельно выбраться оттуда не мог, а только беспомощно размахивал руками и ногами, изрыгая при этом невообразимые маты.
Поняв, что без посторонней помощи новоявленный инженер-механик и уже, возможно, не жених выбраться из рундука не сможет, Лёнька подхватил это аморфное создание и переместил на койку.
Чучело, которое недавно было энергичным и весёлым Лёхой, от всех противоправных действий, которые с ним сотворил Лёнька, начало возмущаться.
Поняв, что при таком раскладе это возмущённое существо может ещё потянуть на подвиги или какие-нибудь разборки, Лёнька скрутил его, вытряхнул из штанов и фланки и заложил в койку, прижав всем телом и накрыв одеялом.
Почувствовав себя в родной стихии, тело под названием Лёха что-то ещё бормотало, но постепенно бормотание начало стихать и перерастать в богатырский храп.
Отдышавшись от пережитой схватки, Лёнька отпил воды из графина и, накрыв голову подушкой, чтобы звуки, исходящие с Лёхиной койки, не тревожили его, вновь провалился в темноту сна.
Глава пятая
Утром Лёньку поднял знакомый громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке.
– Рота-а-а! – возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулков. – Подъём!!! – Дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, которые заканчивались: – Господа инженера? приглашаются на завтрак!
Тут же некоторые из этих самых «инженеро?в» выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся воспоминаниями о многочисленных матерях:
– Да заткнись ты!.. Да чтоб тебя разорвало!.. Да чтоб у тебя треснуло!.. Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось!.. – Наверное, всё это имелось в виду о том радостном настроении, которое вселил в них дневальный.
Но вскоре в коридоре раздалось шарканье ног, из туалетов – звуки воды, сливаемой в унитазах, а из умывальной комнаты – громких струй воды, бьющихся о железные раковины умывальников.
Под воздействием таких знакомых звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.
Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который смог бы это сделать, ещё не изобрели.
Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками одиннадцатой роты пошёл на завтрак.
Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогонял остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущих к столовой.
После завтрака, прихватив все необходимые для прохождения медкомиссии документы, Лёнька пошёл в третью общагу, на первом этаже которой располагалась санчасть.
Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.
Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и поразился открывшемуся перед ним виду.
Здание общежития стояло на краю обрыва, идущего почти вертикально вниз, к берегу Амурского залива.
От крыльца первого подъезда до края обрыва было около двадцати метров. Край его порос высокой порослью сорняков, не уничтоженных курсантами по неизвестной причине, и поэтому был трудно различаем.
А за обрывом перед Лёнькой раскинулась во всей красе тёмно-голубая морская гладь залива, кое-где подёрнутая рябью слабого ветерка и вдалеке сливающаяся с землёй, в это раннее время покрытой утренней дымкой.
Лучи солнца за дом ещё не проникли, и утренняя прохлада, несмотря на конец июля, давала о себе знать, хотя синее безоблачное небо обещало сегодня знойный день.
