Свет в окошке
Люблю сумерки. И боюсь. Интересно наблюдать, как день постепенно растворяется в вечере. Эзотерики говорят, что это время перехода между мирами, можно пропасть. Меня от сумерек до сих пор берёт озноб. Детство своё я провела на улице, заигрываясь до поздней ночи. Поэтому, когда в окнах начинают зажигаться огни, мне очень тревожно.
Часто, гуляя одна, я смотрела в эти жёлтые окошки и представляла, как там живут люди. Мне казалось, что у них совершенно другой мир, где нет пьянок, драк и голода. Нет тусклых, насиженных мухами лампочек, заплёванных полов и окурков в тарелках, а есть уют и покой. Яркие цвета. Добрые и человеческие отношения. Мне хотелось туда.
Поэтому в школьные годы часто ночевала у своих подруг и знакомых. Наверняка я бывала навязчива, напрашивалась в гости, но мне очень хотелось домашнего уюта. Сейчас таких детей называют безнадзорными. А тогда в Советском Союзе государство почему-то не вмешивалось в нашу жизнь, выказывало поразительную лояльность к пьяницам, хотя милиция регулярно к нам заезжала.
У всего есть положительные и отрицательные стороны. Пьющие родители дают большую свободу и самостоятельность. Например, свой первый суп я сварила в восемь лет, конечно от безысходности, просто очень хотелось есть. Пускай это был борщ из банки, и мой труд состоял в том, чтобы почистить картошку. Папка долго всем хвалился моим достижением.
Со второго класса я одна ездила через весь правый берег Красноярска домой из школы. А за хлебом в магазин меня стали отправлять уже в пять лет, ещё при живой маме. И это не соседний ларёк, а магазин на следующей остановке, через несколько оживлённых дорог.
Однажды меня сбил грузовик. Я шла и смотрела на небо (до сих пор это любимое занятие, если честно). Машину слева я пропустила, а вправо не посмотрела. Но, слава богу, водитель успел экстренно затормозить, и я отделалась небольшими ушибами, отлетев в сторону. Очень повезло. Мама тогда мыла окошко в кухне и, увидев моё падение, уронила тазик на улицу. Потом мне попало за «ловлю ворон».
Ещё я ходила в столовую на улице Королёва. Мама давала трёхлитровый бидон, деньги и отправляла за борщом. Сама готовить не любила. В основном кашеварил папка, конечно, в те моменты, когда не пил. Повара наливали мне супа побольше и погуще, видимо жалели. Я, малявка, тащила этот бидон очень долго, постоянно останавливаясь.
Запомнилось в связи с этим одно утро. Накануне родители купили матрас и обмывали его. Почему-то их друзья часто приезжали к нам на такси ночью. Это считалось верхом крутости. Тогда спать было невозможно: громкие крики, маты, падения, музыка… Я села часов в шесть утра у окна в дедушкиной комнате и смотрела на электронное табло какого-то учреждения напротив. Цифры щёлкали, перескакивали. Я заворожённо на них глядела, пытаясь ускорить ход времени. Первый магический опыт концентрации внимания. Дождалась десяти часов и побежала с бидоном в столовую.
На улице гуляла много, в любую погоду. Помню прогулки под дождём. Всех детей родители загоняли домой, лишь я бродила по лужам в дырявых резиновых сапогах. На меня из окон нашей девятиэтажки смотрели мои дворовые друзья и завидовали такой свободе. И я, конечно, бравировала этим. Но с другой стороны, очень хотела, чтобы и обо мне вспомнили родители и позвали домой. Но это бывало редко. Куда я хожу, где гуляю, они не ведали. Им было не до того.
Любила общенародные праздники, особенно демонстрации, куда тоже ходила одна. Помню седьмое ноября, уже подморозило. Я приехала в центр города и вместе со всеми шла в колонне. Мне очень нравилось праздничное настроение, весёлые люди. Тогда я сильно замёрзла, была в кедах. Почему у меня не было сапог, я не помню.
Одежду нам выдавали в интернате, там было полное государственное обеспечение. Но её всегда не хватало. Отец нам вещей не покупал. Маленькая пенсия по потере кормильца за маму обычно тратилась в первые два дня и не на нас, детей. Папка иногда работал грузчиком в магазинах, но часто менял места работы из-за запоев.
Чтобы что-то купить себе из одежды, мне пришлось в шестом классе пропустить школу. Это очень редкий случай, я считала часы на выходных, чтобы быстрей уехать в интернат. Пенсию давали в среду; как помню, я смогла выцыганить у папки деньги и купить тёплые рейтузы и водолазку. Первое большое приобретение навсегда врезалось в память.
Вечером того дня приехала классный руководитель с одноклассницей. А дома у нас самый разгар «вечеринки». Наша классная просто обалдела от обилия пьяных лиц и бардака в квартире. Когда мачеха показывала ей какое-то бельё в шкафу, её передёргивало. Я не знала, куда себя деть от такого позора. Ведь завтра об этом узнает весь класс. И как не появиться комплексам в такой ситуации, да и не только в этой.
За мой внешний вид в дневнике в младших классах всегда ставили неуд. Мы жили в бараке без воды и ванной. Стояла печка-буржуйка, которая коптила на всю квартиру. Мы с Серёжкой рисовали картины на закопчённом потолке. Спали на драном матрасе, укрывались фуфайками. Первый пододеяльник, отданный кем-то из сердобольных соседей, появился у меня классе в девятом. Я его очень берегла, но, так как он был один, достирала до дыр.
Мылись мы в тазике и стирались там же, когда было чём. Обслуживала я себя сама, но качество у маленького ребёнка оставляло желать лучшего. Как говорила моя классная руководительница: «Тряпка у хорошей хозяйки чище, чем твоё платье». Наверно, я недостаточно старалась, но как могла.
Огромную проблему в школьные годы мне доставляли мелкие пакостные насекомые, вши. Сколько бы раз меня ни стригли и их ни выводили, даже дустом в СЭС, всё возвращалось на круги своя. Я попадала в те же условия антисанитарии – и всё по новой. Папка сочинил историю, что ночью вши могут дотащить хозяина до реки и там утопить. Я представляла себя Гулливером, связанным лилипутами, и мне было реально страшно: вдруг это правда?
Не знаю, можно ли полностью освободиться от комплексов, я много лет над этим работаю, щедро оплачивая труд специалистов. Отваливается один пласт, живу полноценной жизнью, знаю свою ценность, многое получается – как вдруг из-за угла появляются тени прошлого, выбрав для проработки окружающих людей, и я впадаю в крайнюю степень принижения. Я никто и звать меня никак!
Этот внутренний ад, как я сейчас понимаю, необходим мне для перехода на следующий уровень. Своеобразное испытание, и я учусь это принимать. Мои комплексы в детстве стали рычагом к развитию, пусть хотя бы на уровне стремления доказать всем, что я многого достойна.
Песня остаётся с человеком…
Одно из ярких воспоминаний детства – «Песня года». Раньше этот концерт назывался по номеру года. Первая, которую память выставляет на внутренний экран, – Песня-77. Скрипичный ключ, цифры и музыка: «Через годы, через расстоянья…» Мне пять лет. Во Льва Лещенко я влюбилась сразу. Этот импозантный мужчина нравится мне до сих пор. Завидное и редкое постоянство. Потом в Рената Ибрагимова. Среди певиц тогда выделяла Ксению Георгиади и Аллу Пугачёву.
Когда смотрела на них в экран телевизора, они казались жителями другой планеты. Я искренне считала, что такие люди не ходят в туалет, у них нет постыдных мест. Так моя баба Поля называла детородные органы. Когда узнала, что ими обладают все без исключения люди, включая моих кумиров, я была в культурном шоке. Одно время мне даже стыдно было на них смотреть. Представляете, что за каша была в моей голове!
Когда звучала песня «Вологда», я вообще пряталась. Папкины друзья подтрунивали, говоря, что солист поёт про меня. Я его очень стеснялась, а они смеялись над моей реакцией. До сих пор у меня осталось какое-то волнующее чувство от этой песни и артиста. Хотя в нём ничего особенного, отнюдь не красавчик. Но не это важно, а внутреннее трепетание при виде какого-нибудь человека. Я старалась избегать парней, в чём-то похожих на него.
Ещё с детства я полюбила музыкальные фильмы: «Приключения Электроника», «Про Красную Шапочку», «Д'Артаньян и три мушкетёра», «Ах, водевиль, водевиль…» и т. п. Выучила все песни, часто просто орала их во всё горло, где можно и где нельзя. Композиторы Максим Дунаевский, Евгений Крылатов и Алексей Рыбников были самыми топовыми для меня. Впоследствии к ним присоединились Эдуард Артемьев, Андрей Петров и Юрий Чернявский. Вся музыка кино.
После первого класса, в августе, папка отправил меня в пионерский лагерь. Там, качаясь на качелях с подружкой, горланили на два голоса переделанную под себя песню группы «Верасы» – «Люблю тебя». …Один ответ, другого нет, ведь нам с тобой по восемь лет, люблю тебя, люблю тебя…
Конечно, взрослые песни мне нравились больше. Когда на уроке пения во втором классе учитель предложила спеть свои любимые песни, я выдала целых две: «Рыжий кот Мурлыка» и «Желтоглазая ночь». Видимо, тогда я ещё не стеснялась выступать перед аудиторией. Кроме меня, никто из одноклассников больше не рискнул спеть на публику. Учитель похвалила за первую песню и сказала «рановато тебе такие петь» про вторую.
Некоторые песни настраивали меня на мечтательный лад, я активно грезила о путешествии на море, тогда это казалось из другой жизни, мне недоступной. Подпевала Юрию Антонову: «…Море, море, мир бездонный…», опять же качаясь на качелях.
Интересно, что большинство песен, которые нравились мне тогда, остались со мной и сегодня. Вкус практически не изменился. Обожаю песню «Красный конь» группы «Земляне». Она входила в мой немудрёный репертуар колыбельных песен, что я пела всем своим детям. И на индивидуальных уроках вокала с солисткой нашего Музыкального театра, блистательной Еленой Терещенко, в этом году мы учились красиво петь именно эту песню.
Очень трогают до сих пор знаменитые строки Вахтанга Кикабидзе «Мои года – моё богатство». Сейчас-то понятно, почему задевают, а тогда, в шесть лет? Ведь большинство детей предпочитают весёлые, заводные мелодии. Меня же всегда тянуло в лирику и размышления. Как будто музыка живёт внутри меня своей жизнью. Часто встаю утром с какой-нибудь песней в голове, моё радио играет самый разнообразный репертуар. Потом целый день она звучит во мне, не переставая. Недавно писала пост об этом и спрашивала подписчиков: «Какие песни поются у вас в голове?»
Песни Михаила Боярского из забытого ныне фильма «Куда он денется», который из-за них я смотрела несколько раз, давно ушли в народ и в моё сердце: «Всё пройдёт», «Городские цветы». Его голос ни с кем не перепутаешь, просто уникальный тембр! Обожаю этого артиста во всех его проявлениях. Из более поздних пронзает до глубины души «Зеленоглазое такси». Перед глазами картинка ностальгии по ушедшей любви в виде размытого света ночных фар.
Также с удовольствием пела патриотические песни, сначала в школьном хоре, потом в вокальной группе. Тема нашей родины – России, Великой Отечественной войны всегда как-то особенно меня волновала. До сих пор, когда слушаю такие песни, на глазах выступают слёзы от воодушевления и гордости за свою страну и наших людей. «Гляжу в озёра синие…» – и мурашки по телу, как в детстве. Советские сериалы про Вечный зов, Мгновения весны и как Тени исчезают в полдень будоражат самые тонкие струны моей души, отзываются на клеточном уровне.
Я искренне не понимаю модных тенденций пренебрежения к своей Родине. Кто запустил этот разрушительный тренд, высмеивая и даже проклиная нашу страну? Это что за Иваны, не помнящие родства? Хаем родной город и страну, не понимая, что отсюда прямая дорога к предательству своих родителей. У них тоже есть недостатки, и что теперь, перестать их любить и уважать? А ты сам из какого теста такой идеальный?
Понятно одно: за этим стоит кто-то очень умный и жестокий, бьют по самому чувствительному сегменту – молодёжи. Чтобы забыли свои корни, значит, не задумывались над сохранением и приумножением Рода. А смотрели в рот Западу, как вечно неразумные дитяти. Там же лучше знают, как нам жить.
Сейчас динамичное время, свобода передвижения. Каждый ищет, где ему будет лучше. Чувство любви к родине не в приоритете у многих. А я вот думаю, что не просто так мы родились в конкретном месте с его культурой, языком, природой. Нам нужно что-то оставить после себя ценное для своей малой родины, приняв и полюбив её всей душой. Тогда и она нам будет всегда помогать, ведь у каждого места есть свой хозяин. А за неуважение к своей земле, своим корням легко лишиться душевного равновесия. Не плюй в колодец, как говорится.
Моя боль за родные просторы выплыла из темы песен, которые я слушала в детстве. «Мы дети Галактики, но самое главное – мы дети твои, дорогая земля», – пел Лев Лещенко, и во мне это очень откликалось. Или София Ротару: «Как воспеть эту землю, всё, что прожито-пройдено, всё, что в будни и праздники, именуется Родиной». Меня пробирает, и всё тут.
Почему не каждая душа откликается на такие песни? О родной земле, как месте рождения, так и огромной планете. Ведь это касается всех, живёт рядом с нами, мы дышим одним воздухом! Да, я думаю об этом, может даже заморачиваюсь, как говорят некоторые. Но я такая. И меня волнует, почему очень много людей так падки на всё модное, наносное. Завтра его с лёгкостью забывают, чтобы опять подсесть на сиюминутное.
Наши вкусы во многом определяют наши взгляды, характер. Очень важно иметь именно свой вкус, не навязанный скоротечной модой. Любимые песни, фильмы, стихи собирают мозаику нашей индивидуальности. И вместе с опытом, знаниями и переживаниями получается уникальная личность.
Кольцо времени
У меня есть визуальное ощущение времени, наверно, как у многих. День, конечно, идёт вслед за часовой стрелкой. Есть верх – двенадцать часов, от него если нахожусь в левой стороне, то утро или вечер. Если в правой – день или ночь. Неделя в моём представлении навечно запечатлелась в школьном дневнике. Левая страница: понедельник, вторник, среда. Правая – четверг, пятница, суббота. Воскресенье «висит» где-то между страницами. А когда я смотрю на мир изнутри дня, то как будто сижу на самом листе дневника и созерцаю другие дни, кружась вокруг оси.
Времена года у меня расположены по овалу: приплюснутая зима снизу, лето – сверху, а весна с осенью по бокам. Также кружусь по этому эллипсу, когда нужно посмотреть не со стороны, а изнутри месяца. Года распределены по шкалам, столетия – в ряд, как в гармошке.
Поэтому мне было легко учить даты по истории. На внутреннем экране откладывала года, эпохи по хронологии, потом спокойно могла их воспроизвести. Смотря на календарь, я могла вспомнить почти любой день года, чем занималась, куда ездила. Мысленно по спирали сверху вниз как будто вбуравливалась в эту дату, а потом разворачивала этот день, как полотно. Вот такая была память!
Наверно, эта особенность заставляла меня записывать важные даты. Купила красивый блокнот и в течение нескольких лет отмечала наиболее значимые для меня события. На первых местах в этом списке были годы жизни мамы и Александра Блока, любимого поэта. Есть даты смерти Виктора Цоя и Игоря Талькова. Естественно, отца, тёти Кати и Олеси, близкой подруги. Далее, мои взлёты и падения. Да, много падений, неблаговидных поступков. Строга была к себе, и правильно. Самокритика тоже нужна.
А сколько счастливых дней там запечатлено! Всего ведь не упомнишь, а прочитаешь – и память воспроизводит как миленькая. Вот самые крутые вечеринки с подругами и однокурсниками. Вот поступаю в вуз, потом решаю уйти оттуда и заново прохожу путь абитуриента. Вот первые признания в любви, а мне уже двадцать. Запаздываю! Встречи и расставания с близкими на какой-то момент людьми.
Некоторые записанные там события сейчас кажутся немного смешными. Смена имиджа, например, или ощущение себя желанной женщиной. Но я благодарна за своё стратегическое мышление – это здорово спустя столько времени окунуться в свою бурную молодость.
Само понятие «время» мне всегда казалось загадочным. Я чувствовала, как оно сжимается и растягивается. Иногда это зависело от моего желания. В юности я пробовала его нарисовать. Представляла время то в виде спирали, летящей в космосе, то стрелы великана или точки со множеством лучей. Ещё был образ человека, идущего сквозь толщу веков, его силуэт пронзает огромную глыбу льда.
Время в принципе невыразимо. А может, у каждого своё восприятие. Я помню, что 2000 год по моей шкале находился наверху, казался верхушкой горы. Мне должно было исполниться двадцать восемь, в детстве этот возраст казался далёким и нереальным. Такая интересная дата, перелом тысячелетий.
И первый ребёнок родился у меня в это прекрасное время. Случайно, как иногда бывает, появилась девочка Ариадна. Необычное имя я готовила заранее. Не хотела, чтобы мою дочь часто называли по фамилии, как меня. У нас в классе было три Тани, поэтому по имени в школе меня редко звали. У моих детей в этом преимущество – имена у всех достаточно редкие.
В школьные годы меня посещало ощущение, что уже открыты все секреты мироздания. Космос исследован, на земле познали все законы физики и химии. Какая-то завершённость – поставлена большая, жирная точка. От этого факта меня накрывала глубокая тоска. Мой дух исследователя жаждал новых знаний. В материальном мире мне было мало места. Он не мог ответить на все мои вопросы.
Когда начала изучать психологию, то открылось непаханое поле информации. Можно было погружаться внутрь, проводить эксперименты вовне. Но для полной картины мира не хватало какого-то важного пазла. Когда я поняла, что существует тонкий, непроявленный мир, который много лет замалчивали, даже отвергали в Советском Союзе, то пришло глубокое осознание, что я это знала давно, так оно и есть. Потом лишь подтверждала разными духовными практиками.
Ещё время в детстве у меня почему-то ассоциировалось с коммунизмом. Постоянно говорили, что скоро, вот-вот он наступит. Это казалось реальным. Всего будет вдоволь, каждому по потребностям, от каждого по возможностям. Все равны. Меня же абсолютно не устраивал такой расклад!
Я интуитивно чувствовала какую-то несправедливость такого подхода. И понимала, что ни фига люди не равны между собой! Одни – трудолюбивы, другие – лентяи; одни – талантливые, другие – посредственные; одни – целеустремлённые, другие – бескрылые, ни к чему не стремятся. Я уж не говорю про разнообразие моральных качеств. От каждого разный вклад в общее дело, так почему всем должно даваться поровну? Всех под одну гребёнку – совершенно не мой принцип.
А я очень хотела выделяться. И характер у меня был соответствующий. Часто выдумывала разные истории, чтобы потрясти слушателей. Например, что мама была балериной и её похоронили в балетной пачке. Поэтому гроб был в форме креста. Или что я упала с третьего этажа, пытаясь достать конфету, которую сосед сверху спустил на нитке.
Почему я любила фантазировать? Очень хотелось впечатлить, показать, какая я особенная. Эта черта никуда не делась и во взрослом возрасте, только больше перешло в поведение, в поступки. Мне часто казалось, что меня недооценивают. Другие сделают меньше и хуже меня, их обязательно отметят. Мои же достижения часто оказывались незамеченными или, того хуже, обесцененными. В детстве я остро на это реагировала, боролась за справедливость. Я была крепкой ударницей, и мне не нравилось занижение оценок.
Сейчас я понимаю, что не была приятной и послушной девочкой. На всё имела своё мнение. Трудно было за моим ершистым характером усмотреть тонкую и добрую душу. Многим казалось, что я просто злая. Когда меня принимали в комсомол, например, задали неожиданный вопрос: «Как считаешь, ты добрая?» И, браво, я ответила достаточно мудро: «Я не добрая и не злая. Поступаю по ситуации».
Уже тогда я понимала относительность этих понятий, что всё перемешано. Нет однозначного зла, важен ракурс просмотра. А главное, нужно понять, чему оно учит. Также и с добром не всё так просто. Его часто путают с конформизмом, отсутствием своих интересов ради других людей. Это кончается благими намерениями, медвежьими услугами и т. п. Такое «добро» развращает людей, не даёт им развиваться на своём пути.
Это понимание приходит позже, когда расширяется картина мира. Ты видишь его многослойным, где есть человеческое восприятие и немного сверху, над ним. Тогда любая ситуация рассматривается с нескольких ракурсов. И вероятность правильного решения с точки зрения души намного больше. Мы живём в дуальном мире, где между двумя полюсами есть пятьдесят оттенков серого. А время закручивается в кольцо, чтобы потом повториться, но у другой тебя.
Любовные страдания юной леди
Я была очень влюбчива с детства. Но большинство моих любовей так и остались тайными, и слава богу. Первый роман случился уже во втором классе. Понравился мне Слава, высокий, симпатичный мальчик, с вечным герпесом на губах. Очень своеобразно я тогда призналась ему в любви. Скажу сразу, это не самый красивый поступок в моей жизни, но не судите строго девятилетнюю девчонку. Что тогда было в моей голове относительно любви, к счастью, скоро прошло.
Всё случилось на самоподготовке в интернате, все делали домашнее задание. Я сидела на предпоследней парте, за мной – Лёша, один из лидеров класса. Быстро сделав домашку, я маялась бездельем, пока не пришла в голову прекрасная идея – написать Славе записку с признанием в любви. Вырвала из тетради лист и на его половинке стала писать.
Текст был довольно банальным: «Дорогой Слава! Я тебя очень люблю». Если бы не одно НО. Далее я написала, что хочу с ним целоваться и… нецензурное слово из народа. Причём окончание у него было на ЦА! Я свернула в квадратик своё послание и, держа его в руке, почесала голову.
В этот момент сосед сзади Лёша выхватил записку из моих рук. Я, как ужаленная, подскочила к нему, а он бросился от меня по классу. Мы бегали между рядами, за нами воспитатель. Дети переполошились, ничего не понимая. Я кричала Лёше: «Отдай немедленно!» Он ни в какую.
Наконец я загнала его в угол и хотела отобрать записку. Но Лёша был самый сильный мальчик в классе, и мне не удалось это сделать. Зато получилось у воспитательницы. Она вырвала записку из его рук и рассадила нас по местам. Хорошо, что моё признание попало к ней, а не к пацанам. Потом она провела со мной воспитательную беседу о смысле любви, особенно физической.
А Слава как-то узнал о моём чувстве, и ему это совсем не понравилось. До этого момента он меня мало замечал, зато потом навёрстывал упущенное. То лупит меня, то обзывает. Это был первый опыт неразделённой любви, когда я почти открыто призналась в своих чувствах.
Кульминацией этой истории стала «Ночь любви». В детском варианте, конечно, всё-таки второй класс. На вечерней прогулке было очередное выяснение отношений со Славой. Всё происходило в присутствии половины класса. Короче, мы подрались. Перед отбоем к нам в спальню пришли пацаны и мы продолжали разбираться, кто кого любит. Без спроса влюбляться было запрещено)
Но моя скромная подружка Наташа всё-таки стала предметом обожания одного мальчика, и ей это не понравилось. Потому что он был двоечник и толстый. От этого неприятного известия у неё заболела голова. Девчонки успокаивали Наташу и ругались с мальчишками. Потом воспитатель отправила всех по своим палатам.
Но и после отбоя мы не угомонились. Дождались, когда воспитатель уйдёт домой, и продолжали выяснение отношений: мальчишки бегали в наши палаты, мы – в их. На этаже был ужасный шум. Помню, как мои одноклассницы Ленка и Ирка кричали из своей спальни на весь коридор: «Антонов, мы тебя любим!» Настоящая вакханалия.
Было весело, пока на наш третий этаж не поднялась баба Таня, ночная няня. Она была очень суровой женщиной и называла нас, детей, крысами и фашистами. Кое-кому иногда прилетало от её тяжёлой руки. Нам понравился такой формат ночи, и потом мы чаще стали друг к другу бегать, но по-тихому, не привлекая внимания старших.
В третьем, четвёртом классах у нас было актуально составлять любовные списки. То мальчики, то девочки бросали в классе бумажку по рядам, где каждый против своей фамилии писал, кто ему нравится. Я была очень вовлечена в эту игру. Мне нравилась эта суета, интриги, кто кого. Меня с моей подружкой Светой писали два мальчика: вышеупомянутый Лёша и хулиган Андрей. Мы тоже их писали. Получался полный коннект.
Но в конце года выяснялось, что они не хотели со мной дружить, просто проверяли. И так два года подряд! Зачем притворялись целый год, потом вероломно признавались в обмане, мне было непонятно и обидно. Я была бойкой девчонкой, заводилой в классе, многим не нравилось моё поведение. Но я никого не заставляла дружить со мной. Эти разрушенные надежды ещё долго жили во мне, взращивая недоверие к мужскому полу.
Склонность к внешним проявлениям симпатии так и осталась в начальной школе. Тогда же мне понравился старшеклассник Глеб. Девчонки со мной за компанию подсовывали ему в карманы конфеты и яблоки. Во время нашей прогулки седьмой класс, где он учился, как раз шёл в столовую. А мы, малолетки, стояли у окна и кричали ему. Прикладывали к стеклу ладошки, и он видел своё имя, написанное на них. Глеб ругался на нас, убегал, а одноклассники подтрунивали над ним.
Он правда был очень хорош собой, похож на Аполлона: белокурые кудри, римский профиль. Я даже узнала его адрес и ездила посмотреть на дом. Он жил недалеко от дома на Цирке, где я родилась. Мне было важно хоть как-то прикоснуться к его миру.
Потом эта черта не раз звала меня к месту, где жили мои возлюбленные. Часто они понятия не имели, что стали предметом моих возвышенных чувств. Я перешла в чисто платоническую плоскость: на уровне дум, гаданий и разговоров с подружками. Это было и в выпускных классах, и в универе. Правда, я выходила из сумрака, когда заказывала для них песни на радио.
Но один раз я всё-таки написала признание в любви, мне уже было восемнадцать. Гуляя по острову Отдыха и шурша осенней листвой, я поняла, что влюбилась в своего тренера по карате. Не хочу называть его по имени, он достаточно известный человек в определённых кругах. Мне мужчина тоже симпатизировал, всё было в рамках приличий.
На Новый год я подарила ему исписанную мной тетрадь о бушевавших во мне чувствах и видении его как человека. Куда ж без психологии! Он, конечно, был ошарашен. Потом стал ухаживать и захотел более близких отношений, если конкретно – просто поцеловать. Я же оскорбилась: мне достаточно было простого общения и возможности видеть его как можно чаще. Вообще, нелогично как-то.
Ведь я поставила человека на пьедестал, он был высоко наверху, недосягаем, словно Бог. Какие поцелуи и объятия, это низко! А спустя полтора года, в одночасье, слетел оттуда. На каких-то соревнованиях я неожиданно посмотрела на него со стороны, а не снизу вверх. Мужчина оказался гораздо проще, чем я себе надумала. В память об этой любви у меня остался кот, которого я назвала его именем.
Склонность к возвышению, романтизации пришла ко мне из классической литературы. Я запоем читала «Джейн Эйр», «Поющие в терновнике» и иже с ними. Хорошие произведения, но мешающие реальному восприятию жизни. По крайней мере, таким впечатлительным, как я.
Метаморфоза моего представления о любви и проявления её во внешнюю жизнь от довольно циничной девчонки до романтической особы произошла в двенадцать лет. Я помню этот возраст как рубикон моей жизни.
У меня появилась мечта – стать актрисой. И весь свой пыл я направила в эту область. Произошла сублимация из личных отношений в общественные. Выступала в школьной самодеятельности, изучала историю кино, биографии артистов. Смотрела запоем фильмы. Мне подарили большую стопку открыток с фотографиями актёров, и я с ними играла. Могла часами их перебирать, всматриваясь в лица, пытаясь угадать их тайну. Составляла рейтинг самых красивых, самых талантливых и смешных артистов.
В выпускных классах я поняла, что у меня нет дара перевоплощения, а посредственной актрисой становиться не желала. Поэтому мой интерес плавно перетёк в область журналистики. Но это уже другая история. А моя детская мечта об актёрстве буквально спасла меня, отведя от колеи, уготованной мне фактом рождения.
Поэтому я всегда говорю: «Мечтайте!» Это вдохновляет, заряжает, настраивает на свой собственный путь. Ведь мечты являются отголосками нашей сущности, нашего источника, который отлично знает, что нам подходит.
Папка: тёмная сторона личности
Мне до сих пор непросто о нём писать, хотя уже двадцать лет его нет на земле. Так сложилось, что именно отец стал самым близким человеком из первой семьи, семьи рождения. А в душе у меня тогда, в детстве, была жгучая смесь любви и ненависти к нему. Ведь я была папиной дочкой, балаболкой, студенткой, подругой семиструнной, как он меня тогда называл.
Мама умерла рано, папка в тридцать лет остался вдовцом с тремя маленькими детьми. Мне восемь, я старшая, Серёжке – семь, а Диме всего два. Отца жалели все женщины вокруг: такая трагедия и груз обязанностей. Он этим охотно пользовался и включал своё мужское обаяние.
Папка был довольно симпатичным мужчиной, нравился женщинам. Выше среднего роста, спортивного телосложения, с густыми тёмно-пшеничного цвета волосами и зелёными глазами. От него очень приятно пахло мускусом, даже когда пил, категорически не пользовался одеколоном – только внутрь. Особой гордостью для него была обильно покрытая волосами грудь, как у кавказских мужчин.
В молодости он был большим франтом, даже стилягой, носил узкие брюки, нейлоновые рубашки с запонками. Моя тётя рассказывала, что на его свадьбу с моей мамой явились несколько поклонниц с намерением расстроить торжество. Была драка, дамы вешались ему на шею со словами: «Толя, ты мой навеки!»
Темперамент у него был бешеный, гиперсексуальный, редкая женщина могла устоять перед его напором. Поэтому часто изменял маме. Так как каждый судит других по себе, он в изменах подозревал и её. Из-за чрезмерной ревности мама практически не красилась, одевалась неброско, по-бабски. Зимой ходила в резиновых сапогах и платочке. А она была молодой, привлекательной блондинкой!
И всё равно ей доставалось, поводом мог стать любой пустяк. Из-за этого очень часто ходила в синяках. Иногда убегала в ночь из дома, прихватив нас, испуганных пьяным дебошем отца. Пряталась у соседей, потом у знакомых, подальше от дома. Несколько раз мама предпринимала попытки уйти навсегда. Но он приползал к ней на коленях, раскаивался, и мама прощала. «Жалко мне его», – говорила она.
Вот так все соки из неё и выпил. Из красивой, жизнерадостной девушки за восемь лет брака она превратилась в старуху. В гробу лежала худая, измождённая женщина, в тёмном платке и чёрном платье. Потом похожая история повторилась с мачехой Людой, сожительницей отца. Но она оказалась крепче моей мамы – об этом отдельный рассказ.
Отец очень гордился и даже попрекал тем, что не сдал нас в детский дом после маминой смерти. Я отвечала, что лучше бы сделал это. Очень много эмоций и сил забирал он у меня в детстве. От природы одарённый богатырским здоровьем, мог мало спать и высыпаться. Полночи гуляет, а в шесть утра уже на ногах. И нас, не выспавшихся из-за его пьянок, щекочет: «Вставай, поднимайся, рабочий народ!» Столько пить всякой дряни, есть что попало – и хоть бы что.
До самой смерти у него не было ни единого седого волоса. Сохранились крепкие зубы, хотя абсолютно за ними не ухаживал. А главное, какой он был живучий! Его несколько раз убивали: резали живот, били стальной трубой по позвоночнику, просто избивали семеро на одного. Падал с третьей полки в поезде. Всё время выкарабкивался. Доктор, который зашивал папкин живот после ножа сожительницы, говорил, что печень у него, как у ребёнка. Такой поразительный метаболизм. И говорите потом, что всё дело в ЗОЖ.
