– Брось гантель немедленно!
Молодой человек медленно опустил гантели на ковер.
– Хозяева в Индии, – объяснил он и достал из книги листок. – Вот их письмо.
– Где Костя? – опомнилась женщина, пока старший по подъезду доставал очки.
Все перебрались в гостиную, где на диване с валиками спал мужчина в майке-алкоголичке и семейных трусах. Его волосатая грудь ритмично вздымалась, в комнате пахло перегаром. Римма Борисовна, увидев эту омерзительную картину, попятилась, а женщина подскочила к спящему и затрясла его, причитая:
– Что ты делаешь, сволочь! Хочешь сдохнуть, чтоб алименты не платить?
Спящий разлепил глаза. В них засветилось подобие рассудка. Он взревел, привстал, коротким ударом отбросил супругу на пол, завалился обратно и захрапел.
Как ни странно, женщина сразу успокоилась.
– Слава богу, жив, – сказала она, поднимаясь и держась за скулу. Потом выдернула из кармана мятые перчатки и направилась к выходу, а остальные последовали за ней.
Дома Римма Борисовна вспомнила, как этот пьяный дебошир стрелял ворон, и впала в столбняк. Она поделилась страхом с домашними, но те отмахнулись, и только Денис тупо спросил про избитую женщину:
– Она была не в дубленке с вышивкой?
С памятного вечера Марго мерещилась ему повсюду, и в неожиданные моменты тот эпизод выплывал из памяти так свежо, словно это было вчера. Денис умалчивал о ней даже друзьям, предвидя, что любой его рассказ о Марго обернется совсем уж неприличным бахвальством в рыбацком стиле.
Когда пришел Аркадий Львович, Римма Борисовна посетовала ему на новую напасть, а Аркадий Львович только поахал, но ничего конструктивного не придумал.
2
Два дня Римма Борисовна твердила всем про вандалов, подкинутых коварным Виктором Альбиновичем. Домочадцы назубок выучили, как вести себя в подъезде, но вандалы вели себя тихо, хотя Римма Борисовна вздрагивала от каждого стука за окном.
Вандалы выбрались из квартиры только в субботу и отправились прямиком к соседям. Скандальный возмутитель спокойствия был трезв, выбрит, благоухал одеколоном «Спортклуб», а его воротник стягивал коричневый галстук. В руках он держал коробку с тортом «Птичье молоко». Его молодой спутник, облаченный в свитер и полиэстеровые брюки, был прилизан и неприметен, как моль. Он семенил в арьергарде, кривил малокровную физиономию и недовольно цедил:
– Молчали бы в тряпочку, они нас на порог не пустят.
– Придем еще, – ответил его старший товарищ, давя на звонок. – Это наше алиби.
Римма Борисовна увидела пришельцев, покачнулась и навалилась на руку Аркадия Львовича. Пока она очухивалась, возмутитель спокойствия прочистил горло и залился соловьем. Он представился: Константин Сергеевич, как Станиславский, а также представил спутника: Степан, сам по себе (Константин Сергеевич хохотнул с тошнотворной ужимкой военного ловеласа). Посерьезнев, он доложил, что вел себя непотребно и что всему виной дорога и злосчастное стечение обстоятельств. Римма Борисовна попыталась вклиниться, чтобы оборонить пару сухих фраз и отправить гостей восвояси, как вдруг Андрей выступил из-за ее спины:
– Проходите, что стоять, – сказал он. – Это вы в ворон стреляли?
Римма Борисовна открыла было рот, но процесс вышел из-под контроля. Обычно ее во всем поддерживал Аркадий Львович, но он не распоряжался на чужой территории, тем более в пику хозяевам. Поэтому гости беспрепятственно расселись вокруг стола, пока Константин Сергеевич оправдывался:
– Психанул… забыл, что они своего покойника не бросают. Просыпаюсь – сумасшедший гвалт, и голова раскалывается.
Аркадия Львовича хватило на недовольную реплику:
– Вы палили из ружья? – осведомился он. – В городской черте?
Аркадий Львович умел вложить в нейтральную фразу уничижительный намек, вгонявший человека в стыдную краску, но это умение действовало лишь на избранный круг, а толстокожий Константин Сергеевич только усмехнулся в усы.
– На крышу, да еще зимой, милиция не попрется, – объяснил он. – Разве кто донесет, но я надеюсь на человеческую порядочность.
Этой ловкой оговоркой он закрыл тему, потому что к доносам Римма Борисовна, как всякий интеллигентный человек, относилась отрицательно.
Андрей мигнул Алене, и та зажгла газ, наполнила чайник и даже крикнула Асе: «Смотри, шоколадный!» Тем временем незваный гость рассказывал, что приехал лечиться к светилу, которое пользует иглоукалыванием весь столичный бомонд. Степана взял как рабсилу, сиделку, а также источник заработка, если вдруг они поиздержатся в столице.
Услышав про полуподпольного рефлексотерапевта, Римма Борисовна нахмурилась. Этот странный человек сигнализировал ей, что он свой, но решительно все в нем отталкивало, мешая признать его своим. С виду ему следовало лечиться у предписанного уставом костоправа, дополняя медицинскую программу многодневными запоями, и это несоответствие Римме Борисовне не понравилось.
Она спросила, откуда он знает соседей, но сразу прокляла свое любопытство, потому что началась фантасмагория, и невозмутимый Константин Сергеевич поведал, что познакомился с Виктором Альбиновичем не где-нибудь, а в Гвинее.
– Чуть не получил язву, – пожаловался он лицемерно. – Французская кухня. Говоришь негру: не лей подливку – он мяса не положит, а мерзкого соуса плеснет. «Как же, – говорит, – месье?..»
– Вы знаете французский? – спросил Андрей иронично.
Гость ничтоже сумняшеся сообщил, что знает. И картаво произнес длинную фразу, выразив готовность переменить язык. За столом возникло гробовое молчание, которое невпопад нарушила Алена.
– Переведете мне выкройки? – спросила она. – А рецепты?
Римма Борисовна зыркнула на бестолковую невестку. Аркадий Львович цедил чай и зловеще молчал, и только его яйцеобразная голова все сильнее наливалась бурым.
– Раньше с французским ездили в Париж, – пробурчал он. – А теперь в Гвинею.
– Я был в Париже, – бросил Константин Сергеевич миролюбиво. – Возили на языковую практику.
Римма Борисовна отметила, что гость вел себя удручающе правильно. Скажи он, что бывал в Париже многократно, от него разбежались бы в ужасе, поняв, с кем имеют дело. Но он преподнес свою командировку, как полагалось советскому дикарю, дорвавшемуся до заграничных благ. Мол, один раз съездил, повезло.
Следующие полчаса он солировал, рассказывая о Париже, а Римма Борисовна, слушая его забавные рассказы, посматривала на безмолвного Аркадия Львовича, опасаясь, что того хватит удар. Потом Константин Сергеевич затребовал гитару, а изумленная Римма Борисовна выставилась на него даже с каким-то восхищением. Для пещерного человека он вовсе не был безнадежен. Она опасалась, что он сбросит заграничный флер и завоет что-то вроде «Клен ты мой опавший», но сосед, бренча по струнам, забасил про Елисейские поля и даже перевел Инге кое-какие тексты Дассена.
Его спутник не проронил ни слова. Сначала он ел торт размеренно, как автомат. Потом осмотрел куклу-грелку и сплетение труб под потолком, изучил подоконник с банками, укутанными в пергамент. Его белесые глаза казались затянутыми пленкой.
– Я выросла в центре Москвы, – сказала Римма Борисовна провокативно, понимая, что собеседник не блещет происхождением. – Няня водила меня на бульвары. Отца репрессировали, и мы жили в нищете, хотя, слава богу, сохранили квартиру. Я живу памятью об отце, мое первейшее желание – узнать о его судьбе. Говорят, сейчас это проще, но куда я только ни обращалась. В результате я получила зятя. – Она кивнула на безгласного Дениса. – Видимо, это закрытое… архивы КГБ, НКВД, не знаю.
Константин Сергеевич справился, как звали отца. Его акции все росли. Римма Борисовна рассказала об отце, позабыв про Аркадия Львовича, который ел третий кусок торта и багровел все сильнее.
– Человек попал в шестеренки государственного насилия, – пробулькал он с негодованием. – Вы знаете, что план по репрессиям принимался на съезде ВКПб? Разрабатывал Госплан, а спускали в министерство живодерства, в НКВД.
Назревала опасная историческая дискуссия, но зазвонил телефон, и Римма Борисовна отвлеклась.
– Сниму другую трубку, – проговорила она и вышла, но почти сразу вернулась.
– Когда я жил в коммуналке, – подхватил Константин Сергеевич, – у директора базы был телефон, соседи тоже сделали по отводной трубке, и я узнавал много интересного.
– Подслушивали? – прохрипел Аркадий Львович, достигший точки кипения. – Гнусность какая.
– Конечно, подслушивал, – весело согласился Константин Сергеевич. – Гнусность – это строить козни, а знать, что творится вокруг, это вопрос безопасности. Меня чуть не отравили метиловым спиртом, хотели захапать квартиру.
Аркадий Львович подскочил.
– У нас все наушничают, – изрек он с ненавистью, кривя рот. – Зона с вертухаями, а не страна. Стоит один раз пойти против совести… послушать… доложить, куда следует.
Степан повернулся к Константину Сергеевичу, словно ожидал команды. Инга поморщилась, Андрей посмотрел на Аркадия Львовича с нежностью, предвкушая, как от материнского любимца полетят клочки. Римма Борисовна вмешалась. Гость уже заинтересовал ее, и она не хотела ненужного конфликта.
– Не надо лезть на рожон – возразила она. – Учитывая, в какой мы стране. Тетя Нателла рассказывала, с кем она столкнулись в эвакуации – это звери.
Она милостиво улыбнулась, но Аркадий Львович словно сорвался с цепи.
– А я считаю, – проговорил он, задирая подбородок, – раз человек пришел в порядочный дом, он обязан высказаться, как относится к нашей подлой власти, иначе его нельзя пускать на порог.
Константин Сергеевич невозмутимо пошевелил усами.
– А я считаю, – ответил он в тон, – что тот, кто требует подобного от малознакомого человека – профессиональный провокатор.
Разразился скандал. Аркадий Львович завопил и затряс кулаками. Гости убрались, а Аркадий Львович, красный, как рак, еще долго выплевывал гневные тирады. Римма Борисовна тоже обиделась и выкинула остатки торта, не оставив Асе даже куска. Домочадцы потянулись по комнатам, и в коридоре Андрей поманил Ингу.
– На фоне французской чепухи этот хрен сказал умную вещь, – сказал он негромко. – Надо послушать, как мать говорит с этим правдолюбцем… все правдолюбцы, которых я знал, оказывались редкими сволочами. Не успеешь оглянуться, он ее окрутит, и про дедовы хоромы будешь рассказывать в Гнилово-Хреново, если повезет.
Все разбрелись, и квартира погрузилась в обычную тишину. Даже в коридор не долетали звуки из кухни, где Римма Борисовна приводила Аркадия Львовича в чувство. Потом Денис вышел в прихожую, снял трубку, но замер и прикрыл глаза рукой.
– Дьявольщина, – проговорил он, отгоняя видение. – Скоро черти примерещатся.
Он положил трубку обратно на рычаг и ушел к себе.
3
На другой день Константин Сергеевич, постукивая по перилам свернутой в трубочку газетой, поднялся на этаж, но только он приступил к замку, как открылась соседняя дверь и Андрей, в замаранной рубашке и шлепанцах, завис на пороге, как привидение.
– Караулишь? – спросил Константин Сергеевич, и Андрей ответил ему в тон:
– Не вы один… зайдете? Я тоже хозяин, я вас приглашаю.
Константин Сергеевич последовал за Андреем, и тот провел его в кухню. Растрепанная Алена сняла с плиты сотейник, отряхнула испачканный халат и убралась прочь. Константин Сергеевич скосился на тусклый электрический самовар. Его лицо, усеянное мелкими веснушками, казалось непроницаемым.
– Дадите мне уроки французского? – спросил Андрей, усадив гостя на табуретку. – Вы поцапались со Львовичем, при вас его ноги тут не будет. Может, он все же отвалит от матери, и мне профит: вы знаете язык, и деньги вам нужны.
Гость возразил, что никогда не репетиторствовал, а Андрей заметил, что людей, подобных Константину Сергеевичу, учат работать с людьми, и эта загадочная фраза, которую никто не конкретизировал, повисла в воздухе. Тут из коридора послышался нарочито вежливый голос Риммы Борисовны:
– Кхм… Андрюша, на минутку…
Андрюша отмахнулся, но Римма Борисовна настояла. Константин Сергеевич разобрал, как мать выговаривала сыну за безответственность, перешедшую все границы, и как хлопнула дверь – Аркадий Львович, не стерпев столь хамского выпада, демонстративно покинул помещение. Обстановка все накалялась, и Константин Сергеевич, не дожидаясь взрыва, раскланялся с хозяйкой. На площадке он столкнулся с Денисом, который при виде соседа вздрогнул и спросил, думая о чем-то своем:
– Вы знаетесь с чертями?
– Мы черти и есть, – весело ответил Константин Сергеевич. – На таких, как мы, чертях, все держится.
Он прошел в квартиру, где его ждал Степан.
– Я нашел халтуру, – доложил Константин Сергеевич, снимая пальто. – Мажорчик ищет красную тряпку для хахаля, а по ходу желает подтянуть иностранный язык.
– Зачем это вам? – спросил Степан, пока его старший товарищ оббивал ботинки.
– Алиби, – сказал Константин Сергеевич коротко. – Надо мозолить им глаза. Это не те люди, чтобы врать, отрапортуют в лучшем виде.
Тем временем Римма Борисовна избавилась от посторонних ушей и устроила Андрею порядочную трепку.
– Твоя неразборчивость омерзительна! – кричала она. – Почему ты лезешь в помойку с люмпенами, алкоголиками, шпаной! Ты не видишь, что от него за версту несет портянками и солеными огурцами! При том, что Лилия Осиповна уникальный преподаватель, с сорокалетним стажем!
Она топнула ногой и удалилась, а Андрей проверил уличный термометр, накинул курточку на рыбьем меху и, столкнувшись в коридоре с Ингой, проговорил негромко:
– Львович отчалил, сейчас они сядут на телефон, будут мне кости перемывать. Помнишь, что я сказал… бди, дорогая.
Инга презрительно фыркнула, пришла в кухню, сделала бутерброд с колбасой, включила концерт по заявкам. Она скучала, потому что Денис воткнулся в какой-то матч, а она не интересовалась спортом. Потом радиостанция «Маяк» сыграла три такта из «Подмосковных вечеров». Инга взяла банку с вареньем, полистала журнал, посмотрела в окно, на сосульки, венчавшие водосточную трубу. Мелкий снег заметал их нечищеный переулок, а в квартире стояла привычная, вязкая тишина. Инга отправилась в бывшую гостиную. Когда был жив ее отец, на круглом столе белела накрахмаленная скатерть, а на трюмо теснились флаконы с шелковыми кисточками и пахло духами. Инга сидела и жалела свое детство, в котором безраздельно владела собственной планетой, а с годами ее пространство сжалось, словно шагреневая кожа.
В коридоре зазвонил телефон. Брезгливость боролась в Инге с любопытством. Она приложила к уху отводную трубку, но поняла, что ошиблась, когда женский голос с немосковским выговором произнес:
– Что беспамятный, забыл про меня.
– Как номер узнала? – ответил Денис, и Инга давно не помнила своего мужа таким растерянным. – Ты спятила, не смей… отстань от меня, Марго!
Инга замерла. Она впитывала каждую фразу, понимая, что выслушивает не приятельскую стычку, а ссору любовников. Неизвестная женщина с пошлым именем вспоминала об интимном эпизоде, который Денис голосом, звенящим от испуга и нежности, умолял забыть навсегда.
Инге, захлестнутой обидой, захотелось кричать, бить, крушить. Она выскочила из комнаты и набросилась на Дениса. Она хлестала его по лицу и плечам, удивляясь проснувшемуся в ней зверству, и ее остановило лишь незримое присутствие Риммы Борисовны. Хозяйка дома явилась узнать, что происходит, а Инга уронила руки и заплакала.
– Мама, он подлец, – прорыдала она. – Он мне изменил.
– Это не измена, – выдавил Денис, красный от стыда и Ингиных затрещин. От испуга он тоже закричал. – В городе миллионы людей, всякое случается!
– Не суди по себе! – крикнула разгоряченная Инга.
Избитый и взъерошенный Денис только сейчас сообразил, что сглупил и мог бы все отрицать. Спохватившись, он попытался отыграть назад.
– Она меня добивается, а ничего…
– Ты мне врал! – закричала Инга.
Денис знал, что в запальчивости она не помнит себя, поэтому отталкивал от сознания унизительную брань. Теща все молчала, и в ее немигающих глазах горели огненные письмена, транслируя вековой опыт предков и морального авторитета – пращура, замученного людоедской властью. Денис отвернулся. Он расхаживал по коридору и говорил, что главное в семье – духовное родство и что кондовые порядки, считающие физический акт изменой, смехотворны. Что Инга отстала от жизни, что прогрессивные взгляды, обязательные для интеллигентного человека, несовместимы с консервативными устоями.
– Я тоже изменю! – сказала Инга злобно. – За мной ухаживает замечательный человек, он умный, воспитанный, он умеет жить, ты не стоишь его пальца!
Римма Борисовна заволновалась, что дочь пустится во все тяжкие.
– О ком ты говоришь? – спросила она с тревогой.
