– Право, даже и не знаю… – замялся тот, – стоит уточнить у начальника стражи… Там про какого-то младенца что-то.
– Да ладно, тащите сюда этих бродяг, послушаем, что они там плести будут.
Не успел сиделец доорать свою песню, как привели волхвов. Те сбились кучкой, словно бараны и испуганно оглядывались, дивясь дворцовой обстановке. Ирод допил вино, критически оглядел бродяг и, выбрав почище, указал пальцем:
– Ты! Валяй, ври свои бредни.
– Я? – Старичок робко оглянулся на товарищей и приблизился на шажок к тиранову ложу.
– Ты, ты. Чеши уже. Про Вифлеем там, про младенца… Долго мне ждать?
– Так это… Ага! – Старикан расправил свою козлиную бородёнку, слегка приосанился и принялся вещать: – И было видение, и были знаменя, что в конце последнего месяца в Вифлееме городе народится младенец мужеска полу… У простого плотника и жены его. То не простой младенец, о царь, то – волхв вытянул указующий перст кверху – новый Царь Израилев!
– Тьфу, опять за своё… – Ирод жестом велел наполнить кубок. – Вот что вы не угомонитесь никак, а? Что вы всё то да потому… Вот что ни оборванец, то с претензиями. Всё им царь нехорош, всё им нового подавай… Велю вот поубивать там всех новорожденных, будете знать, как каркать!
Тиран с отвращением посмотрел в кубок и отставил его прочь. Советник жестами стал показывать страже, чтоб те увели волхвов, но Ирод остановил его жестом и указал на певца. Стражник в очередной раз врезал тому затрещину и отнял арфу. Затем схватил за шиворот и поволок прочь.
– Там вели этих арабских баб намаслить погуще, пусть покривляются тут, – тиран вздохнул и снова принялся за вино, – да дудошников не зови – пусть с бубнами, а то с вами тут завоешь, как собака! Хоть бы одна какая-нибудь весть добрая приспела… Тоска! Душа праздника требует.
Волхвы о чём-то посовещались и давешний старикашка снова приблизился к царскому ложу.
– Ну? Чего тебе, падаль? Толкуй уже.
– Так мы ж вам благую весть донесли в Иерусалим! Праздник великий грядёт!
Ирод иронично вскинул бровь и жестом велел продолжать.
– С Рождеством тебя, царь!
Игорь завалов «День перед Рождеством»
Иллюстрация Григория Родственникова
Январское утро. Хмарь за окном светлела. Покалывало в груди.
Во дворе загавкала собака, скрипнуло крыльцо под лёгкими шагами.
Стук в дверь не был наглым. «Уже хорошо, – подумал я, шаркая в сени, – значит, не сосед алкаш похмеляться припёрся».
За дверью стояла барышня в балахоне не по размеру и косой в правой руке. Косовище белело свежим деревом, нож сверкал. «Литовка №5, – отметил я, – бабский инструмент».
– Сидоров? – спросила барышня, голубея глазами из-под капюшона.
– Угу, – буркнул я, – ты кто?
– Смерть, – ровно ответила она.
– А что молодая? – ухватился я за несообразность.
– Стажёрка, – тихо сказала девушка и густо покраснела.
– А где сама? – любопытствовал я.
– Шейку бедра сломала, в таком возрасте, сами знаете…
– Не повезло. Я-то Снегурочку ждал, но ты давай, проходи. Косу оставь.
Прошли в избу. Я зажёг газ, поставил чайник.
– Чайку? У меня пряники есть.
Присели, помолчали.
– Вы не думайте, я курсы окончила. На отлично, – опять покраснев, сказала Смерть.
– Первый, что ли? – догадался я.
– Да, – призналась она, глядя в стол.
В груди больше не кололо. Допили чай.
– Я пойду? – спросила девушка.
– Иди.
Хлопнула дверь.
Уныло серел сумеречный, бесснежный, никчемушный январь. Завтра Рождество…
Григорий Родственников «Рождественская ёлка»
Иллюстрация Григория Родственникова
Елейников блаженно жмурился на солнце и не подозревал, что к нему крадётся бородатый бугай в клетчатой рубашке и с топором. Словно суровый страж, таинственный дровосек встал по стойке смирно у шезлонга Елейникова и зашептал:
– Леонтий Егорович, вы бы уж того, отпуск подсократить бы надо, поди рассохлись уже весь на отдыхе… А на Родине у нас зима-зимушка, сугробы по пояс, морозы трескучие… Детишки заждались!
Елейников молча посмотрел на волосатого визитёра, прижал полотенце к груди, поправил очки, и как бы в задумчивости начал водить рукой по песку.
– Вот этого не надо, Леонтий Егорович… – успел укоризненно молвить бородатый лесоруб и получил в лицо отборную горстку песка.
– Право слово, Леонтий Егорович! – с обидой кричал он, гоняясь за проворным Елейниковым, и солнце ласково украшало бликами каждый взмах топора. – Не по совести это! Подрядились, так извольте соответствовать!
– Ненавижу зиму! – вопил курортник. – Я люблю море и пальмы! Оставь меня в покое, Кузьмич! Дай умереть в зелёном Раю!
В конце концов непокорный пляжник был пойман, стукнут обухом и упакован. Его наскоро запихнули в самолёт нежно-бананового цвета, махнули красным флажком перед разгоняющимися пропеллерами, и через восемь часов Леонтий Егорович Елейников был доставлен на своё место работы. Работал он рождественской ёлкой.
Аэропорт напоминал жестяную банку, и бывший курортник почувствовал себя упакованной в неё селёдкой. Тесно, неудобно и тошно. То ли дело морской простор, синеющий горизонт и одинокая яхта вдали…
Встречали двое: снеговик Сигизмунд Львович и его постоянная спутница – снежная баба София Дмитриевна. Круглобокие, искрящиеся, они тут же подступили с докладом.
– Холидейские опять активизировались, двое ряженых оленей пересекли границу и окопались в нашей мишуре, – негромко говорил Сигизмунд.
– Замечена прицельная распаковка подарков на третьей линии, – тихо вторила София Дмитриевна.
Леонтий Егорович принял тревожащие новости без должного пиетета, легонько изогнул бровь – мол, вот вы без меня все запустили? Узнаю, узнаю родные пенаты. Снова толчея, бестолковая суета, никчёмная спешка, глупый пафос начальствующих о важности мероприятия, а в финале сотня орущих сопляков, бегающих вокруг него и заглядывающих под пальто в поисках подарков…
Леонтий горестно застонал и уронил несколько зелёных иголок на коммерческий линолеум аэропорта.
Всю дорогу он смотрел в окно из чёрного мерседеса, и не видел заснеженного города, перед взором расцветала иная картинка: на янтарный берег накатывали лазурные волны, а на безоблачном небе ярко светило огромное апельсиновое солнце.
Кузьмич с тревогой наблюдал за ним и бормотал:
– Зря вы так, Леонтий Егорович. Вы это… того… взбодритесь. А то, не ровён час, не понравитесь распорядителю. Скажет другую ёлку искать. А это же всем погибель. Мы с Сигизмундом Львовичем и Софией Дмитриевной к вам прикреплены. Нас же сразу за порог…
Леонтий не слушал. Настроение было гадкое, унылое. Он сопел и продолжал ронять иголки.
В кабинете главного распорядителя было душно и тягостно. Леонтий лишь мельком взглянул на плешивого носатого господина в кожаном кресле и отвернулся. А тот в упор смотрел на него маленькими мышиными глазками и выговаривал Кузьмичу:
– Два месяца на курорте загорал, подкормку витаминизированную жрал, солнечные ванны принимал, тогда почему ветки такие вялые? Блескучести и пушистости совсем нет. Шишечки мелкие и серые. Иголки сморщенные, словно из задницы. Это что, Рождественская ёлка?!
Кузьмич дрожал и оправдывался:
– Устал от перелёта. Сколько часов трясся. А он у нас нежный, здоровье деликатное…
– Я вам покажу деликатное! – взревел распорядитель. – Уволю к чёртовой бабушке! Знал бы, из питомника ель выписал! Мерзавцы! Дармоеды!
– Помилосердствуйте! – заплакал Кузьмич. – Как есть всё поправим!
Распорядитель внезапно успокоился, потёр огромный орлиный нос и сказал:
– Ваше счастье, что времени нет. Рождество завтра. Эй, ель задрипанная, – обратился он к Елейникову. – Смотри в глаза и запоминай: у нас не какая-нибудь заштатная ёлка, а самая Кремлёвская из всех Кремлёвских. Сам Владлен Иванович, председатель федерации профсоюзов, лично будет. Главный подарок для сына его, Вовочки.
Распорядитель вытащил из стола огромную, перевязанную цветными ленточками коробку и протянул Кузьмичу:
– Держи аккуратно, дровосек. Не помни лапищами. Тут фигурные конфеты из лучшего элитного швейцарского шоколада. На заказ сделанные. Денег уплачено немерено. Теперь вот что, глядите оба на фотку Вовочки. В фас, в профиль. Запомните крепко, чтобы в память намертво врезалось. Не дай вам Боже перепутать!
Елейников смотрел на фотографию толстощёкого мальчишки с тонкими, надменно выпяченными губами и тихо матерился про себя. Кузьмич же с благоговением спрятал фотокарточку в карман и отрапортовал:
– Будет сделано в лучшем виде!
– Как только малыш стишок расскажет, ты, Ёлка, засветишься гирляндами и вручишь подарок, – напутствовал носатый. – Всё понял?
Елейников кивнул.
– Тогда пошли отсюда!
Леонтий Егорович и Кузьмич поплелись к выходу.
– Стойте! – внезапно остановил их распорядитель. – Помните! Если кто подведёт меня, «было бы лучше, если бы мельничный жернов на шею ему повесили и бросили в пучину морскую!»
Продемонстрировав знание цитаты из Евангелия, распорядитель визгливо расхохотался.
* * *
Ему было неимоверно тоскливо, но работа есть работа. В воздух взлетали разноцветные конфетти, музыка била по ушам запредельными децибелами, лучи прожекторов слепили глаза. Елейников стойко пережил два отделения праздничного мероприятия, выдержал шесть хороводов вокруг себя, лишился нескольких ветвей, растерял до десяти тысяч иголок, уронил красную звезду с верхушки и с надеждой загнанной лошади ждал финала. Последний этап мучений – вручение подарков.
Кузьмич, наряженный Дедом Морозом, стоял рядом и подсказывал, какой подарок нужно вручить. Елейников молча приподнимал ветви. Под них тотчас ныряли попеременно то снеговик, Сигизмунд Львович, то снежная баба, София Дмитриевна. Они с преувеличенной радостью громко поздравляли детишек и дарили, дарили… нужные презенты.
– Вот этот конопатый, внук губернатора. Ему синюю коробку с Железной дорогой. Да нет, левее она, которая с золотой лентой!
Леонтий Егорович покорно раздвигал ветви, помигивал разноцветными лампочками, но взгляд его отрешённо скользил по залу. Многолюдно и в то же время пусто. Нарядно одетые дети казались все на одно лицо. Маленькие, но уже знающие себе цену, они требовательно тянули к нему ладошки, придирчиво рассматривали подарки, некоторые недовольно фыркали.
– Внимание, – шептал Кузьмич, – вот идёт, Леночка. Это племянница директора мясокомбината. За стволом большая кукла в целлофане. Правильно, а та, которая в виде негритянки – для Олечки, она позже подойдёт.
Леонтий блуждал глазами по залу и вдруг вздрогнул. Вдалеке, у самого выхода он заметил девочку лет шести. Худенькая, в простеньком платьице, она с восторгом смотрела на него, приоткрыв ротик.
– Кузьмич, посмотри. Кто эта девочка? Я её здесь не видел.
– Какая ещё девочка? – недовольно зашептал дровосек. – Не отвлекайся, скоро Вовочка пойдёт!
– Та, которая прячется от всех! Видишь, у стены?
– Ах, эта! – отмахнулся Кузьмич. – Это вообще никто! Дочка уборщицы Катьки. Её здесь быть не должно. Не отвлекайтесь, Леонтий Егорович! После Олечки Вовочка пойдёт.
– Она улыбается, а глаза грустные…
– А чего радоваться, раз праздник не про неё! Да плевать! Вот Олечка подходит! Здравствуй, красавица! А что ты дедушке Морозу расскажешь?
